 |
| |
Однако, как выяснилось, Леонид Иванович не любит рассказывать о своей личной жизни. В самом начале нашей беседы он сказал: «Во время войны, я служил в особом подразделении контрразведки «Смерш», и это во многом определило мой дальнейший жизненный путь». Я поняла, что мне будет трудно уложить в рамки обычного повествования разговор с бывшим особистом (даже в чине сержанта), поэтому я просто задавала вопросы, а мой собеседник на них отвечал.
- Леонид Иванович, деятельность советской военной контрразведки в годы Великой Отечественной войны имеет три правды, каждая из которых имеет право на существование. Одна правда, - это официальная или генеральская, которая отражена в различных монографиях. Другая - документальная, которую изучают историки. А третья правда - «окопная». Она сохранилась в воспоминаниях ветеранов-военных чекистов и тех, кто соприкасался с деятельностью особых отделов НКВД - Управлений контрразведки «Смерш». Хотелось бы услышать Вашу правду о «Смерше». Как Вы вообще туда попали?
- В армию меня призвали в августе 1942 года, из Завитинского района Амурской области, где я родился, учился в школе. Когда окончил 8 классов, началась война. Повестка в армию пришла аккурат в тот день, когда мне исполнилось 18 лет. До призыва успел немного поработать на железной дороге. Всем было ясно, что война будет долгой, и отец настоял: «Никакой учебы не будет. Иди-ка работать, а там видно будет». В общем, меня призвали в армию, и сразу отправили вместе со всеми другими нашими призывниками 1925 года рождения в снайперскую школу, которая была в поселке Шкотово Приморского края.
Там нас учили 6 месяцев. При этом не было ни часа свободного времени. Чуть ли не каждую ночь объявляли тревогу. К примеру, заскакивает командир, кричит: «Подъем! Японцы высадились в болото!». Мы вскакиваем, хватаем винтовки, бежим к болоту, что было недалеко от школы, а там нет никаких японцев. Оказывается, это была учебная тревога. Кроме того, каждый день - марш-броски по 20-30 километров. В общем, учеба была даже потрудней, чем у некоторых служба.
В начале 1943 года после окончания снайперской школы нас распределили в подразделения стрелковых дивизий Хабаровского и Приморского краев. А уже через пару месяцев меня откомандировали в особый отдел контрразведки «Смерш». Там и прошла вся моя служба, вплоть до 1946 года. За это время довелось побывать и на Западном фронте, где бойцы вылавливали шпионов, диверсантов и агентов, и, конечно, на Восточном, где пришлось захватывать японские контрразведывательные отделы и громить штабы контрразведки японской армии.
- В советские годы про «Смерш» мало говорили, и мы мало, что знали. Потом, после перестройки, конечно, стали говорить об этом особом отделе, но - либо в белых тонах, либо, наоборот, в черных. Мол, везде искали шпионов и предателей, и при малейшем подозрении, человека могли поставить к стенке. Что Вы скажите по этому поводу?
- Когда сегодня говорят, что тогда человеческая жизнь ничего не стоила, я это никак не могу принять. Вот сколько я служил в «Смерше», у нас никогда такого не было, чтобы кого-то - сразу к стенке. Обязательно человека арестовывали, помещали в следственный изолятор, потом проводили допросы. И куда потом эти люди девались, мы, рядовые бойцы, не знали. Когда нам давали приказ, кого-то арестовать, мы не относились с ожесточением к этому человеку, поскольку фактически ничего о нем не знали. В «Смерше» я был сержантом, командиром отделения.
И я всегда видел свою задачу так: передо мной враг, и его надо доставить обязательно целым и невредимым. Он нужен не мертвый, а живой, чтобы дал какую-то информацию.
Правда, когда наши войска были уже на территории Маньчжурии, и «Смершу» дали задание вылавливать перешедших на службу в японские войска белогвардейцев-семеновцев, мы с ними обращались уже жестко. Могли приложить и прикладом. Мы их вылавливали и возили в Харбин в тюрьму, а уже оттуда их перевозили в Советский Союз, и судили по месту преступления. Мой отец потом рассказывал, что в Завитинском районе судили троих таких бывших семеновцев, и приговорили их к расстрелу.
- Но все-таки, Леонид Иванович, как Вы попали в «Смерш»? Ведь в контрразведку берут только проверенных людей. Видимо, где-то и как-то Вас проверили на благонадежность?
