 |
| |
Сфальсифицированные дела направлялись на рассмотрение Тройки при УНКВД по ДВК, где многие арестованные были приговорены к высшей мере наказания - расстрелу. Также имел место случай убийства на допросе арестованного Писаревского.
 |
| Соловьев |
| |
Соловьев сфальсифицировал протокол допроса обвиняемого Стасюкова - бывшего зав. отделом руководящих партийных органов (ОРПО) обкома ВКП (б) ЕАО, и вписал в этот протокол бывшего второго секретаря обкома партии Гамаюнова как заговорщика, который впоследствии был арестован, и после продолжительного содержания под стражей освобожден, а дело в отношении него было прекращено.
Соловьев знал, что в возглавляемом им аппарате на допросах к арестованным применяются меры физического воздействия, а также ему было известно, что в Сталинском РО НКВД вследствие исключительно тяжелых издевательств на допросе умер арестованный Писаревский, но мер к виновным в грубейших нарушениях революционной законности не принял, и по существу поощрял эти нарушения.
Кроме этого, в декабре 1938 года Соловьев дал установку своим подчиненным избивать арестованного зам. председателя облисполкома Кашевского, предупредив их: «Нужно бить так, чтобы я не видел».
Путем фальсификации протоколов допросов почти все крестьянское население Сталинского района ЕАО было сделано повстанцами. На основе таких протоколов проводились аресты все новых и новых лиц. Имели место случаи, когда всё мужское население отдельных сел было арестовано. Например, в с. Ленинском из 19 человек мужчин-колхозников арестовали 18 человек, в с. Новом из 22 человек арестовали всех.
Подчиненному аппарату Соловьев давал указания из одиночек, привлеченных к ответственности, создавать группы. Контроль за деятельностью аппарата УНКВД Соловьев не осуществлял, следственной работой не руководил, докладываемые ему следственные дела не читал. При докладах сотрудников о необходимости освобождения того или иного невинно арестованного Соловьев обычно говорил: «Вы арестовали, вы и отвечайте».
 |
| Ларкин |
| |
Будучи ответственным за следственную работу в облуправлении, Ларкин не только не принял мер к устранению провокации при составлении протоколов допросов арестованных, но лично подталкивал к этому подчиненных и требовал от них применения мер физического воздействия к арестованным.
Допрашивая арестованного Дружинина, Ларкин вписал в протокол его допроса двух командиров-пограничников - Усатова и Копатьева, изобразив их поставщиками оружия для повстанческой организации.
При незаконной «корректировке» протоколов допросов арестованных Минского и Петушкова Ларкин расширил их показания в обвинительную сторону, вследствие чего арестованные отказались их подписать, но впоследствии подписали под физическим принуждением.
Находясь в Сталинском РО НКВД, Ларкин знал, что на допросах к большинству арестованных применялись меры физического воздействия, но никаких мер против этого не принял, а наоборот, учил следственных работников способам их применения.
21 августа 1938 года Ларкин лично без каких-либо оснований и без санкции прокурора арестовал лесоруба Сухарева, на которого дело не заводилось, по учету арестованных он нигде не проходил, но содержался под стражей без допросов вплоть до его освобождения 19 марта 1938 года.
По инициативе Соловьева и Ларкина арестованный Барон более 20 суток находился на так называемом «конвейерном» допросе без сна и отдыха. Но несмотря на эти меры принуждения, показаний он не дал и впоследствии был освобожден.
Разрозненные контрреволюционные повстанческие группы, созданные по сфальсифицированным документам, Ларкин объединил в одну стройную систему повстанческой организации с руководящим центром, лично составил схему этой повстанческой организации и доложил ее в УНКВД по Хабаровскому краю.
От подчиненных работников НКВД Ларкин требовал, чтобы он, сидя у себя в кабинете, слышал, где и как допрашивают. Обращаясь к следователю, заявлял: «Почему арестованный у тебя не издает звуков?», и лично показывал пример, как нужно бить арестованных - избил арестованного Краснова.
Ларкин оклеветал свою бывшую жена Литневскую, которая просидела 16 месяцев в Хабаровской тюрьме, и была освобождена за отсутствием состава преступления.
 |
| Кизилевич |
| |
 |
| Шумкин |
| |
 |
| Лущик |
| |
В ходе следствия по делу биробиджанских чекистов были установлены факты, когда отдельные оперативные и неоперативные работники органов НКВД и милиции принимали активное участие в тяжелых издевательствах над арестованными, занимались фальсификацией протоколов допросов, вынуждали арестованных к ложным показаниям.
Так, оперуполномоченный Конычев 2 февраля 1939 года показал:
«Находившееся у меня в производстве дело на девять человек колхозников села Кукелево Ленинского р-на ЕАО - Власовых Михаила, Дмитрия, Егора, двух Макаровых, Кибирева, Лончакова, Мигунова, Секисова - прекращено и арестованные освобождены. Я убежден, что показании этих лиц ложны и неправдоподобны. Ларкин поручил мне добиваться от них показаний об участии в повстанческой организации во чтобы то ни стало и в короткий срок. Он прямо мне говорил, чтобы я применял физическое воздействие для того, чтобы добиваться показаний. Он много раз заходил во время допроса в кабинет и кричал на меня, что я слабо допрашиваю, что из кабинета «пахнет мертвячиной».
Мигунов мне говорил, что он не кулак, он говорил, что из зажиточных. Я так записан и показал протокол Ларкину, последний мне сказал, что Мигунов не зажиточный, а кулак, и велел исправить протокол, что я и сделал... Один раз, когда у меня был допрос Мигунова, Ларкин, видя, что арестованный не хочет сознаваться, приказал мне связать Мигунову ремнем руки за спину, и он сознался в участии в повстанческой организации...
