Археология, палеолит северо-восточной Азии, внетропическая прародина человечества и древнейшие этапы заселения человеком Америки

(Труды Приленской археологической экспедиции)

 

Ю.А. Мочанов, С.А. Федосеева

 

Доклад для Международного Северного археологического конгресса

г. Ханты-Мансийск. Академия наук Республики Саха (Якутия), Институт гуманитарных исследований, отдел северной археологии и палеоэкологии человека

 

9—14 сентября 2002 года Якутск

 

В работе освещаются актуальные проблемы археологии как фундаментальной науки и определяется ее место в системе разных наук, занимающихся проблемами происхождения и эволюции человечества. В свете новых археологических открытий обосновывается концепция внетропической прародины человечества. Публикуются археологические материалы о древнейших этапах заселения человеком района Северного полюса холода, важные и для изучения начальных этапов заселения Американского континента.

Книга рассчитана на археологов, антропологов, историков, геологов, биологов и всех, кто интересуется вопросами древней истории человечества.

Книга содержит 28 рисунков, схем, фотографий и 40 таблиц рисунков палеолитических изделий.

 

----------------------

«Человек, имея дело с фактами, обречен исчерпать все заблуждения, прежде чем овладеет истиной».

Жан-Батист Ламарк. «Философия зоологии». 1809

----------------------

«Знание человеку не дается даром: за него, обыкновенно, платят лишениями и усиленным трудом. Может быть, поэтому-то люди так охотно уживаются с раз установившимися, хотя бы и совершенно ложными взглядами и так неохотно принимаются за проверку и переработку их».

В.А. Городцов. «Первобытная археология». 1908

--------------------------

«Чтобы научиться говорить на одном языке, понимать друг друга и вместе работать, необходимо по крайней мере обладать общими знаниями».

Р. Давид. «Введение в биофизику». 1982

----------------------

 

Первый в истории науки международный «Северный археологический конгресс» предполагает в первую очередь четкое осознание понятий «археология» и «Север».

Многие любознательные люди, интересующиеся научными исследованиями, и даже ученые, в том числе немало археологов, очень слабо осознают, что же представляет собой археология и какое место она занимает в системе остальных наук.

В нашем понимании археология является одной из фундаментальных наук. Она имеет не меньшее значение, чем астрономия, физика, химия, геология и биология для получения новых знаний об основных закономерностях строения и функционирования изучаемых объектов, ориентированных прежде всего на создание картины мира или ее фрагментов и познания законов ее развития. Не случайно, даже казалось бы самые далекие от археологии представители таких наук, как физика и химия, проводят национальные и международные конференции на тему «Проблема поиска жизни и разума во Вселенной», где обсуждают «проблему возникновения звезд и планет около них, закономерностей возникновения жизни на планетах и ее эволюции к разуму и цивилизации…» («Проблема поиска жизни во Вселенной», 1986, с. 4.).

Однако для того, чтобы проводить поиски жизни и разума во Вселенной, вероятно, сначала желательно познать, как появились жизнь и разум на нашей планете Земля и как они эволюционировали здесь. На сегодня можно совершенно категорично утверждать, что наука на эти вопросы не имеет однозначных ответов. В отношении происхождения жизни И. С. Шкловский (1986, с. 23) даже отметил: «Вопрос о том, как возникла жизнь, в настоящее время не просто не имеет ответа, а не имеет ответа в “квадрате”…» (рис. 1). То же самое можно сказать и о вопросе о происхождении разума (рис. 2). О происхождении жизни и разума имеются только различные, в большей или меньшей степени обоснованные, гипотезы. Для их подтверждения нужны факты.

Основные факты о происхождении и эволюции разума на Земле может получить археология. Это хорошо осознавали крупнейшие умы человечества. Так, например, один из ведущих биологов-эволюционистов XIX века, создатель теории аллопатрического видообразования, М. Вагнер в 1871 г. отмечал, что именно археологи должны по каменным орудиям определить относительный возраст формирования первых первобытных людей (Мочанов, 1992, с. 152). В том же году выдающийся этнограф и историк культуры Э. Тайлор (1989, с. 57) отметил: «Ключ к исследованию первоначального состояния человека находится в руках доисторической археологии».

