Спуск водолазного ботика с судна «Дмитрий Лаптев» в Чукотское море. Участвовал в этой экспедиции и собкор «Молодого дальневосточника» Вадим Найман (в синем бушлате). Фото Виктора Леонова. 1989 год.

В 1989 году хабаровская редакция газеты «Молодой дальневосточник» организовывала экспедицию к затонувшем пароходу «Челюскин» (инициатор писатель Павел Халов, начальник Сергей Мельников, судно «Дмитрий Лаптев»), и даже отправила в Чукотское море собкора «МД» Вадима Наймана. И вот Вадим Найман предоставил материал о той далекой экспедиции редакции «Дебри-ДВ».
 
- Я оставил за кадром историю «Челюскина» (посчитав, что она на каком-то уровне общеизвестна) и рассказывал, в основном, об экспедиции, - говорит Вадим Найман.
 
- Так, вы точно нашли «Челюскин» или нет? - спросили мы.
 
- Полагаю, что да, - его ответ. - Мельников спускался, а я на ботике рядом стоял. Нашли с помощью системы «Magnovox», на «Лаптеве» как раз ее испытывали. Насчет научной состоятельности этой экспедиции и того, что делал Мельников, судить не могу. У многих есть сомнения.  Но то, что он туда [к затонувшем пароходу «Челюскин»] спускался, подтверждаю...
К.П.

 
Предисловие
Наткнулся [в 2006 г.] в Интернете на сообщение [от 2004 г.] двухлетней давности об «уникальной», как было написано, экспедиции к месту гибели парохода «Челюскин».
 
Это место манит водолазов уже 70 с лишним лет, но проектов такого масштаба, как «Челюскин-70» еще не было. На борту исследовательского судна «Академик Лаврентьев» находилось 40 человек, включая «девять лучших водолазов из России, Швеции и Сингапура». Для съемок «документального Титаника» имелся специальный военный робот, способный погружаться на глубину до шести километров.
 
Месяц спустя руководитель экспедиции Алексей Михайлов на пресс-конференции объяснял журналистам, почему экспедиция с миллионным бюджетом, которую готовили два года, так и не нашла легендарный пароход. Это было странно.
 
17 лет назад я сам оказался в составе подобной экспедиции и даже делал об этом репортаж. Правда, она была поскромнее, - нас было всего четверо. И миллионного бюджета у нас не было - хорошо хоть, оплатили командировочные.
 
И тем не менее, - вот телеграмма, которую мы тогда отправили с борта небольшого судна-гидрографа «Дмитрий Лаптев»:
 

 
Вот так, они не нашли, а мы - нашли, уже даже не верится... Захотелось еще раз вспомнить, как мы искали «Челюскин».
 
1. Поиск
 
Тело не понимает. Оно просто не хочет проникнуться сознанием того, что летит на страшной высоте со скоростью, недоступной ни одному живому существу, за счет сил, неведомых живой природе. Тело шепчет: остановись! Мне отвратительны эти большие серебристые корпуса в заклепках. Меня тошнит от всего, что летает, ездит, плавает, тарахтит, источая молекулы гари на позор самой идее движения. Мне надоели полеты с тремя посадками, с пробиванием туч, с аэродинамическими ударами по ушам и разворотами, от которых болит голова и возникает скользкое ощущение потери горизонтали. Тело просит: скорее назад, на землю!
 
В мутном иллюминаторе проплывали рыжие скалы острова Аракамчечен, где, как нам говорили, находится знаменитое лежбище моржей. Само лежбище надо было высматривать в противоположный иллюминатор. Но та сторона была отгорожена от нас грудой ящиков с колбасой, от которой по всему салону распространялся восхитительный запах. Ящики местами были проломлены, а колбасные палки - то ли обкусаны, то ли выскоблены чайными ложками.
 
