см. Майские звезды-1
Майские звезды-2
Майские звезды-3
 
Снова май - и мысли опять уносят в прошлое, где бочки с квасом на колесах, цветущая сакура в центре Хабаровска. И он, день печати, который отмечался пятого мая.
 
Четверть века назад российские реформаторы передвинули профессиональный праздник журналистов и полиграфистов на январь, но официозу не дано изменить память. Нет, не о газете «Правда», выходившей с пятого мая 1912 года. За календарной датой громоздились Гималаи талантов, Монблан сопричастности, Эверест чувств.
 
Ушедший год, когда страна отмечала 70-летие Победы, подтолкнул к мысли продолжить цикл публикаций «Майские звезды» («ПВ», 8 мая 2013 года; «ПВ», 30 апреля 2014 года; «ПВ», 29 апреля 2015 года). И вспомнить о коллегах, прошедших, как сформулировала когда-то песенная строчка, по путям-дорогам фронтовым.
 
Отчего плачут кони
 
Петр Нахтман устроился в «Молодой дальневосточник» после войны. Правда, служба для него затянулась до конца 40-х годов. А начиналась она в первые месяцы войны. Ему повезло: победный май он встретил с погонами капитана в должности командира батареи. После этого последовала передислокация на Дальний Восток.
 
- Он рассказывал мне, как плачут лошади, - говорит поэт Александр Урванцев, работавший в «Молодом дальневосточнике» с 1968 года. - Лошади таскали на себе пушки там, на западе, и здесь, на востоке. Как солдаты, они погибали при бомбежке, не доедали, не досыпали. И плакали от невозможности что-либо изменить…
 
Нахтман в переводе с немецкого - черный человек. Петр Владимирович был удивительно светлым человеком. Он никого не осуждал ни публично, ни наедине. Его негромкие советы с неизменной ноткой оптимизма удерживали от внезапных заявлений на увольнение, от скоропалительных уходов из семьи. Наверное, он заменял отца не только мне, но и всем, у кого родители были далеко, кто после университета самостоятельно строил житье-бытье.
 
Но когда под занавес рабочего дня мы сбрасывались по рублю, в его глазах не возникало сомнений. Бывало, что он отправлялся в кулинарию за рыбными котлетами и плавлеными сырками. Украшением стола был портвейн… И начинался пир духа. Володя Дубков делился впечатлениями от тюзовского «Дракона», Юра Шмаков зачитывал послание мэтров отечественной фантастики редакционному фанклубу, Тамара Шкель рассказывала, как собирала дельтаплан.
 
Петр Владимирович молчал, но для нас было важно его присутствие. Он улыбался, когда мы смеялись, он хмурился, когда мы негодовали. Это был наш человек, его интересовала наша жизнь, и было здоровски, как выражался Гриша Лобода.
 
Похоже, жена Нахтмана не упрекала его за вечерние бдения с портвейном. Жену звали Лена, она была на десять лет моложе Петра, он сделал ей предложение после выпускного вечера в школе. Лена неплохо знала каждого из нас: редакционный коллектив не вылезал с дачи Нахтманов на Бычихе.
 
Это была особенная дача. Не потому, что бревенчатая, двухэтажная, с печкой, а значит, возможностью переночевать в холода. Это была чеховская дача, что в приснопамятное советское время считалось блажью.
 
Нахтманы не сажали картошки, не надрывались над овощными грядками. Зато у них висел гамак, стоял теннисный стол, росла изумрудного цвета трава. Все это будоражило сознание и заряжало свободомыслием не меньше, чем «Битлз», «Один день Ивана Денисовича», главреж ТЮЗа Таюшев, ставивший пьесы Шварца.
 
Помню землянку - редакционный сбор на даче Нахтманов в преддверии Дня победы. Антураж был соблюден: керосиновая лампа, которая больше коптит, чем светит, спирт в алюминиевых кружках, картошка в мундире.
 
Юра Лепский, ответсекретарь и парторг, вручает Петру Владимировичу юбилейную медаль «60 лет Вооруженных Сил СССР». Виновник торжества встает, мы его едва видим в темени, зато хорошо слышим: «Служу трудовому народу!..»
 
Но окунать награду в спирт по фронтовой традиции он не пожелал. Похоже, кавалер трех боевых орденов, не считая медали «За отвагу», юбилейные награды не уважал. Потом Лепский взял гитару, и мы пели «Землянку», «Огонек», «Катюшу». И военные песни Окуджавы, Высоцкого...
 
Нахтман был принят в «Молодой дальневосточник» художником-ретушером: похоже, служба в артиллерии научила его не только картографии. С фотографиями Петр Владимирович управлялся до утренней планерки. Потом он исполнял обязанности ответственного секретаря: комплектовал номер, чертил макеты, засылал материалы в типографию.
 