Такого же мнения об археологии придерживались и ученые-мыслители XX века. Пьер Тейяр де Шарден писал: «Что же случилось между последними слоями плиоцена (примерно 3—2,5 млн лет тому назад. — Ю. М., С. Ф.), где еще нет человека, и следующим уровнем, где ошеломленный геолог находит первые обтесанные кварциты? И какова истинная величина скачка? Вот что требуется разгадать и измерить прежде, чем следовать от этапа к этапу за идущим вперед человечеством до решающего перехода, на котором оно ныне находится» (Тейяр де Шарден. 1987, с. 136, 137).

Значение археологии для познания ноосферы понимал и В.И. Вернадский, который в конце 30-х гг. XX в. писал: «Исторический процесс — проявление всемирной истории человечества выявляется перед нами в одном, но основном своем следствии как природное, огромного геологического значения, явление… К такому изучению всемирной истории человечества подходят сейчас археологи, геологи и биологи…, создавая новое научное понимание исторического процесса жизни человека… Научная работа, научная мысль констатирует новый факт в истории планеты первостепенного геологического значения. Этот факт заключается в выявлении создаваемой историческим процессом новой психозойской или антропогенной геологической эры. В сущности она палеонтологически определяется появлением человека» (Вернадский, 1991, с. 33, 39).

Очень образно значение археологии охарактеризовал один из крупнейших археологов XX века Гордон Чайлд, который в своей книге «Прогресс и археология» отметил: «Археология произвела переворот в исторической науке. Она расширила пространственный горизонт истории почти в той же степени, в какой телескоп расширил поле зрения астрономии. Она в сотни раз увеличила для истории перспективу в прошлое, точно так же, как микроскоп открыл для биологии, что за внешним обликом больших организмов скрывается жизнь мельчайших клеток. Наконец, она внесла такие же изменения в объем и содержание исторической науки; какие радиоактивность внесла в химию» (Чайлд, 1949, с. 18, 19).

Что касается не теоретической значимости археологии, а «эмоционально-бытовой» стороны деятельности археологов, то ее охарактеризовал К. Керам в своей книге «Боги, гробницы, ученые» (1994, с. 5, 6): «Археология — наука, в которой переплелись приключения и трудолюбие, романтические открытия и духовное самоотречение, наука, которая не ограничена ни рамками той или иной эпохи, ни рамками той или иной страны… Вряд ли на свете существуют приключения более захватывающие, разумеется, если считать, что всякое приключение — это одновременно и подвиг духа».

Действительно, из всех наук о человеке археология является единственной, которая позволяет одновременно путешествовать во времени и в пространстве. Не удивительно, что это влечет в археологические экспедиции многих из тех людей, которые пытаются вырваться на свободу из забетонированного стяжательского мира обывателей. Некоторые из них, увлекшись романтикой экспедиционной жизни и кажущейся порой легкостью археологических открытий, решают стать археологами.

Но кончаются экспедиции и начинается, вроде бы, будничная работа по обработке материалов. И вот тут некоторые «романтики» не выдерживают, им кажется, что они вновь погружаются в рутину обыденной жизни. Бoльшая часть из них уходит из археологии, это лучший для археологии вариант. Но некоторые остаются в ней, как случайные люди, это худший для археологии вариант, т. к. чаще всего именно из этих людей, не обладающих археологическими знаниями, вырастают верхогляды, а иногда и руководители различных археологических учреждений.

Истинными археологами становятся только те свободные духом люди, которым самой судьбой предназначено стать ими и для которых в «кабинетной рутине» заключено не меньше романтики, чем в экспедициях. Именно к таким археологам можно отнести высказывание А. Шварца о микробиологах (1972, с. 195, 196): «Микробиологам везло… Пастер, Кох, Мечников были у полмира на устах. И до чего все выходило у них просто, красиво, легко. Заметил Пастер кролика, уцелевшего после прививки, — вот вам вакцина против бешенства; увидел Илья Ильич, как плотно облепили занозу шарики крови — готова модель иммунитета; сидел как-то Кох… Или, может не так? Может, плутали, мучились они в этом лабиринте, сто раз умирали над своими кроликами (или археологическими материалами. — Ю. М., С. Ф.), пока нашли из него выход? Все может быть… И все же им редкостно везло, этим первым ловцам, первопроходцам, этим яростным открывателям новых миров».