Сопровождая эту колбасу, мы летели из бухты Провидения, что на Чукотке, в бухту Лаврентия, что тоже на Чукотке, - где должны были выгрузить ее и поместить на склад. За эту услугу экипаж самолета согласился туда нас доставить.
 
Очередной - который по счету - полет не радовал. Шла третья неделя с того момента, как в кабинете начальника одной из рыбопромысловых организаций Магадана нам сообщили, что судно, которое, как уверял руководитель нашей экспедиции Сергей Мельников, нами зафрахтовано, - на самом деле находится на другом конце света. И теперь надо искать кого-то еще, кто бы взялся доставить нас к той точке, где Мельников должен был совершить погружение на затонувший в 1934 году в Чукотском море пароход «Челюскин».
 
«Север есть север, - вздыхал наш руководитель. - Здесь царит его величество случай».
 
И случай не подвел: после двухнедельных скитаний цель нашей экспедиции нашла, наконец, понимание у главного инженера гидрографической базы в бухте Провидения Ю.П. Гаазе и у капитана-наставника этой базы С.А. Григорьева. Этих людей я просто обязан упомянуть, потому что именно они дали команду экипажу стоящего в бухте Лаврентия гидрографического судна - «Дмитрий Лаптев» - взять нас на борт.
 
«Лаптев» - судно небольшое, вполне комфортабельное. В конце августа 1989 года, на нем - находилось сразу три экспедиции, наша была четвертой. Так что мы даже слегка растерялись, сходу окунувшись в атмосферу столичной науки.
 
Самой маленькой была экспедиция по испытанию навигационных спутниковых систем «Марс» и «Транзит»; их было всего трое, и на борту их прозвали «марсианами». Две другие экспедиции занимались изучением фауны и физико-химических свойств воды здешних морей. А возглавлял все это - строгий усатый человек в очках - Александр Вульфович Чирейкин, по простому - Вульфович или «Чир» - легендарный начальник отряда полярной авиации, которого знал весь Север.
 
Но главным здесь был все же не он. Главное лицо на судне - это капитан. Капитан может все, даже арестовать вас и отдать под суд. У него есть даже право сочетать вас на борту законным браком.
 
И капитан, наш капитан - Б.И. Кравцов, добрейший Борис Иванович, поведавший нам впоследствии столько увлекательных морских историй, в первый момент разглядывал нас так, словно сомневался: то ли сразу отдать нас под суд, то ли предварительно сочетать браком, и не знал лишь, как это осуществить. Ибо имелось в наличии трое мужчин и лишь одна женщина, - Полина Мельникова, жена нашего руководителя. Но самым странным (и эта деталь потом многим давала повод представлять нашу экспедицию на «Челюскин», как несерьезную) - было то, что на руках у Полины была их дочь Настя, которой на тот момент исполнилось год и два месяца. Ну, а что делать, если не на кого на месяц оставить ребенка?
 
Еще при нас, кроме личных вещей, было два акваланга (водолаз-дублер покинул нас еще в Магадане, но акваланг свой оставил), большой заводской баллон со сжатым воздухом, который нам после долгих переговоров закачали в Магаданском АТП-2 (этот баллон мы потом замучились таскать с самолета на самолет) и два комплекта фотоаппаратуры: один для подводной съемки, другой обычный. В бухте Провидения к нам присоединился фотокорреспондент из «Труда» Виктор Леонов, с которым мы весь первый вечер на судне готовили буй и искали на палубе какой-нибудь железный мусор, чтобы привязать вместо груза. Все должен был решить поиск «Челюскина», в точку которого мы полагали прибыть в четыре часа утра.
 
Ровно в четыре мы и начали поиск. А в четыре тридцать - опозорились.
 
Вот, как это произошло. Судно шло галсами, то есть, совершало какие-то загадочные изменения курса в совершенно равнодушном к этому океане. Ровно в 4.30 самописец эхолота вычертил на бумаге длинное грязное штриховое пятно, похожее на пламя свечи. Показания эхолота подтвердил глубинный локатор - надо было выбрасывать опознавательный буй; буй был готов, но рядом с ним в тот момент никого не было.
 