По традиции ответственными секретарями «Молодого дальневосточника» были люди творческие: они отправлялись в командировки, писали репортажи и рецензии. Нахтман оставался на хозяйстве, которое вел прилежно и спокойно.
 
Он появлялся в редакции первым, и каждый, приходя на работу, переступал порог секретариата, чтобы поздороваться, пожать ему руку, обменяться новостями. Это было замечательное начало дня!..
 
Выше от кинотеатра «Молодость»
 
Осенью 1987 года я приступил к обязанностям редактора «Амурской зари», и Виктор Кутузов, заворг Амурского горкома, не преминул заметить при знакомстве, что редакции негоже забывать о своих ветеранах в преддверии 70-летия Октября, тем более что к этому мы призываем на своих страницах.
 
Как подсказала Галина Бабичева, завотделом писем и парторг, горком имел в виду Елену Яковлевну Юнкерову. Она ушла на пенсию с должности замредактора, жила одна, а в последние годы тяжело болела и не вставала с постели. Николай Малахов, который был редактором «Амурской зари» до меня, навещал ее.
 
И вообще считал Елену Яковлевну своим учителем в журналистике, а когда 1971 году из Комсомольска-на-Амуре его перевели в Амурск с повышением, убедил наставницу отправиться туда, еще не город, а поселок. Почему Юнкерова ощущала себя брошенной, было понятно: Малахова назначили редактором «Биробиджанской звезды», и к ней никто не приходил.
 
Что мне было известно о Юнкеровой, когда я поднимался вверх от кинотеатра «Молодость» к пятиэтажке из силикатного кирпича, где она жила? Родилась в 1923 году, участница Великой Отечественной войны. Воевала на 2-м Украинском фронте, в августе-сентябре 1945 года - на Забайкальском. Была писарем штаба 108-го гвардейского стрелкового полка 36-й гвардейской стрелковой дивизии.
 
В послевоенной жизни стала журналистом, работала в газете «Путь к коммунизму» Комсомольского района. Потом была «Амурская заря»… Неизменная сигарета, грубоватый голос, энергичная походка - и тысячи строк, написанные в редакции и дома, в рабочие дни и выходные. Юнкерову знали на целлюлозно-картонном комбинате, в Эльбанском совхозе, на Литовском фанерном заводе, она бралась за любые темы, хотя официально значилась завотделом партийной жизни. То было время бесконечно талантливых женщин в журналистике: в Москве блистали Татьяна Тэсс и Ольга Кучкина, в Хабаровске - Людмила Малиновская и Вера Побойная. Литсотрудницы «Амурской зари» брали пример с Юнкеровой, хотя не только они.
 
Русовед 6-й школы Светлана Ордина с учениками взялась изучать боевой путь 36-й дивизии, трижды орденоносной, имевшей почетное наименование «Верхнеднепровской». Создавшая школьный музей Светлана Константиновна вместе с ребятами отправилась по местам боев 36-й дивизии. Они побывали в Москве, Волгограде, украинских городах, встречались с ветеранами. Юнкерову знали везде, показывали ее письма, благодарили за поисковую работу, о которой она предпочитала не распространяться в Амурске. Как и том, что ей, писарю, пришлось взять в руки оружие.
 
Штаб 108-го полка неожиданно был атакован. То ли это были выходившие из окружения гитлеровцы, то ли его засекли, когда основные силы полка двинулись в наступление. Рота охраны почти вся полегла, командир полка отстреливался из автомата, приказав Юнкеровой не высовываться из окопа. У нее было особое задание: уничтожить штабные документы, если противник прорвется на расстояние броска гранаты. Она не думала о худшем и тоже палила, взгромоздив на брусвер винтовку. Медалью «За боевые заслуги», которая была вручена полковому писарю за отражение нападения противника, Елена Яковлевна особенно гордилась.
 
… Кровать в комнатном проеме, табуретка с лекарствами и книгами, большие усталые глаза. Я достал почетную грамоту с фотографией вождя революции, приготовил конверт с деньгами, но понял, что Елена Яковлевна к знакам внимания равнодушна и намерена посвятить меня в нечто сокровенное. Присев на край кровати, я скоро вместе с ней перенесся мыслями в май 1945 года, когда в штабе 108-го гвардейского стрелкового полка праздновали Победу. С выстрелами в небо, возгласами «Ура!..», патефоном. И, конечно же, достойным столом, на котором нашлось место спирту из медсанчасти и красному вину, подаренному жителями освобожденного венгерского городка.
 
Случилось непоправимое. Несколько офицеров отравилось спиртным, и в госпитале не смогли их спасти. Оставшиеся в живых были арестованы и расстреляны.
 