И кому же, как не археологам, когда на карты нанесены все географические области Земли и все живущие на ней народы, предстоит открывать «новые миры» человеческой истории, скрытые в глубинах нашей планеты. Главное при этом и сила духа, и понимание назначения своей науки.

Для осознания значения археологии в системе разных наук важно понимать, что проблема происхождения человека и разума — эта проблема такого же ранга, как и проблема происхождения жизни. С точки зрения учения о ноосфере, Человек представляет собой не один из отрядов животного царства, а высший таксон классификации живой природы — надцарство, наряду с надцарствами прокариотов (царства архебактерий и бактерий) и эукариотов (царства животных, грибов и растений). Вообще, даже таксон «надцарство» не вполне отвечает рангу Человека в системе «Вселенная—Жизнь—Разум». Не случайно в науке часто употребляют термины «неживая природа», «живая природа» и «разумная природа».

Значение археологии для изучения проблемы происхождения и эволюции человечества было четко зафиксировано в рекомендациях Всесоюзной конференции «Проблема прародины человечества в свете новых археологических и антропологических открытий», которая проходила на памятнике древнейшего палеолита Диринг-Юрях в Якутии 17—23 августа 1988 г. В ней принимали участие, кроме археологов и антропологов, астрофизики и геофизики, геологи, геоморфологи, мерзлотоведы, почвоведы, палеонтологи, зоологи, ботаники, генетики, физиологи, этологи, биологи-эволюционисты, медики, этнографы, лингвисты, историки и философы. В рекомендациях было отмечено: «Появление древнейшего человека, сознательно изготовившего первые орудия труда, знаменует начало новой, наиболее динамичной формы существования материи — культурной эволюции, которая происходит путем передачи накопленной информации от одного поколения к другому. Поскольку начальные этапы этой эволюции в основном фиксируются каменными орудиями, археология (палеолитоведение) имеет важнейшее значение в решении проблемы происхождения человечества. Именно археология является тем ядром, вокруг которого должны группироваться все науки, связанные с проблемой происхождения человечества» («Рекомендации…», 1988, с. 3).

Конечно, проблема происхождения человека является комплексной. Ее пытаются решать представители разных наук. И это отрадно. Однако ученые разных специальностей при этом должны в первую очередь осознавать разрешающие возможности своей науки и опираться в основном на добываемые именно этой наукой факты. Тем не менее, зачастую вместо анализа фактов своей науки и оценки их значимости для решения проблемы происхождения и эволюции человечества многие из них предпочитают заниматься общими рассуждениями, называя их философскими и мировоззренческими, а вольно трактуемые археологические источники выборочно привлекать для подтверждения своих представлений.

Огромное количество статей и книг о происхождении и эволюции человечества принадлежит дипломированным философам. Об их взглядах на эту проблему можно получить представление хотя бы по книгам Ю. И. Семенова «Как возникло человечество» (М., 1966) и «На заре человеческой истории» (М., 1989). В них можно найти всё и о «неупорядоченных половых отношениях» (интересно, что об этом же пишут и некоторые философствующие геологи, например, В.А. Зубаков, 1990), и о том, что «процесс трансформации архантропов в палеоантропов и последних в неоантропов не может рассматриваться иначе, как процесс возникновения новых биологических видов», и о том, что «производственная деятельность при своем возникновении была облечена в животную оболочку условно рефлекторного поведения» и «не была сознательной и волевой» и т.д. и т.п.

Не зная основ археологии и антропологии, Ю.И. Семенов (1989, с. 5, 6) пишет: «У археологов нет единства мнения по многим вопросам. Отсутствует, в частности, даже общепризнанная периодизация эволюции каменной техники. Трудно восстановить и историю формирования физического типа человека, хотя в распоряжении науки имеется значительное число остатков формирующихся людей. В этой области еще много спорного и нерешенного… Однако самой трудной является задача реконструкции процесса становления человеческого общества. От самих этих отношений ничего не сохранилось… Из-за отсутствия прямых данных о характере общественных отношений в начальную эпоху человеческой истории мы можем основываться только на косвенных. Но если даже прямые данные (остатки людей, каменные орудия) можно интерпретировать по-разному, то тем более это относится к косвенным. Любая более или менее детальная реконструкция процесса становления общества неизбежно является гипотетической. В условиях, когда данных мало и все они косвенные, первостепенное значение приобретают общетеоретические положения, которыми руководствуется исследователь в своей попытке нарисовать более или менее конкретную картину становления общественных отношений». О его «теоретических установках» можно судить хотя бы по следующим глубокомысленным заключениям (1989, с. 12): «Животное есть только биологическое существо, есть только биологический организм. В том, что животное есть биологический организм, заключена его сущность… Иное дело человек. Он, прежде всего, общественное существо. Именно в этом заключается его сущность».