Этот наш просчет раз и навсегда определил отношение остального экипажа «Лаптева» к нашей экспедиции. Профессиональные гидрографы, поисковики (а среди них имелись и водолазы; доктор и кандидат наук), просто отказывались верить, что мы, напросившись на их судно, так плохо знаем свое дело. А если бы поверили - кто-то, может быть, догадался бы выбросить за борт какой-нибудь ящик. Или, проделав маневр «человек за бортом», вернуть «Лаптев» на свой собственный след.
 
Но даже этого сделано не было. Никто в тот момент не делал вообще ничего, все только кричали: «Вот он!», упиваясь своей немыслимой удачей. Ведь у Мельникова, как потом выяснилось, не было даже точных координат «Челюскина». Судно шло в район поиска почти наугад и наскочило на него случайно.
 
Мы дважды перехитрили удачу, а она обманула нас. На четвертом часу поиска мы с боцманом Данилычем приплясывали на корме (волнение усиливалось), в теперь уже тщетном ожидании команды сбросить буй. Команду должны были подать по сигналу, но сигнала не было, и Данилыч указал на точку в небе, которая, увеличившись, превратилась в самолет Ил-18, предназначенный для навигационных работ. Самолет вызвал с берега А.В. Чирейкин. Это он, видя бесперспективность нашей затеи, своим решением прекратил поиск и назначил на этот день другие исследования.
 
Экипаж старался на нас не смотреть. Таких ошибок в море не прощают. Но надо отдать должное Мельникову: он не впал в уныние, а сел за вычисления, разделив размер штрихового пятна на скорость самописца и помножив на скорость судна. Получилось, что мы скользнули не поперек «Челюскина», а вдоль. Это в какой-то мере объясняло неудачу поиска; все равно, что нашарить вслепую иголку, водя пальцем не поперек, а вдоль нее.
 
С этим можно было идти к Чиру. Мы пошли к нему и выслушали все, что полагалось нам выслушать о нашей экспедиции.
 
- Но чем-то вы мне, ребята, нравитесь, - сказал Чир, и мы получили еще сутки на поиск, правда, через неделю.
 
Это было сказано утром. Тем утром мы подошли к границе льдов.
 
2. Ожидание
 
К концу второй ночной вахты судно двигалось уже чуть быстрее человеческого шага. Подошел капитан, спросил, почему его не разбудили, дал команду изменить курс. В рубке царило молчание. От толчков едва заметно дребезжал какой-то прибор. Мигали, меняясь, цифры, обозначающие курс - кто бы подумал, что эта посудина может так маневрировать!
 
Отражения на стекле одних льдин скользили, накладываясь, на другие льдины. Мы так не могли. От полыньи к полынье «Дмитрий Лаптев», теплоход усиленного ледового класса, форштевнем наползал на льдину, затем раздавался треск, шумно плескалась на глазах меняющая цвет вода, и льдина нехотя, незаметно начинала двигаться вместе с нами. Неустойчивость этого движения была нашим единственным аргументом в споре с ледяным полем мощностью от трех до девяти баллов...
 
Ледокол «Владивосток» дважды по радио предлагал нам свои услуги. Но тут льды упорядочились, мы почувствовали канал и пошли по нему и, часов, наверное, десять искали путь к бухте Роджерса (остров Врангеля) - вот уж местность действительно малопривлекательная! Туман, плоский берег, пестрый от потрясающего количества железных бочек, сложенных и просто брошенных на песчаной косе, где мы должны были устанавливать геодезический знак и еще передать что-то «на полярку».
 
Ничего не поделаешь, это были будни - неторопливые будни исследовательского судна. Время от времени мы останавливались, и тогда команда Чирейкина с помощью лебедки опускала на дно десятки специальных термометров, предназначенных для замера температуры воды на глубине. Биологи черпали придонный ил, а потом просеивали его, откладывая в отдельные баночки то мидию, то бокоплава, то какое-то загадочное не то растение, не то животное под названием «Gemellaria Larikata». Навигаторы проверяли знаки вдоль северного побережья Чукотки.
 