Братья Власовы - Михаил и Егор, являются середняками. Я добивался от них, чтобы они назвали себя кулаками, потому что Ларкин говорил мне, что не может быть, чтобы Власовы не были кулаками. Да, это была ложь, но сделал я ее по указанию Ларкина. Власовых я держал на допросе стоя на ногах по 5 часов и даже больше...
Показания Лончакова, как в других арестованных по данному делу, вымышленные и не соответствуют действительности. Эти показания были получены под влиянием физического воздействия на арестованных…
В показаниях Макарова Аристарха, которого допрашивал я, записано 64 участника повстанческой организации, и подписал этот протокол Макаров под моим нажимом…
Соловьев и Ларкин требовали от меня, чтобы я добивался показаний, вскрывал широкие повстанческие организации. Соловьев и Ларкин неоднократно меня ругали, что у меня не сознаются люди, прорабатывали меня и на оперативном совещании. Под их прямым нажимом и под влиянием сложившейся вокруг меня обстановки, я провел настоящее следственное дело на 9 колхозников в таком виде, как я изложил в своем показании…».
Пом. оперуполномоченного Смидовичского РО НКВД Ефимов показал:
«При этих обстоятельствах я повел дело необъективно: во чтобы то ни стало создать им к. р. кулацко-вредительскую группу. Для этого я использовал Михеева и Семеренко. Потребовал от них дать показания по контрреволюционной группе. Они в ответ на это заявили, что никакой контрреволюционной организации не было, и об этом ничего не знают.
Применяя к ним недопустимые методы допроса, в особенности к Семеренко, последний собственноручно написал показания, как бы характеристику всем арестованным, указав о их прошлом, о их хозяйстве в колхозе, о спекуляции, о развитии индивидуального хозяйства в колхозе. Я же это «отредактировал», назвав указанных им лиц как участников контрреволюционной вредительской группы. Семеренко был отпущен в камеру, а я составил в его отсутствие протокол, и через день - два его вновь вызвал и предложил ему подписать. Он вначале протокол подписывать отказался, заявив, что он ничего не знает о контрреволюционной организации. Я ему на это заявил: «Если не подпишешь, то отсюда не уйдешь». Через несколько времени подобного разговора он подписал.
Имея протокол допроса Семеренко, который показывал на 21 человека, я таким образом заставил дать показания Михеева на тех лиц, которые мне были нужны, т. е. в первую очередь на лиц, арестованных по Владимировке. Путем запугивания я заставил Михеева подтвердить показания на очных ставках, как мне помнится, Михеев был на 9-10 очных ставках. В отношении остальных арестованных, применяя к ним избиения, запугивание, держа на «конвейере», я подгонял их показания к тем, которые у меня уже были...».
Бывший секретарь Сталинского РО НКВД Корт 25 февраля 1939 года показал:
«Недопустимые методы допросов арестованных стали применяться в Сталинском РО НКВД с приездом туда Кизилевича. Если раньше, до Кизилевича, так называемая система «конвейерного» допроса, т. е. когда арестованный допрашивался подряд в течение нескольких суток без отдыха, и так называемые «стоянки», т. е. когда арестованный сутками допрашивался, стоя на ногах, были сравнительно редким явлением, то с приездом в РО НКВД Кизилевича они вошли в систему.
Кроме того, Кизилевич привез с собой одну пару металлических колец - наручников, которые были в широком применении во время допросов арестованных. Последним кольца надевали на руки, затем руки заламывали назад за спинку стула, и так арестованный допрашивался почти всегда до тех пор, пока он не сознается в тех преступлениях, в которых он обвиняется. Правда, иногда наручники с арестованных снимались, и как только проходил отек рук, его опять заковывали в наручники.
Помню, как во время допроса арестованного председателя Екатерино-Никольского сельсовета Попова он находился на допросе, закованный в наручники, дней десять. Правда, периодически ему наручники на небольшое время снимались. Попов допрашивался самим Кизилевичем и участковым инспектором милиции Бровко, и кроме того, небольшое время на допросе Попова был занят я.
В наручниках держал арестованных не только сам Кизилевич, но давал их другим следователям, в том числе и милиционерам, привлеченным к допросам, в частности, милиционеру Кац.
Кроме наручников, в широком применении было также связывание арестованным рук ремнем за спиной, причем ремень затягивался очень туго, причиняя арестованным большую боль, так как последние очень часто стонали. Эти методы недопустимых допросов применялись почти ко всем арестованным, и особенно арестованным участникам повстанческих групп и организаций…
Один раз я видел, как допрашивающий какого-то арестованного работник РО НКВД Дранков бил этого арестованного большим ключом по ноге…».
Ст. следователь следственной части УНКВД по ЕАО Лобанов 4 апреля 1939 года показал:
«Когда следователь, допрашивая арестованного, не получал от него признания в его контрреволюционных действиях, то Ларкин ругал такого следователя, в том числе и меня, последними словами, заставлял тут же применять к таким арестованным меры физического воздействия и все же добиваться признания этих арестованных в их контрреволюционной деятельности...
Избиение Кашевского было организовано в моем кабинете, где в присутствии работников облуправления НКВД Хохлова и Алексеева мною и начальником отделения УНКВД Суворовым он был крепко избит...».