- После снайперской школы я был направлен в приморский город Спасск, и вот однажды командир вызывает и говорит: повезешь задержанного в Камень-Рыболов, сдашь в контрразведку. То есть это уже был фактически заключенный, который находился под следствием. Ну, я его сопроводил, сдал, куда требовалось. Через два месяца командир снова вызывает: поедешь с начальником контрразведки брать еще одного…
А потом однажды, когда я еще служил в подразделении стрелковой части, меня поставили на блок-пост проверять проезжающие машины. Вижу, едет легковая машина, я ее останавливаю: мол, предъявите документы. А человек в той машине мне встречный вопрос: «А ты кто такой?». Я представился: сержант такой-то, разрешите ваши документы. Он достает удостоверение. Читаю: начальник контрразведки «Смерш».
Я ему откозырял: «Можете ехать». И буквально через неделю пришло распоряжение о том, что меня переводят в особый отдел, во взвод контрразведки. Так я попал в «Смерш». И у каждого из нас были удостоверения о том, что мы имеем право любого, невзирая на чины и ранги, - останавливать, смотреть, задерживать. Мы очень гордились этим документом, и когда кого-нибудь останавливали, не смотрели на чины, и никого не боялись, для нас все были одинаковые.
- Леонид Иванович, когда вы служили в «Смерше», были ли какие-то настолько «яркие» эпизоды, что Вы запомнили их на всю жизнь в малейших деталях?
- Конечно, были, причем, здесь, на Дальнем Востоке. На западных фронтах мы, можно сказать, проходили практику 8 месяцев. Потом нас снова отправили на Дальний Восток, и мы уже готовили ребят в своих взводах. А уже когда началась война с Японией, нам дали задание ликвидировать разведывательные школы. Они были буквально на всех пограничных постах, вдоль всей нашей границы с Китаем. Причем это были такие большие кирпичные капитальные здания. И их надо было уничтожить до прихода наших войск, чтобы наши войска перешли границу, как говорится, без шума и пыли.
Потом уже по ходу боевых действий нас посылали вперед, чтобы мы захватывали разведуправления и при их ликвидации у нас было задание: стараться забрать все документы, где должны быть сведения об их агентурной сети в нашей стране. В то время шпионаж был велик. Это было понятно уже даже по большому количеству разведшкол. Могу привести и другой факт, который и стал самым ярким впечатлением для меня в те годы.
В каждом здании разведштаба, который мы брали, стояли по три больших, до потолка, шкафа, доверху забитых деньгами. В одном из таких шкафов - были советские деньги, в другом - китайские, в третьем - еще какие-то, я тогда в валюте не очень разбирался. Представьте, стоит огромный шкаф, который забит пачками новеньких советских сторублевок. Мы эти деньги актировали и сжигали.
В каждой пачке было по сто тысяч. Для сравнения, наше месячное довольствие было 3 рубля 50 копеек. Понятно, деньги в шкафах были фальшивые. Мы их сравнивали с настоящими, но отличить было невозможно. А ведь тогда не было кассовых аппаратов, которые бы выявляли фальшивки! И я и сейчас часто думаю: сколько же такой «валюты» перешло тогда границу нашего Дальнего Востока, наводнив Приморье, Хабаровский край, Амурскую область, Забайкалье.
Даже я, прослужив не один год в разведке, и то был удивлен, когда увидел эти шкафы с деньгами. Никто ведь тогда не предполагал, за счет чего живет шпион. Эти шкафы с фальшивыми деньгами все объяснили. Не имея никаких ограничений в деньгах, шпион мог купить любую нужную информацию.
- Леонид Иванович, я знаю, что после войны вы вскоре закончили в Благовещенске финансовый техникум, и стали работать в КРУ - контрольно-ревизионном управлении - Амурской области. А потом, уже после окончания Высшей финансовой школы в Ленинграде, в свои 33 года возглавили КРУ в Хабаровском крае. На выбор мирной профессии повлияли эти ваши самые яркие впечатления от службы «Смерше»?
- Не совсем так. Вообще-то я мечтал стать геологом. После армии работал инструктором в райкоме комсомола. Хотел поступить в горный техникум, но меня начальство не отпускало на учебу. Куда только не обращался по этому поводу: и в райком КПСС, и в обком, и в крайком. Ну, и тогда я написал письмо Сталину. После этого меня отпустили. Но когда это случилось, вступительные экзамены в горный техникум уже закончились.