И у нас тоже была работа: ешь, спи, потом опять ешь, снова спи и жди своей очереди.
 
Пролив Лонга, отделяющий остров Врангеля от материка, в начале сентября уже, как правило, забит льдом. В один из дней метров в пятистах по правому борту мы увидели на льдине черные тени моржей. Их клыки были как струи жидкости, стекающие по световому лучу.
 
Моржи подняли головы в нашу сторону, но прыгать в воду не стали - то ли от расстояния, а может быть, чувствуя в себе силу прокусить обшивку судна и помня, что их небольшое лежбище занесено в красную книгу, а наше судно - нет. А в три часа того же дня нам попались медведи.
 
Первый бежал за нами, перепрыгивая со льдины на льдину, ноги его чуть заносило в сторону, как у неопытного жеребенка. Второй плыл совсем, как человек, с таким спокойным видом, что становилось ясно: медведь - такое же морское млекопитающее, как тюлень или морж, может спать в воде. Есть льды или нет их - ему наплевать; говорят, их встречали даже на чистой воде, в 400 с лишним километрах от границы льда.
 
Третий медведь казался не белым, а желтым. Стоя на льдине под самым бортом, он окунал морду во что-то алое и скользкое - это была распотрошенная нерпа. Как только мы подошли, он схватил ее и без брызг окунулся в воду, но наперерез ему уже плыл неизвестно откуда взявшийся четвертый медведь...
 
Иной мир, другая планета.
 
Мы видели то, что каждый мечтает увидеть с детства. Мы были в местах, где мечтали побывать в детстве, но испытывали нетерпение и угрызения совести от зря потраченного времени.
 
В этом ледяном болоте возвращалось исчезнувшее в открытом море чувство движения, но совершенно пропадал масштаб, пропадало чувство, что мы на воде, вообще все пропадало. Дальше, на север, ледяная каша стала гуще, и пришлось-таки вызвать «Владивосток», который двинулся нам навстречу, пробормотав по радио что-то вроде «...скупой платит дважды».
 
- Ругается? - усмехнулся кэп.
 
Толчок... «Лаптев наполз на целую кучу льда и, замерев на секунду, двинулся вместе со всей кучей. Головная льдина плавно соскочила с форштевня. Большой кусок ее, как поплавок, выпрыгнул из-под днища. Другие льдины помельче плыли, увлекаемые течением, словно желая посмотреть, что из всего этого получится.
 
Наконец, отодвинув сосульку размером метров восемь, мы наползли на большое белое ледяное пятно, нас чуть приподняло, и... Обратного движения не последовало. Вся тяжесть судна не могла оставить на этом льду борозду глубже сорока сантиметров.
 
Стало совсем тихо. Рядом с бортом, дергая в воде розовыми лапками, резвились в воде несколько топорков. Океан словно дышал. Ветер поднимал медленную - такой медленной я еще не видел - волну; ускоряясь, волны фонтанами выплескивались в проталинах льдин, словно дыхание невидимых животных. С легким шелестом один ледяной пласт соскользнул с другого пласта, обнаружив целый ледяной остров со своими бухтами и приливами, а в центре острова, в нежно-голубом бассейне, плескала хвостом какая-то рыбка.
 
Надвинулся «Владивосток». Какая это была махина! На корме на растяжках стоял красный Ми-2 ледовой разведки - тот самый, что летал над нами весь день. Корпус ходившего взад-вперед - как утюг - ледокола нагонял между судами ледяной торос, отодвинуть который казалось невозможным.
 
- Все это надо было делать утром, - сказал по связи «Владивосток». - Сейчас упадет туман, стемнеет, и будем в темноте тут ковыряться.
 