Начальник отделения фельдсвязи УНКВД по ЕАО Лаптев 3 апреля 1939 г. показал:
«В августе 19З8 года, являясь начальником отделения фельдсвязи, я выезжал в Ленинское и Сталинское РО НКВД по обследованию пунктов фельдсвязи... Возвратившись в Биробиджан, я донес рапортом Соловьеву о тех безобразиях, которые творились в Ленинском и Сталинском райотделениях НКВД: что следователи Шумкин и Бровко избивают арестованных, что такими же избиениями занимаются милиционеры, подменяющие на допросах следователей, что допросы идут при открытых окнах, и на все село слышны крики избиваемых арестованных...».
Фельдъегерь Сталинского РО НКВД Стариковский 21 февраля 1939 года показал:
«При допросах арестованных как система применялся метод так называемого «конвейера», когда арестованного допрашивали в течение нескольких суток по очереди два следователя. При допросах применялся также метод «стоянка», т. е. когда арестованный на допросах стоял на ногах по много часов и ему не разрешалось садиться.
Кроме того, по распоряжению начальника Сталинского РО НКВД Кизилевича и оперуполномоченного Шумкина следователи применяли недопустимые методы допросов: связывали арестованному до отказа за спиной руки, заламывали руки за спинку стула, поднятие рук кверху, «конвейерная система» и «стоянка». Подобные методы допросов было для арестованных крайне мучительными, и частенько можно было видеть, как арестованный стоял и кричал...
Мне иногда приходилось оставаться дежурить в кабинете Кизилевича, когда он уходил обедать, и я видел, что у арестованных были закованы кольцами руки. То же самое я видел, что у оперуполномоченного Шумкина арестованные, сидя на допросе, были закованы в наручники...».
Уполномоченный уголовного розыска Сталинского райотделения милиции Бровко 21 февраля 1939 года показал:
«При допросах арестованных применялись методы физического воздействия: «конвейерная система», «стоянки», связывание рук ремнями и закладывание их за спинку стула...
Мне известно, что Кизилевич применял металлические кольца при допросах арестованных Попова и Иоффе, которые дали «показания» только в результате применения таких методов...
В результате произвола и издевательств над арестованными в здании РО НКВД часто были слышны крики и стоны, а отдельные арестованные доходили до состояния невменяемости...
Эти методы применяли все: от РО НКВД - Кизилевич и Шумкин, от милиции - быв. начальник РОМ Васильев, уполномоченный уголовного розыска Травинский, я - Бровко, младшие милиционеры Ильин и Кац, оперуполномоченный облуправления милиции Коган, начальник областного уголовного розыска Ванк, лейтенант 76-го погранотряда Танаков, еще один сотрудник указанного отряда Капусткин...
Во время массовой операции в августе 1938 года был арестован Писаревский - старик лет 65-70, он до ареста работал конюхом в Биробиджанском зерносовхозе. Допрашивали его на «конвейере» следователи Травинский и Коган. При допросе указанные следователи Писаревскому связывали руки ремнем и заламывали их за спинку стула. Приблизительно после суточного допроса Писаревский почувствовал себя плохо, в связи с чем был выведен из кабинета следователей в коридор, где через непродолжительное время умер... Писаревский умер, безусловно, вследствие применения к нему физических мер воздействия...
При вскрытии трупа участвовали: я - Бровко, и милиционеры Кац и Ильин. После вскрытия врач Бронштейн заявила, что смерть последовала от разрыва сердца. Но акт о смерти Писаревского был забракован оперуполномоченным Шумкиным. Он предложил врачу Бронштейн записать в акт о том, что при осмотре и вскрытии трупа Писаревского признаков насильственной смерти не обнаружено. Бронштейн с этим согласилась, и акт переписала...».
Начальник Сталинского райотделения милиции Васильев 6 февраля 1939 года показал:
«Весь оперативный состав и младшие милиционеры Сталинского РОМ привлекались райотделением НКВД для оперативно-следственной работы. Я лично допрашивал только одного арестованного - колхозника из с. Екатерино-Никольского, или Союзного. После его допроса в течение 2-х суток я от дальнейших допросов отказался. Я считал, что применяемые при допросах методы являлись совершенно недопустимыми, граничащими с прямым произволом и издевательствами.
Кизилевич предложил мне задать Федорееву следующий вопрос: «Когда вступил в контрреволюционную организацию и кем был в нее завербован?». Кизилевич подчеркнул, что все арестованные РО НКВД (около 100 человек) являются участниками повстанческой организации, поэтому всех этих арестованных, в том числе и Федореева, нужно «колоть» как повстанцев…
При допросе Федореева по приказанию начальника РО НКВД Кизилевича следователь Бровко при помощи меня и паспортиста Пекарь заламывали Федорееву руки назад, туго завязывали их ремнем выше локтей, затем заламывали за спинку стула, поддергивали связанные руки вверх, причиняя тем самым страшную боль. У Федореева сильно затекли руки, а на кистях рук имелись черные пятна, образовавшиеся от застоявшейся крови. Федореев заявил: «Пишите, что хотите, я подпишу все, только развяжите руки. Поверьте, ни в какой контрреволюционной организации я не состоял...».
19 июля 1939 года Кизилевич вызвал на допрос арестованного Арапова, заложил ему руки за спину, надел металлические кольца, затем пригласил всех работающих на следствии, чтобы продемонстрировать, как нужно «колоть» контрреволюционеров. Допрос Арапова продолжался всю ночь... Арестованный Арапов от сильной боли безумно кричал, ему затыкали тряпками рот, чтобы заглушить эти крики. В конце концов Арапов был доведен до состояния невменяемости... Этот показательный допрос явился началом массовых издевательств над арестованными...