- Вы напишите, куда надо, - говорила Елена Яковлевна, наслышанная о моих публикациях в центропрессе, диктуя по памяти фамилии, должности, воинские звания расстрелянных. - Их родные должны знать, что они воевали достойно…
 
Материал я написал, но известные издания он не заинтересовал, что в газетной практике происходит нередко. Через несколько месяцев ушла из жизни Елена Яковлевна… А впрочем, позволю себя сказать, что она все же осталась с нами: Надежда Максимовна Ускова, секретарь-машинистка и ветеран «Амурской зари», в минуты откровения рассказывала мне, какие черты Юнкеровой переняли Галина Замятина и Любовь Гусельникова, замредактора и ответсекретарь «Амурской зари». Вскоре обе лишились руководящих постов, что не породило обид, ведь рядовая журналистская работа всегда интересней. В их публикациях была искренность и аналитика, смелость и одаренность. Как представляется мне, была Юнкерова, фронтовичка и журналистка.
 
На войне как на войне
 
На повороте в поселок военных моряков Заветы Ильича Советско-Гаванского района опустевшие строения: четверть века назад в них, окруженных березняком, размещались редакция и типография газеты «На страже Родины». Это было издание Сахалинской флотилии, в зону ответственности которой входили корабли и береговые части не только Сахалинской области, но и Хабаровского края. Мне, корреспонденту «Приамурских ведомостей», были интересны публикации коллег, имевших возможность работать там, куда журналистам без погон вход был воспрещен.
 
Начальник отдела боевой подготовки капитан 3-го ранга Александр Лоскутов показал гранки статьи, написанной после поездки в гарнизон морской авиации. Там переживали траурные дни: не вернулся из полета Ту-142 - противолодочный самолет с экипажем, который насчитывал больше десятка человек. Потери были и прежде, однако командование и секретность не позволяли увековечивать память о погибших летчиках, штурманах, стрелках. После очередной трагедии в Охотоморье монумент с фамилиями и фотографии все же появился в сквере напротив Дома офицеров. Правда, тем, кто за это взялся, пришлось нелегко: их ждали разносы начальства, чреватые стопором в карьере и увольнением со службы.
 
Досталось и Лоскутову. Соединение морской авиации подчинялось не флотилии в Заветах Ильича, а флоту во Владивостоке, поэтому публикацию посчитали неуместной. И все же она увидела в свет, а газета попала в гарнизон, где ее читали жены и дети погибших, сослуживцы, как, впрочем, и те, кто добивался сохранения прежнего порядка, когда люди погибали в море, и ничто не напоминало о них на берегу.
 
Как мне показалось, Лоскутов не был компанейским парнем, горячие споры того времени о перестройке и гласности он игнорировал, но с удовольствием рассказывал о героях своих публикаций, в каждом из которых он видел неординарность, профессионализм не как обременение по службе, а как подлинно мужскую страсть.
 
Материалы Лоскутова печатали «Боевая вахта» во Владивостоке, «Красная звезда» в Москве. Вскоре он отбыл из Заветов Ильича в Севастополь, где приступил к обязанностям корреспондента «Красной звезды» на Черноморском флоте. Севастополь из города союзного подчинения стал украинским городом, в котором российскими оставались лишь часть кораблей и береговых частей.
 
Корреспондент «Красной звезды» в Дальневосточном военном округе полковник Валерий Усольцев передал мне привет от капитана 2-го ранга Лоскутова, с которым они познакомились в Москве на редакционном совещании. Обычно сдержанный Усольцев не скупился на похвалы коллеги, который работал почти во фронтовых условиях. Соединения Черноморского флота России лишались энергоснабжения и связи, у контрольно-пропускных пунктов частей и жилмассивов дежурили националисты и активисты НАТО.
 
На фронт Александр отправился по собственной инициативе. Точней, на восстановление конституционного порядка, как официально именовались тогда боевые действия на Кавказе. Он работал в «Морском сборнике» - журнале ВМФ, издаваемом в Москве. Квартировал в редакции, поскольку жилплощади не было, а жена с двумя детьми оставалась в Севастополе. В первой командировке в конце 1999 года, затянувшейся на месяц, он побывал во всех частях морской пехоты, дислоцированных в Чечне, участвовал в боях, перемещался на вертолетах и «броне». Вернувшись в редакцию, быстро выписался и, сдав материалы, отправился назад с желанием встретить 2000 год с морпехами Каспийской флотилии.
 
Капитан 1-го ранга Александр Лоскутов ехал в «УАЗе», когда автомобиль был протаранен танком Т-72. Им управлял 19-летний парень, призванный в Башкорстостане.
 
Если бы Саша остался жив, он вряд ли бы стал предъявлять претензии механику-водителю Т-72, который преодолел в злосчастный декабрьский день три сотни километров фронтовых дорог. На войне как на войне…
 
Михаил Карпач.
«Приамурские ведомости», 04.05.16