- Что поделаешь, в Арктике работаем, - смиренно ответил стоящий на вахте старпом (а что еще он мог сказать?..)
 
- Вот Арктика таких и не любит!
 
- ...Что ему за дело? В конце концов, наше право, вызывать его или не вызывать, - говорил старпом уже не по радио. Однако, «Владивосток» был прав. Хотя до острова Врангеля оставалось меньше 13 миль, сгущался туман, у него даже были щупальца справа и слева, и весь вопрос был - успеем ли мы выскользнуть из этих щупалец. И мы бы успели. Но мы, наверное, неправильно выбрали дистанцию, кильватерная струя ледокола вместо того, чтобы затягивать нас вперед, смыкала перед нами льды; нас кидало то вправо, то влево. Мы бы успели, но когда мы, наконец, вышли на канал, на секунду притормозил сам ледокол, мы подскочили слишком близко, и струей от винтов нас, словно щепку, занесло в ледяной карман, где мы застряли уже окончательно и капитан - наш капитан - дал отбой.
 
Таким образом, мы не успели.
 
В сумерках с неба что-то падало. На судах зажглись клотики, а в девяти милях от нас замигали огни поселка Ушакова, что в бухте Роджерса. Слышно было, как на ледоколе по громкой связи вахтенный просил старшего механика подняться на мостик.
 
Старший механик - «дед». Капитан - «мастер». Боцман - «дракон». Старший помощник - «чиф» - молодой чиф, печальный чиф, который читал по радио целые проповеди с цитатами и со стихами и отращивал бороду, чтобы стать капитаном; сегодня он как бы в миниатюре повторил ошибку капитана «Челюскина» Владимира Воронина и руководителя той экспедиции Отто Шмидта в сентябре 1933 года, когда, находясь в километре от чистой воды, отказались от помощи ледореза «Федор Литке». И тем самым дал нам ощутить самый краешек того, что испытывали челюскинцы.
 
Конечно, никто не ждал, что под давлением льдин от обшивки судна начнут отлетать заклепки «...со звуком, напоминающим пулеметную стрельбу», или что нас придется вывозить на собаках. Но всем было как-то неуютно. Чуть ли не половина экипажа собралась в рубке, все пили в темноте кофе или чай на медунице и молчали.
 
Молчали и мы, случайные, загостившиеся люди в этом царстве желтых медведей.
 
Еще сутки потеряны. О чем было говорить?
 
Вошел Мельников. Подошел зачем-то к карте, наклонился над ней, что-то вычислил, измерил и видимо, остался доволен; с минуту постоял под внимательным взглядом Чирейкина, произнес «Та-а-ак» и вышел. Штурмана переглянулись, пожали плечами. Капитан сказал:
 
- Первая самая главная ошибка - что не разбудили и не позвали сразу на мостик меня.
 
Он обращался к чифу, но чиф выглядел очень усталым и не ответил, уткнувшись в визир локатора. По-моему, он просто спал.
 
3. Погружение
 
Умный прибор под названием «Магновокс» (Magnovox) должен был через спутник вывести нас на точку с координатами 68.18'20'' северной широты и 172.49'03'' западной долготы - именно западной, мы пересекли границу полушарий.
 
По чистой случайности на судне находилась группа, которая занималась наладкой и калибровкой этой поисковой системы. По чистой же случайности им надо было в море что-нибудь разыскать - все равно, что, а это означало, что поисками «Челюскина» теперь вместо нас займутся профессионалы. Таким образом, продолжалась та невозможная цепь счастливых случайностей, на которую рассчитывал Сергей Мельников... Думаю, самое время как-нибудь охарактеризовать его, а то читателю непонятно, кто он такой - спортсмен? Исследователь? Авантюрист?
 