В райотделении НКВД почти всегда были слышны крики и стоны истязаемых арестованных... Отдельные арестованные, не выдерживая подобного «допроса», испражнялись прямо в кабинетах следователей...
Кроме Кизилевича, применяли такие же методы допросов оперуполномоченный НКВД Шумкин, фельдъегерь Стариковский, я - Васильев, Травинский, уполномоченный угрозыска Коган, милиционеры Кац, Гриншпун, Дубняк, Ильин, паспортист Пекарь и один из работников погранотряда НКВД, фамилию которого не знаю...
В октябре 1938 года в разговоре с врачом пос. Амурзет Бронштейн она мне рассказала, что её вызывали в РО НКВД, и в ночное время возили в степь для вскрытия трупа умершего арестованного... Бронштейн установила причину смерти умершего арестованного - разрыв сердца, составила медицинский акт, но этот акт был забракован Кизилевичем, и она составила другой акт под диктовку Кизилевича...».
Обвиняемый Кизилевич 18 февраля 1939 года показал:
«В августе 1938 года ко мне в район прибыл для производства массовых арестов по изъятию антисоветского элемента в районе начальник уголовного розыска Управления милиции ЕАО Ванк, который был назначен начальником оперативной группы по Сталинскому району... На мои замечания Ванку о том, что часть арестов мы производим необоснованно, он ответил, что раз есть ордера, значит надо арестовывать людей - такое приказание Соловьева, а после будем подбирать на них материал. Таким образом, часть невинных людей была арестована без всяких оснований...
Применяя эти вражеские методы в следствии, я не понимал их как вражеские, так как я видел широкое их применение в аппарате УНКВД, а также в УНКВД по Хабаровскому краю, будучи там в командировке зимою 1937 года. Кроме того, при ведении следствия по делам в УНКВД бывший врид. начальника УНКВД рекомендовал надевание на арестованных металлических колец. Особенно широко эти методы применялись, точнее, были занесены в аппарат УНКВД, работником УНКВД края Альтгаузеном, который привез с собой зажимающиеся металлические кольца, и при их помощи не только допрашивал арестованных сам, но и надевал их на арестованных, допрашиваемых другими работниками».
Обвиняемый Шумкин 17 апреля 1939 года показал:
«Я знаю случаи, когда арестованных допрашивали со связанными назад руками, а также держали стоя на ногах по несколько суток. Применяли такие методы Кизилевич, Травинский, Коган, Бровко, Пекарь, лейтенант погранотряда Тонаков и практикант Капусткин…».
Оперуполномоченный ОБХСС Травинский 23 февраля 1939 года показал:
«В 1937 году в основном применялись так называемые «стоянки», т. е когда арестованный длительное время выдерживался на ногах на одном месте... В 1938 году, как правило, существовала так называемая «конвейерная стоянка», т. е. когда арестованный сутками допрашивался попеременно двумя следователями... Кроме того, многим арестованным связывали руки за спиной ремнем, перетягивая их очень туго, от чего руки быстро затекали, заламывали руки за спинку стула, иногда били по голове, лицу, толкали под бока, плескали в лицо холодную воду...
В райотделении можно было слышать как арестованные стонали и кричали... У оперуполномоченного Шумкина во время допроса арестованного работника Амурского пароходства последний от сильной боли, причиняемой от перетягивания рук ремнем, обмочился прямо в кабинете. То же самое было и с арестованным повстанцем с прииска «Хлебного».
Кизилевич дал указание мне и Когану взять на допрос Писаревского, от которого добиться показаний о вредительской организации в совхозе. С начала допроса, так как Писаревский не признавал себя виновным, я ему стянул туго ремнем руки за спину, и так его сдал Когану, который также держал не знаю какое время его связанным. Придя утром 29 августа, я застал Писаревского с развязанными руками, которые были сильно запухшие, он стоял бледный и весь потный, и очень сильно дрожал. Поговорив некоторое время с ним, я ему предложил сесть, но он просил меня разрешить ему лечь, объяснив это тем, что он плохо себя чувствует. Я с помощью дежурного милиционера вывел Писаревского в коридор РО НКВД, где его и положили... Часов в 5 вечера меня и Когана вызвали в РО НКВД, где мы увидели, что Писаревскии уже мертв... 30 августа утром мне сообщили Бровко, что ночью было вскрытие трупа Писаревского, и врач установил, что он умер от разрыва сердца... Я убежден в том, что разрыв сердца у Писаревского произошел именно в результате стягивания ему рук ремнем, так как он был очень тучный, и перенести подобную пытку он не мог…».
Паспортист Сталинского РОМ НКВД Пекарь 21 февраля 1939 года показал:
«В августе 1938 года в Амурзет приезжал в командировку бывший начальник отделения связи облуправления НКВД Лаптев, который тоже принимал участие в допросах. Я видел сам, когда Лаптев посменно с милиционером Кац допрашивали арестованного за участие в повстанческой организации - комбайнера из с. Екатерино-Никольского Черепанова Ивана Егоровича. Лаптев, допрашивая его, скрутил ремнем руки ему за спиной, требуя признания в принадлежности к повстанческой организации, но Черепанов отвечал только одно: «Я комбайнер, и ни в какой организации я не состоял». Лаптев, издеваясь над Черепановым, плескал ему из стакана воду в лицо, а когда тот просил дать ему воды напиться, так как Черепанов, будучи связанным ремнем, испытывал большую боль, так как стонал и был весь мокрый от пота. Лаптев ему в этом отказы вал, заявляя: «Я тебе дам воды только лишь тогда, когда ты сознаешься».