Значение философии для научных исследований хорошо охарактеризовал геолог С. Дж. Гулд (1986, с. 21): «Наука может, по-видимому, успешно развиваться даже перед лицом разноречивых философских умозаключений, исходящих от тех, кто стремится ее “поправить”, поэтому такие дебаты приводят к расходу некоторого количества времени и бумаги, но ничем иным практике геологических исследований не грозят». С нашей точки зрения, философы, если только они не являются одновременно высочайшими специалистами в какой-либо области науки, никаких фактов для понимания происхождения и эволюции человечества не добывают. Они, как и богословы, не изучают, а только пытаются трактовать факты и явления. Иногда их рассуждения могут быть довольно интересными, впрочем, как и рассуждения некоторых писателей-фантастов.

Учитывая двуединость («телесное» и «духовное») человека, которая существует согласно диалектическому закону «единства и борьбы противоположностей», надо признать важное значение для изучения проблемы происхождения и эволюции человека различных биологических наук. Без их привлечения нельзя изучать телесную (биологическую) составляющую человека. Возможности биологических наук в этом отношении хорошо показал один из крупнейших биологов-эволюционистов В. Грант (1980). Он писал (с. 351): «Культурная эволюция обладает собственной движущей силой, отличной от движущих сил органической эволюции. И культурную эволюцию можно считать совершенно самостоятельным процессом, хотя на практике она взаимодействует с эволюцией органической. При специальном изучении культурной эволюции ее следует изучать отдельно, однако, при любом изучении человечества правильнее рассматривать современного человека как продукт совместного действия органической и культурной эволюции». К факторам органической эволюции человека В. Грант относит «индивидуальный отбор, внутривидовой групповой отбор, межвидовой групповой отбор и сочетание отбора с дрейфом генов». К факторам культурной эволюции — «общее накопление культурного наследия и тенденции в развитии культуры, возникающие в результате конкуренции между сообществами, различающимися в культурном отношении (но не генетически)».

В. Грант (с. 363) отмечал: «Быть может, мы вправе утверждать, что, несмотря на существование значительных пробелов, филогения человека известна нам сейчас гораздо лучше, чем ученым прошлого поколения, и что соответствующие эволюционные факторы, по большей части, определены, однако, наши представления об эволюционных силах, участвующих в эволюции человека, все еще очень неполны». К этому заключению он добавляет (с. 360): «Наши нынешние взгляды на культурную эволюцию носят столь же общий характер и столь же туманны, как современные представления о роли естественного отбора в эволюции человека, и, подобно последним, нуждаются в критической переоценке».

Наиболее часто подобную «переоценку» пытаются производить антропологи. Однако они опираются только на биологическую сущность человека и ищут «переходы» в биологической эволюции (придумывая разные термины типа «человекообразные обезьяны» и «обезьяноподобные люди»), а надо искать переход от биологической эволюции к культурной. Но даже биологическую эволюцию человека им с каждым годом удается прослеживать и обосновывать все труднее.

Об этом свидетельствуют хотя бы следующие противоречивые выводы антропологов. Так, А. П. Пестряков (1990, с. 254) пишет: «Верхнепалеолитический неоантроп и, тем более современный человек, в краниологическом отношении не может быть генетически выведен из каких-либо форм палеоантропов и даже среднетипичной формы архантропа. Исходная форма неоантропа плейстоценового времени по-прежнему неизвестна». В противоположность этому мнению А. А. Зубов (1998, с. 76) предполагает: «Очевидно, род человеческий — это непрерывно эволюционирующий таксон, который нелегко подразделить на сколько-нибудь обособленные “этажи” прогресса». И таких противоречий во взглядах антропологов на происхождение и эволюцию человечества можно найти очень много.