Самое странное, что я сам до конца этого не понимаю. Да, он спортсмен, причем, очень разносторонний: фотограф-аквалангист, яхтсмен, скалолаз; его комната на 12 квадратных метров в общежитии больше напоминала каптерку альпинистского лагеря, но не это главное. Наверное, как есть люди, энергия которых направлена на борьбу с природой (взобраться на мотоцикле на Монблан, переплыть на лодке Атлантику), так Мельникова направил свою энергию на борьбу с тогдашней бюрократической системой, вернее, - на то, чтобы ее перехитрить.
 
И всякий раз, когда мы садились в очередную лужу - огромную лужу на посадочной полосе очередного северного аэропорта, и очередной «фрахт» оказывался филькиной грамотой, а нам нужен был транспорт, билеты на самолет, места в гостинице, - Мельников задействовал «челночную дипломатию», на которой, как он уверял, на Севере все держится. Мы заходили в какой-нибудь кабинет, его хозяин по нашей просьбе куда-то звонил, Мельников тут же кидался к телефонной трубке и ловко завладевал ею:
 
- Добрый день, я руководитель экспедиции Советского фонда культуры. Со мой здесь куча прессы...
 
«Куча прессы» в моем (поначалу единственном) лице с изумлением слушала, какие выгоды сулит какой-нибудь скромной северной фирме - наша экспедиция. И когда Мельников извлекал из видавшего виды дипломата бумагу за подписью Раисы Горбачевой или какой-нибудь другой документ, подтверждающий, что он «...официально представляет правительственную торгово-промышленную корпорацию такого-то государства с правом подписывать контракты без ограничения суммы сделки», непроницаемые северные начальники буквально таяли, соглашаясь помочь.
 
Подозреваю, впрочем, что они не очень-то «таяли», а наоборот, видели нас насквозь и, отдавая нам должное, платили той же монетой. А значит, мы вступили на скользкий путь. Путь, на котором нам суждено было разбиться или утонуть, или мы просто затерялись бы в той огромной и непредсказуемой системе, имя которой «Аэрофлот». То, что мы здесь, означает, что степень авантюрности нашего предприятия не превысила некоего допустимого порога, за которым авантюристы перестают находить понимание даже на Севере, где без них, в общем-то, не обойтись… Все это кажется сейчас каким-то «детством», просто даже не верится. Но на дворе стоял 1989 год, а в тот год казалось, что нет ничего невозможного.
 
Знание «административного ландшафта» всегда считалось ценным. Но в полной мере мы это оценили чуть позже, когда многие знающие - озолотились, в том числе те, чьи имена у нас на слуху… Но не Мельников. У него просто не было такой цели. Его цель была - всех удивить. Потому что это было круто даже в 1989 году, - так вот, из ничего взять и организовать экспедицию... Вдобавок, экспедицию с применением специального судна и современных навигационных средств. Причем, экспедицию не только неподготовленную, но скомплектованную, как Б-г на душу положит; погружение на 47 метров без дублера, без барокамеры, без врача, при возможном волнении, при возможном отсутствии видимости, при температуре воды плюс два градуса, с запасом воздуха, которого, по расчетам, должно хватить лишь на 17 минут...
 
Но на этот раз все, кажется, было продумано до мелочей. В четыре утра нас разбудила сменная вахта, и мы с Данилычем вновь заняли место на корме с буйком, к которому за длинный конец привязаны были кошка и груз. Мельников был уже в рубке, у эхолота и по громкой связи призывал:
 
- Корма, корма, ответьте мостику!
 
- Мостик корме.
 
- Как слышно? Проверка связи.
 
- Подходим к точке. Будьте предельно внимательны.
 
- Внима-а-ательны, - ворчал Данилыч. Мельников повторял свои призывы уже в шестой раз, а у нас давно все было готово, и в ожидании сигнала мы, чтобы согреться, говорили о разных приятных вещах. Сзади нас била и светилась, толкая судно, ледяная турбулентная струя от винта, и Данилыч рассказывал, какая это страшная сила - энергия водяных завихрений. Людей, случайно угодивших в кильватерную струю, вынимали потом как бы резиновыми, практически без костей. Рассвело. Нас сменили, чтобы мы сходили позавтракать, затем прошло еще два часа в молчании, и вдруг радио что-то пробормотало. К связи первым успел Данилыч.
 