29 августа, примерно часов в 12 или 13, я зашел в кабинет начальника РОМ, где в то время уполномоченный угрозыска Травинский допрашивал Писаревского. Я обратил внимание на неестественное состояние Писаревского, который сидел, откинувшись на стуле, со свалившейся набок головой, полузакрытыми главами. Руки у него были развязаны, но сильно опухшие, синего цвета. Такого же цвета, но несколько бледнее, было и лицо. Писаревский был весь в поту, со свалившимися брюками, был виден голый живот, и очень тяжело дышал... В 5 часов вечера дежурный Гриншпун мне сообщил, что Писаревский умер.
Оперуполномоченный горотделения милиции Коган 8 февраля 1939 года показал:
«Приблизительно 30 июня 1938 года вместе с бывшим нач. угрозыска Управления милиции Ванк я был командирован в Сталинский район для проведения операции по изъятию к-р элемента. Всего в Сталинском районе я пробыл 23 дня, и за это время принимал участие в изъятии к-р элемента, и некоторое время был занят на следствии по следственным делам УГБ... Я допрашивал арестованных с прииска «Хлебного» - Буткеева, Печенкина и других, фамилии которых сейчас не помню. Кроме того, допрашивал работника Сталинского зерносовхоза Писаревского.
Допрос всех арестованных производился по так называемому «конвейеру»... Вместе с Травинским мы, заложив Буткееву руки за спину, туго перевязали их ремнем выше локтей. В таком положении он находился до тех пор, пока не начал давать показания. Когда Буткеев стоял со связанными руками, он издавал стоны... Ко всем допрашиваемым арестованным также применялись такие же меры физического воздействия... Мне известно, что такие методы при допросах применяли Шумкин, Кизилевич, Бровко - участковый инспектор милиции, лейтенант погранотряда, фамилию которого не помню, и другие лица, принимавшие участие в следствии. Очень часто во время допросов арестованных от применения к ним подобных методов физического воздействия слышны были стоны...
Писаревский допрашивался мною и Травинским. Лично я начал допрашивать Писаревского 28 августа 1938 года с 23 часов, причем вместе со мною до часу ночи допрашивал и Травинский, который после этого ушел, а я один продолжал допрос Писаревского приблизительно до 5 часов утра. В 5 часов утра меня сменил Травинский, а я ушел спать. Со слов Травинского мне известно, что он продолжал допрос Писаревского до 8 часов утра этого же 29 августа, и, не добившись от него показаний, водворил Писаревского в коридор РО НКВД, где он в 17 часов 29 августа умер...
Писаревский был посажен в коридор потому, что после применения к нему мер физического воздействия - связывание рук ремнем, у него был отек рук, и в таком состоянии его неудобно было отправлять в камеру...».
Показания сотрудников органов НКВД и милиции в части извращенных методов ведения следствия, фальсификации протоколов допросов арестованных подтверждаются свидетельскими показаниями лиц, освобожденных из-под стражи.
Показания Белоусова Павла Николаевича от 12 марта 1939 года:
«В повстанческой организации я не состоял, и никто мне не известен из ее участников. В отношении показаний, то я действительно вынужден был их дать, так как меня избивали. 15 августа 1938 года я был вызван на допрос в РО НКВД в Амурзете. Допрос производили работники милиции Бровко и Пекарь. Бровко записал общие сведения обо мне, а затем потребовал дать показания - кем я был вовлечен в повстанческую организацию. Я ответил, что я никогда в ней не состоял. Вскоре после этого он мне заявил: «Ничего, узнаешь. Вот сейчас заведем «патефон». После этих слов он мне заломил назад руки, связал их веревкой и заложил их за спинку стула. На допросе у Бровко я был в течение 4-х суток. За это время несколько раз связывали руки, избивали, обливали водой. В один из дней Пекарь наставлял на меня винтовку и требовал показаний. Выбившись из сил, я подписал протокол, который был заготовлен Бровко… В августе же 1938 года в Амурзете меня затем еще допрашивал работник НКВД Шумкин, который тоже меня связывал и избивал. Я у него подтвердил показания, написанные Бровко…».
Показания Охрименко Никифора Самойловича от 13 февраля 1939 года:
«Меня допрашивали главным образом работники райотделения НКВД Шумкин и сменявшие его милиционеры Бровко и Кац, причем все эти допросы сопровождались непрерывными избиениями и издевательствами… 1 сентября 1938 г. сразу же после ареста я был взят на допрос Шумкиным, а отпущен с допроса только лишь 5 сентября в 4 часа утра. Шумкин связывал мне руки за спиной, затянув их до отказа ремнем. В таком состоянии я находился весь период допроса. Иногда только несколько ослабляли завязку, так как руки затекали от застоявшейся крови и чернели. Затем, когда руки немного отходили, их опять стягивали до отказа. Когда я был связанным, надо мной все время издевались, и больше всех в этом изощрялся основной следователь - Шумкин. Мне несколько раз заламывали связанные руки за спинку стула, избивали кулаками по лицу и голове. Когда же я падал со стула на пол, топтали ногами и били пинками куда попало. От этих избиений, причинявших мне невыносимую боль, я кричал, но мне завязывали и затыкали рот тряпками, и в таком состоянии продолжали избиение…».