Вернуться назад, в райком ВЛКСМ, откуда с таким трудом и скандалом уволился, я уже не мог. В рассеянных чувствах открыл местную газету, а там заголовок: «Куда пойти учиться». Ткнул пальцем - попал в финансовый техникум, туда еще был прием. Закончил с отличием, но учился там без особого вдохновения. Интерес к финансовой профессии у меня появился, когда я уже стал работать контролером-ревизором. Эта работа ведь была сродни моей службы в «Смерше». Как там, так и здесь надо было: разыскать, найти, выявить…
- Как получилось, что после Высшей финансовой школы вас сразу назначили главой КРУ в Хабаровском крае?
- После института, я попросился назад в Амурскую область. Оттуда мне прислали вызов. А когда пришел брать направление в институте, мне говорят: мол, поскольку я еду туда, откуда приехал, мне не положены подъемные, оплатят только проезд. А у меня к тому времени уже были жена и ребенок, которые жили на квартире, за которую надо было платить… Ну, и когда я приехал из Ленинграда в Москву, решил зайти в министерство финансов. Министром тогда был Фадеев Иван Иванович.
Кстати, мне довелось работать с шестью министрами финансов, но среди них таких человечных и авторитетных, как Фадеев, больше не встретил. Ну, зашел в приемную, сказал секретарше, что мне надо к министру по такому-то вопросу.
Секретарша, зашла в кабинет, потом вышла и говорит: «Заходи». Министр меня спрашивает: что случилось? Я отвечаю: мол, так и так, у меня нет денег, я еду жуликом, и все ему рассказал. Он вызвал начальника КРУ, говорит ему, мол, человека направляем, а денег не даем. Потом меня спросил, если ли где-то пожить в Москве.
Отвечаю: есть (у жены тетка жила в Подмосковье). Ну, говорит, иди недельку погуляй и приходи. Через неделю я пришел. Министр подает мне большую папку писем по Хабаровскому КРУ: мол, почитай. Я прочитал, и понял, какая там, у руководителя, тяжелая работа: коллектив недружный, друг на друга пишут жалобы. А министр говорит: «Мы тебя назначаем главным контролером-ревизором по Хабаровскому краю».
Я начальнику КРУ говорю: так там же не с кем работать. А он отвечает: вот приедешь, повыгоняй всю эту шелуху, набери людей из профессионалов и будешь работать. И, действительно, мы такую чистку сделали, министерство нас полностью поддержало.
В послевоенное время работа в КРУ была очень ответственная. Тут надо было подбирать сотрудников сразу по трем критерия: грамотный честный и адекватный. Тут ведь главное от ревизора требовалось, чтобы не написать на работника лишнего, чтобы не пострадал не виновный. Ведь нередко было так, что человек совершил какую-то финансовую операцию по заданию той же партии, крайкома, райкома. А ревизор мог ему сказать: знать ничего не знаю. То есть были ситуации, когда в интересах дела нужно было идти на компромисс. Тут главное, чтобы не пострадал добросовестный человек и тот кто ему помогал. А тот, кто начинал на этом играть, был посрамлен и делу не мешал.
- Доводилось все-таки Вам тогда выводить на чистую воду казнокрадов и воров из партийных начальников?
- Вот такой случай расскажу. Тот секретарь райкома партии, который меня в свое время не отпускал на учебу, - некто Боровской - со временем стал председателем райисполкома Константиновского района в Амурской области. Кстати, когда я после техникума приехал работать в Амурскую область, он через некоторое время меня спрашивает: «Мы с вами уже где-то встречались?» Я ответил: нет. Вот он что делал?
К примеру, едет в Благовещенск, и на поездку берет деньги и у себя, и, скажем, в районо и больнице. Потом перед собой отчитывается, а перед районо и больницей - нет. И так много понабирал. То есть, работая в райисполкоме, он подставлял бухгалтера того районо или больницы. Ведь бухгалтер какой-то больницы не посмел бы потребовать от него отчет, это же была большая власть - председатель райисполкома. Я на него написал в обком партии. Из-за этого мы даже немного поссорились с главным контролером области. Но потом он все-таки понял, что я был прав. В конце концом Боровского сняли с должности председателя райисполкома, и - назначили председателем областного профсоюза работников сельского хозяйства. Но он и там нашел кормушку.