- Не понял. Бросать?
 
- Хорош, Данилыч, - сказало радио.
 
В одно мгновение мы с Данилычем сбросили буй и вытравили пятидесятиметровый конец. Правда, потом оказалось, что команда была преждевременна, и в нужный момент пришлось вместо буйка выбрасывать за борт деревянный ящик, но это уже не имело значения, так как минуту спустя мы поймали «Челюскин» глубинным локатором, поймали надежно и прочно. Погружение назначили на после обеда. Экипаж притих. Мельников облачился в оранжевый водолазный костюм. Все сейчас поглядывали на него с затаенной завистью, испытывая легкое чувство вины, которое тот, кто уходит всегда вызывает у того, кто остается ждать.
 
Даже море разволновалось. Водолазный ботик кидало из стороны в сторону, правда, не так, чтобы уж очень, но, взявши обеими руками фотоаппарат, трудно было удержаться на ногах. Ассистировать вызвались те самые профессиональные водолазы - доктор и кандидат наук.
 
Нырнул Мельников красиво, спиной вперед, аквалангами рассекая воду; что-что, а нырять он умел. Некоторое время его еще было видно, но затем конец начал уходить в воду с такой быстротой, что профессор с кандидатом, облаченные в гидрокостюмы, едва успевали перебирать руками.
 
Нам оставалось ждать.
 
Катер бросало. Внутри него все толкало друг друга, все держалось друг за друга, все загораживало друг друга; нос катера - небо, волны - опознавательный буй, чьи-то руки - объектив фотоаппарата. В линзы плескало соленой водой, со скамеек то и дело норовили упасть то кофры, то запасной акваланг... Не помню, сознавал ли я в те минуты, что наступил кульминационный момент этой самой длинной, самой непредсказуемой и самой несуразной в истории нашей газеты экспедиции, но помню, что момент был неповторим силою общей тревоги.
 
Мельников столько раз нам рассказывал о своем предстоящем погружении, что, наверное, мы представляли не хуже его, какому чудовищному давлению подвергнутся его уши при скоростном спуске (вспомните ощущение на самолете при снижении); с его слов знали, что на глубине 47 метров воздух прижмет к телу, тело за счет грузил прижмет ко дну, и сухой водолазный костюм будет облегать его плотнее тонкого хлопчатобумажного трико. Да в конце концов, я сам совершил дней десять тому назад пробное погружение. Успел ощутить невесомость и ток воды, увлекающей в неизвестность. Помню, как быстро застыли и онемели руки в перчатках; это ведь на 500 с лишним километров севернее Анадыря, посмотрите по карте.
 
...Задумавшись, я пропустил момент, когда конец начали энергично вытягивать. Что случилось? Сколько времени он там пробыл? (Как потом оказалось, четыре с половиной минуты). Потом он показался. Ухватился цепко за трап, сбил маску вверх и минуты две неподвижно висел, вцепившись в трап, вместе с которым его пытались втащить через борт. Удар! Сильная волна чуть не опрокинула его обратно в воду. Резкий крен в нашу сторону...
 
Мельникова, наконец, затащили, усадили на скамью, склонились над ним.
 
Изо рта Сережи что-то выплеснуло. Минуты две он сидел, согнувшись, с совершенно белым лицом. Затем с каким-то бурым лицом. Наконец, когда лицо его приняло нормальный оттенок, все с облегчением перевели дух и хором задали вопрос:
 
- Ну, что?
 
Мельников нашел в себе силы выпрямиться и покрутил головой:
 
- Я думал, п**ц, - сказал он.
 