Показания Ушакова Матвея Васильевича от 15 февраля 1939 года:
«14 августа 1938 г. меня допрашивали в райотделении НКВД в с. Амурзет… работники милиции Ванк и Бровко. Оба они требовали от меня во что бы то ни стало дать показания об участии в антисоветской повстанческой организации. Я это категорически отрицал. Тогда Бровко затянул мне руки ремнем и держал меня в таком состоянии часов 5… Ванк несколько раз кулаком ударил меня по голове…».
Показания Попова Матвея Дмитриевича от 20 февраля и 4 апреля 1939 года:
«В течение этих 13 суток мне ежеминутно лили воду под рубашку, на голову, сильной струей воды из кружки били по глазам... Я стал защищаться рукой, но тут же участковым инспектором Сталинского РОМ Бровко и милиционером Кац был ими схвачен. Они повалили меня на пол, стали избивать меня кулаками, в результате чего разбили мне нос, вышибли зуб, сильно били по спине, после чего я долгое время чувствовал боль в спине... На другой день мне надели на руки металлические кольца, в которых я сидел несколько ночей подряд. Когда я сидел в этих кольцах, то Бровко пинками сапога бил по рукам, ставил меня к стене лицом, ногами пинал меня в половой орган...».
Показания Колмагорцева Тихона Егоровича от 21 февраля1939 года:
«Узнав от Тонких, что Бровко украл дрова, я обратился к Бровко с вопросом, почему он взял дрова. Бровко мне ответил, что мол, не твое дело. Когда меня арестовали, то я сразу же на допрос попал к Бровко. Последний меня встретил руганью, бранными оскорбительными словами и без всякого допроса начал меня избивать. Бил он меня кулаками в лицо, по голове и под ребра…».
Показания Стремешина Василия Гавриловича от 27 февраля 1939 года:
«Когда я находился у него (у Бровко) в кабинете, он потребовал от меня признания об участии в контрреволюционной организации. Я категорически отказался. Тогда они мне связали руки и поставили в угол, а потом стали бить кулаками под бока. Били до тех пор, пока я не упал, а потом обливали водой. Такие меры ко мне применялись до тех пор, пока я не дал показаний, которые являются явно вымышленными и ложными…».
Показания Носырева Трофима Васильевича от 28 февраля 1939 года:
«На допросе в августе месяце 1938 года в Амурзете меня избивал работник милиции Травинский. Он же мне связывал руки, плевал мне в глаза…».
Показания Матафонова Виталия Викторовича от 26 февраля 1939 года:
«Через некоторое время Шумкин поручил допрашивать меня милиционеру Ильину. Милиционер Ильин завязал мне за спину руки ремнем, посадил на стул и руки заложил, и начал меня бить и площадно-матерно ругать. Ильин поднимал меня несколько раз со стула и заламывал руки назад так, что я думал, что мои ключицы будут выломлены. Он меня пинал ногами во все места тела и в живот. Такой допрос продолжался не меньше восьми часов. Из соседних комнат неслись нечеловеческие крики. Все это повлияло на меня, и я, видя безысходность моего положения, согласился давать показания…».
Показания Журавлева Александра Петровича:
«Мною подписаны были показания под физическим воздействием следователя Капустина, который ударами по щекам заставлял меня подписывать показания… Последний ставил меня в угол лицом к стене, но так как я был в то время сильно болен, организм не мог переносить той обстановки, которая была создана мне, и я вынужден был подписывать, зная отлично, что если я не подпишу показаний, то все равно заставят путем применения ремней…».
Показания Подойницына Павла Филипповича:
«Я отказался от своих показаний, потому что они были даны под непосильным нажатием. Меня на допросе били, вязали руки, выбили зубы, которые сейчас все шатаются. По 48 часов стоял на одном месте без движения. И поэтому я дал такие показания… Допрашивали меня следователи Травинский, Пекарь и Коган…».
Показания Обухова Ильи Григорьевича от 21 февраля 1939 года:
«Милиционер Кац сменял на допросе Шумкина. Меня несколько раз избивал - бил кулаками по голове и в живот…».
Показания Козырева Парфила Ануфриевича:
«Следствие по моему делу вели сотрудники НКВД в Амурзете Бровко и Капусткин… Они держали меня двое суток на допросе. Следователь Капусткин двумя пальцами своей руки тыкал мне в глаза очень много раз. В результате этого глаза мои болят, и сейчас зрение испортилось, я плохо вижу… Свистел мне в уши, отчего я плохо слышу сейчас… Меня на следствии не били. Но других арестованных в Амурзете здорово били: кругом несся стон людей, они плакали, ревели. Возвращаясь с допросов в камеры, люди падали, их отливали водой…».
Показания Кибирева Григория Александровича от 27 февраля 1939 года:
«В первый день допроса меня Бровко посадил на стул, завязал руки ремнем назад и заложил их через спинку кресла. В таком состоянии я находился около часа, пока у меня не одеревенели руки. Под влиянием сильной боли я вынужден был подписать то, что написал уполномоченный Шумкин. В дальнейшем, боясь угроз, я подписывал все, что мне предлагали на допросах…».
Показания Худенева Петра Афанасьевича от 27 февраля 1939 года:
«Я дал ложные показания, потому что меня на следствии в РО НКВД Сталинского района избивали милиционер Кац, и еще один, высокого роста, фамилии его я не знаю. Они мне завязывали назад ремнем руки выше локтя, и так держали целый час на стуле, заломив связанные руки за спинку стула. В процессе этого Кац и его помощник подходили ко мне и били головой об стенку. Я этого не вынес и подписал все, что ими было написано…».