А однажды к нему приехали колхозники с сельского района, где он был председателем. Приехали продавать на рынке овощи и подсолнечное масло. На рынке встретились, и он пригласил их к себе домой. Они пришли в гости набрали всякой снеди, водки. Напились, и он их фактически обобрал. Они утром проснулись, а денег - нет. Заявили в милицию. Милиция, правда, оперативно сработала.
Сделали у него обыск, и нашли деньги. А то, что это были деньги колхозников, и доказывать не надо было. Они все были в растительном масле. После этого материалы передали в следственные органы, и я им больше не занимался. А однажды проверял областной суд, а мне говорят: «Ходите послушать процесс?» Спрашиваю: какой? Отвечают: «Боровского судят». Захожу, он сидит в клетке. Я подошел, говорю: «Честно бы работал, сюда бы не попал.
Меня на учебу не отпускал, в райисполкоме воровал, подставляя бухгалтеров, в профсоюзе крестьян обворовал». Ну, ему дали 10 лет. Но в колонии он, видимо, работать не хотел, подвязался выявлять там, скажем так, нерадивых, и его в лагере убили. Вот так сложилась его судьба.
Так что работа у меня была ответственная. Почти, как в «Смерше».
- Вы в те времена были обеспеченным человеком?
- Лично я в своих руках никогда больших денег не держал, даже когда проверял. Поскольку при проверках, я до денег даже не прикасался. У меня было такое правило: деньги в руки не брать. Но появилось оно не сразу, а после одного случая. Однажды я приехал с проверкой в свой родной город Завитая. Взялся за проверку картбюро, ведь раньше многие продукты были по карточкам. До этого, когда я где-то проводил проверку, у меня была такая привычка.
Прихожу, говорю бухгалтеру: ну давайте все деньги, ценные бумаги доставайте, всё сюда на стол кладите, будем считать. Вот бухгалтер все это достает, и я все считаю, как кассир. А здесь приехал, бухгалтер достала из сейфа деньги, продовольственные карточки, я протянул руку, чтобы начать считать. А она мою руки отвела, говорит: «Нет, не дам». Я в недоумении: «Почему так?». Она в ответ: «А вот потому, вот я буду считать, а вы мысленно следите за моим счетом, а в руки вам карточки я не дам».
Ну, таким образом мы все пересчитали. А потом она мне рассказала, почему так. Оказывается, однажды приехал к ней ревизор из областного карточного бюро. Говорит: «Я считала, что ревизор - честнейший человек. А он после подсчета заявил, что у меня - недостача, хотя я точно знала, что никакой недостачи у меня нет. А он, такой довольный, встал из-за стола, стал по кабинету ходить. И тут вдруг у него внизу из штанины посыпались карточки…
Он, видно, когда считал, незаметно сунул пачку карточек себе в штаны. Да, забыл завязать кальсоны снизу, вот карточки у него и посыпались на пол. Я как увидела, что карточки вылезают у ревизора из штанины, подняла крик на весь райисполком. Все сбежались и этого ревизора задержали. Вот, говорит, вы проверяете деньги, я отвернулась, куда-то вышла, прихожу, а вы мне говорите, что у меня не хватает какой-то суммы. А я скажу, что это вы эти деньги взяли, и чем вы докажите, что это не так?»
Выслушав эту женщину, я подумал и пришел к выводу: а ведь она права. И с тех пор, при проверках, при пересчете, я в свои руки ничего не брал - ни денег, ни ценных бумаг. Считает тот, кого я проверяю, а я только внимательно наблюдаю за этим пересчетом.
И в заключении. В должности начальника краевого КРУ Леонид Кириленко проработал 18 лет. После реорганизации его перевели заместителем руководителя налоговой службы по Хабаровскому краю. В итоге 65 лет его жизни были отданы финансовой системе. И все эти годы он работал с вдохновением и очень любил свою работу. Ибо, как признался Леонид Иванович, она напоминала ему службу в «Смерше».
Как там, так и здесь, надо было: разыскать, найти, выявить человека, который причинил или может причинить государству вред. Однако при том, что вся жизнь Леонида Ивановича была связана с финансами, у него самого нет никаких накоплений. Вот и пришлось с женой переехать в Дом ветеранов. В их квартире сейчас живет их младшая дочь со своей семьей. Она работает врачом, и вряд ли сможет накопить денег на покупку своего жилья...
Задавала вопросы Ирина Харитонова.
В сокращенном варианте интервью с Леонидом Кириленко
опубликовано в газете «Амурский меридиан», №18 (май 2014 г.).