4. Вместо заключения
 
Болезнь, которая скрутила Мельникова под водой, называлась азотный наркоз. - «Видимость была примерно один метр, - рассказывал он потом. - Я различил металл обшивки, почти не тронутый ржавчиной. Кошка зацепилась за какую-то трубу, и я зачем-то начал ее отцеплять, причем, чувствовал, что делаю что-то не то, но не мог остановиться, потому что уже был под балдой. Это все азот. Азот и давление, к тому же, я мало спал сегодня, и без барокамеры... Ну, одним словом, получилось очень глупо, но теперь уже ничего не вернешь. А кошка все никак не хотела отцепляться, я сбил дыхание. А что такое на глубине сбить дыхание... Успел дернуть четыре раза - подъем. Потом - не помню...»
 
- Может быть, воздух содержал масляные пары, - позже добавил он. - Эти злодеи из Магадана закачали его техническим воздухом. Из того же компрессора, которым «заряжают» отбойные молотки...
 
Ближе к вечеру, попарившись в баньке и приободрившись, он говорил уже по-другому:
- Ну, а что там было делать еще? Основная задача экспедиции выполнена. Все самое главное я видел, снимки сделаны...
 
С милостивого разрешения Чирейкина, мы с биологами еще пару часов потралили дно возле судна. Достали двух Gemellaria, одного бокоплава, гайку и крохотную - в четверть копеечной монеты - чешуйку металла - и то и другое руководитель нашей экспедиции забрал себе. А вечером Сережа обходил руководителей всех других экспедиций и судовое начальство, в чем-то убеждал их, собирал подписи...
 
И перед тем, как мы вернулись домой - опустошенные Севером и собственной дерзостью, без денег и в том похмельном состоянии души, которое вызывает у человека гора накопившихся не сделанных дел, - он отправил ту радиограмму, текст которой - в самом начале. После чего начал готовить кругосветное путешествие.
 
Это путешествие Мельников планировал совершить вместе с женой и ребенком в августе 1990 года на своей яхте «Эдвенчер», которую ему должны были смастерить на Николаевском-на-Амуре судостроительном заводе из списанного водолазного ботика. Казалось, ему это вполне по силам - волшебным образом превратить ботик в яхту. Но тут он вдруг исчез, растворился, не оставив после себя ничего, если не считать легкой ошарашенности на лицах тех, кому пришлось иметь с ним дело.
 
Только в октябре 1990 года пришло от него письмо. Определить, откуда оно - оказалось делом непростым. На конверте обратный адрес - Сан-Франциско. Штемпель китайский. В самом тексте: «завтра вылетаю в Таиланд».
 
«Уважаемая редакция! - писал Мельников. - Уж коли было у нас с вами многолетнее сотрудничество, именно вам хочу рассказать, как я стал политическим эмигрантом...»
 
Ничего захватывающего в его рассказе не было. Просто на дворе стоял уже не полный надежд 1989 год, а 1990-й, когда все перестали быть наивными. И сразу что-то разладилось в той технологической цепочке, по которой Мельников создавал «нечто» из «ничего». Может быть, потому что подобных ему умельцев вдруг объявилась тьма-тьмущая. Только у них были немного другие цели. И они их достигли. Имена одних у нас на слуху, и никто больше не зовет их авантюристами. Другие сгинули.
 
Мельников не сгинул (хотя одно время был страх, что его арестуют), но и в СМИ особо не мелькал. Но когда был опубликован отчет экспедиции «Челюскин-70», в ряде крупнейших российских газет Мельников поместил его подробнейшее опровержение.
 
Так я узнал, что Сережа последние пятнадцать лет проживает в США. Зовут его теперь «д-р Мельникофф», он возглавляя агентство IPV-news, которое занимается организацией экстремальных путешествий, и, по материалам этого агентства, собирается лететь в космос вместе с актрисой Сигурни Уивер, исполнившей главную роль в голливудском фильме «Чужой».
 
Вадим Найман,
Чукотка.
 
см. также «Поднимут ли на свет пароход «Челюскин»?».