Показания Сумарокова Андрея Семеновича от 27 февраля 1939 года:
«На допросе в конце июля 1938 года в Амурзете в РО НКВД в течение 3-х суток я стоял на ногах. Работники милиции Бровко и Травинский связывали руки, ноги и избивали ногами и руками… Бровко и Травинский требовали от меня дать показания об участии в повстанческой организации, хотя я никогда и не был в ней, но был вынужден подписать протокол…».
Показания Скурлатова Савелия Васильевича от 26 февраля 1939 года:
«Следователь-пограничник Капусткин мне связывал ремнем руки на спине и перекидывал их за спинку стула, на котором я сидел. Допрашивали меня таким образом 4 дня. Я несколько раз падал, как замертво, но меня отливали холодной водой, чтобы я оживал. Таким образом они меня заставили подписать протокол, но что там было написано, я и сейчас толком не пойму…».
Показания Карепова Ивана Александровича от 28 февраля 1939 года:
«Шумкин на ночь ушел и поручил допрашивать меня милиционеру Ильину. Ильин по поручению Шумкина связывал мне за спиной руки ремнем, и заламывал их за спинку стула, на котором я сидел. Когда я был связан, Ильин бил меня по голове, в грудь, живот, под бока. Заходили также ко мне на допрос милиционеры Кац и Бровко, которые тоже меня били…».
Показания Семенова Ивана Афанасьевича:
«Бровко завязал мне ремнем руки выше локтя, заломил их за спинку стула и в таком виде заставил сидеть с милиционером Кац… Я почувствовал мучительную боль и попросил Каца развязать мне руки, но он отказался. Прошло еще несколько минут, и я от боли потерял сознание. Очнулся я от обливания водой. Руки были развязаны, и Бровко, стоя надо мной, сказал Кацу: «Напрасно развязали». Затем он опять стал меня допрашивать, но я попытался отказаться. Тогда Бровко снова завязал мне руки. Не желая мучиться, я попросил руки освободить, после чего стал давать ложные показания…».
Показания Ярославцева Федора Иннокентьевича:
«Когда меня стал допрашивать следователь Капусткин из погранотряда, то я ему заявил, что ни в какой контрреволюционной организации я никогда не состоял. Капусткин завязал мне назад руки ремнем выше локтей, заломил их за спинку стула и стал подтягивать руки, от чего они совсем одеревенели. Кроме того, Капусткин вместе с Бровко избивали меня в бока и в грудь. Не выдержав этого, я подписал все, что ими было написано…».
Показания Волкова Прокопия Михайловича от 21 февраля 1939 года:
«18 августа 1938 года меня допрашивали в Сталинском РО НКВД. Допрос производил сотрудник милиции Ванк. Ванк требовал от меня дать показания об участии в повстанческой организации. Я заявил, что ни в чем не виновен и честно работал в колхозе… Ванк заломил мне руки назад и связал ремнем. В таком состоянии я пробыл на ногах 7-8 часов. Терпению моему вышел предел, и я, чтобы больше не мучиться, решил - пускай что угодно пишет Ванк, а я подпишу…».
Показания Лончакова Василия Сергеевича от 20 февраля 1939 года:
«Я кулаком не был. Почему следователь так записал, я не знаю… В протоколе допроса записано, что по моей вине в 1937 и 1938 годах в колхозе пало 8 голов коней и 20 голов рогатого скота. Это неправда! Я так своему следователю не говорил. По моей вине лошади не падали. В 1937 году я к рогатому скоту отношения не имел, зав. МТФ я стал только 22 марта 1938 года. За время моей 4-месячной работы на МТФ был падеж 5 коров, и то не по моей вине. Когда я следователю Конычеву сказал, что в протоколе записано неправильно, он мне ответил, что потом это исправит, но почему не исправил - я не знаю… Я не хотел сознаваться, так как ни в чем не виновен. Но Конычев сам написал протокол и заставил меня его подписать, а потом уже мне его прочитал… Конычев затянул мне руки ремнем назад и продержал в таком положении более получаса. Несколько раз ударил меня кулаком по спине. Я не выдержал боль и подписал протокол…».
Показания Власова Егора Евдокимовича от 20 февраля 1939 года:
«Я не знаю, почему мой следователь Конычев записал, что я кулак. Я ему доказывал, что я был батраком, но он мне отвечал, что есть документы об этом, и он заставил меня подписать протокол… Конычев держал меня в кабинете 4 дня на ногах, запрещал сидеть. Я был тогда болен, и не вытерпел. Но все подписанные мною показания ложные, и я ни в какой контрреволюционной организации не состоял… Конычев требовал, чтобы я рассказал ему о моем вредительстве в колхозе. Мне нечего было говорить, так как я вредительством не занимался. Но так как Конычев не отставал от меня и требовал показания, то мы вместе с ним начали сочинять вредительство. Конычев спросил меня, кем я работал. Я ответил, что кузнецом, ковал болты наружного крепления тракторов. Сперва я написал, что просто недоброкачественно вел ковку. Но это не годилось, Конычев требовал другое. Тогда он сам начал писать о том, что я пережигал болты. Но это не подошло, потому что пережженные болты нельзя нарезать, они хрупкие и ломаются. Это пришлось отбросить. Тогда я велел написать Конычеву, что была слабая нарезка у болтов. Вот и все мое «вредительство», которое я сочинил на следствии вместе со следователем…».
Показания Власова Дмитрия Николаевича от 20 февраля 1930 года:
«Допрашивал меня следователь Конычев. Я следователю Конычеву неоднократно заявлял, что ни в какой контрреволюционной организации не состоял и честно, по-ударному, работал трактористом в колхозе. Но это Конычева не удовлетворяло, он во что бы то ни стало требовал от меня показаний об участии в повстанческой организации. В сентябре месяце он меня допрашивал в течение нескольких дней подряд, на допросах избивал меня, бил кулаком по лицу, голове, по плечу, я стоял на ногах в течение 4-5 часов. Под этим физическим воздействием я был вынужден дать показания о моем участии в повстанческой организации… Конычев назвал мне фамилии арестованных колхозников из с. Кукелево, и спрашивал меня, знаю ли я их. Я отвечал, что знаю как колхозников с. Кукелево. Следователь же Конычев записал их в протокол списком как участников повстанческой организации…».
Показания Власова Михаила Евдокимовича от 20 февраля 1939 года:
«Мой допрос продолжался около 11 суток, и почти все время я стоял у следователя в кабинете на ногах. Ноги мои отекли, я был чрезвычайно утомлен. Кроме того, мой следователь Конычев несколько раз ударил меня кулаком в грудь, правда, не очень сильно. Не выдержав это мучение и беспощадную ругань Конычева, я согласился подписать написанный Конычевым протокол о том, что я «кулак». В действительности я «кулаком» никогда не был…».
Показания Макарова Аристарха Константиновича от 20 февраля 1939 года:
«Следователь Конычев предложил мне написать список арестованных по селу Кукелево и другим селам, которых я знал, что они арестованы еще до моего ареста. Такой список я написал, а Конычев записал их в мой протокол допроса как участников контрреволюционной повстанческой организации… Лейтенант Дмитриев служил с моим братом Василием, и иногда они выпивали в компании на квартире Василия. Следователь же записал эти коллективные выпивки как нелегальные собрания повстанческой организации…».
Показания Селина Петра Федоровича от 4 марта 1939 года:
«Ранее данные мною показания я категорически отрицаю, так как они ложные... Допрашивал меня следователь из 76-го погранотряда (фамилию его я не помню), и присутствовал при этом Капусткин, тоже из погранотряда... Мне было предъявлено обвинение в том, что я являюсь участником контрреволюционной организации. Я это обвинение категорически отрицал, после чего ко мне были применены физические меры воздействия. Меня связали и связанного били линейкой по голове и по бокам. За двое суток нахождения на следствии меня вязали 15 раз. Будучи не в состоянии терпеть такое обращение, я вынужден был дать ложные показания…».
Показания Демидова Виталия Васильевича:
«Я дал показания о том, что якобы состоял в контрреволюционной организации. Но эти показания я дал вымышленно, и подписал их после избиений и издевательств со стороны следователя Шумкина и работников милиции Бровко и Кац... Первый раз я был вызван на допрос в п. Амурзет 19 августа 1938 года в час дня милиционером Кац, и допрашивался без перерыва в течение 4-х суток... Кац связывал мне очень туго руки за спиной, затем связанные руки заламывал за спинку стула, ударил несколько раз по лицу и все время требовал признаться в участии в контрреволюционной организации. Несколько позже в допрос включились Шумкин и Бровко, которыми я неоднократно избивался чуть ли не до потери сознания. Они мне также связывали руки за спиной, били меня кулаками по лицу, голове и под бока. Когда я от боли кричал, они затыкали мне рот тряпкой, либо обматывали тряпками всю голову, и так продолжали меня избивать, и однажды даже выбили мне во рту один зуб...».
Показания Новоженова Кирилла Михайловича от 4 марта 1939 года:
«После Шумкина меня в течение двух дней допрашивал работник милиции Резницкий, который тоже избивал, и я был вынужден дать показания...».
Показания Мигунова Гавриила Егоровича от 20 февраля 1939 года:
«Конычев заставил меня дать ложные показания и подписать протокол, так как я не вытерпел те боли, которые устраивал он мне. Конычев завязывал мне за спиной ремнем руки и несколько раз ударил меня…».
23 августа 1940 года Военный трибунал войск НКВД СССР Хабаровского округа осудил биробиджанских чекистов по ст. 193-17 п. «а» УК РСФСР за злоупотребление властью: Соловьёва, Ларкина и Кизилевича - на 10 лет лишения свободы, а Лущика и Шумкина - на 8 лет лагерей.
Но как же быть с приведенными выше показаниями, указывающими на то, что и другие сотрудники НКВД и милиции тоже принимали активное участие в создании провокационных дел, занимались фальсификацией, применяли пытки к арестованным? Может быть, их тоже привлекли за это к уголовной ответственности?
В этой связи руководством УНКВД по Хабаровскому краю было вынесено заключение, в котором констатируется, что помимо Соловьева, Ларкина, Лущика, Шумкина и Кизилевича извращенные методы следствия применяли и другие подчиненные им сотрудники. Но делали они это по прямому указанию своих руководителей - Соловьева и Ларкина, которые использовали недостаточный опыт в чекистской работе людей, недавно пришедших на работу в органы НКВД. Кроме того, эти сотрудники честно рассказали следствию о совершенных ими преступлениях, в связи с чем «привлечение их к уголовной ответственности необходимостью не вызывается».
И делается вывод: «Уголовное преследование в отношении сотрудников УНКВД по ЕАО Суворова, Ефимова, Конычева, Полянина, Лаптева, Щурова И Нехина и др. не возбуждать, ограничиться наложением на них административного взыскания».
Владимир Журавлев.
Иллюстрации из книги «Рисунки из ГУЛАГа» Данзига Балдаева - тюремного надзирателя следственного изолятора Кресты и ветерана МВД.