Быть может, эти противоречия объясняются тем, что палеоантропологи привыкли делать очень ответственные выводы, опираясь на единичные материалы и почти полностью игнорируя неполноту антропологической летописи. В этом отношении можно напомнить высказывание Э. Майра (1974, с. 39): «Непростительно приписывать индивидуумам характеристики, представляющие собой средние значения для рас, к которым эти индивидуумы принадлежат». К этому, с нашей точки зрения, следовало бы добавить, что еще более непростительно выводить «средние значения» разных хронологических и территориальных таксонов человечества по характеристикам их единичных представителей.

Кроме того, не следует упускать из вида, что примитивные антропоидные черепа, которые находят на стоянках древнейшего и древнего палеолита, могли принадлежать не тем особям, которые изготовляли каменные орудия, а тем, которых изготовители орудий поедали. В этом отношении следовало бы более внимательно относиться к проблеме людоедства, которое предположительно существовало в палеолите. Некоторые исследователи воспринимают его как четко установленный факт. Например, антрополог В. П. Якимов (1951, с. 82) пишет о людоедстве следующее: «Ни один из более или менее полных черепов синантропов не имел целого основания: оно было, по-видимому, разрушено при извлечении головного мозга… Имеющиеся палеоантропологические материалы показывают, что людоедство, зародившись на наиболее ранних этапах антропогенеза у обезьянолюдей (синантроп),… приобрело вполне устойчивый характер у охотничьих групп неандертальцев — как ранних, так и поздних». Для нас не будет удивительным, если в будущем, когда получат такие же полные антропологические материалы для древнейшего и древнего палеолита, какие имеются по некоторым регионам для периодов неолита и бронзы, «обезьяноподобность» древнейших людей окажется мифом.

Не оспаривая ценность антропологических материалов для изучения эволюции человечества, следует все-таки признать, что они не являются основополагающими для выяснения закономерностей культурной эволюции. И это не удивительно, так как сущность ноогенеза не определяется биогенезом. Более того, они являются даже антагонистами. Антагонизм между ними, который объясняется уже самой двуединостью человека, особенно наглядно виден в разнонаправленных тенденциях культурогенеза (в его техногенетическом проявлении, называемом «материальной культурой») и этногенеза (включающего так называемую «духовную культуру»). Техногенез, в своей наивысшей форме проявляющийся в научно-техническом прогрессе, стремится к всечеловеческому, всеземному и даже космическому распространению (некоторые называют это явление «глобализмом») и развивается по закону несоответствия потребностей и возможностей (как только потребности удовлетворяются, они сразу же возрастают). Этногенез, напротив, стремится к сохранению замкнутых родственных человеческих популяций (это явление часто называют «национализмом») и во многом развивается по биологическим законам, используя при этом (сознательно или бессознательно) различные табу в качестве заменителей биологических факторов репродуктивной изоляции. Многие исследователи, занимающиеся происхождением и эволюцией человечества, эти закономерности не учитывают. К их числу, к сожалению, часто относятся и этнографы, и антропологи.

Тем не менее, антропологам, как никому, кроме философов, свойственно переоценивать значимость своей науки для решения проблемы происхождения и эволюции человека и недооценивать значимость в этом отношении археологии. Вот, например, что пишет об археологии антрополог В. П. Алексеев (1989, с. 151): «Археология — это этнография, опрокинутая в прошлое. Но она напоминает этнографию, из которой полностью исключены любые представления о народе, этнографию, в которой нет людей, а остались только предметы быта, хозяйственные орудия, постройки — одним словом, материальная культура в широком смысле слова. Сила археологии в том, что она одна из всех дисциплин непосредственно проникает в прошлое, слабость — в том, что она находит там лишь искаженное и неполное отражение этнических процессов древности (выделено нами. — Ю. М., С. Ф.). Про археологический материал вряд ли можно сказать, что он “нем”, однако, несомненно, что этот материал говорит “полушепотом”».

Соотношение значимости антропологии и археологии для решения проблемы происхождения и эволюции человека рассматривается В. П. Алексеевым во многих работах. В одной из них (Алексеев, Першиц, 1990, с. 32) он пишет: «Историческая антропология, наряду с археологией и этнографией, предлагает нам путь в историю первобытного общества: археология и этнография — в историю культуры, историческая антропология — в историю самого человека». В другой работе (1975, с. 7) он отмечает: «С одной стороны, предметом обсуждения является морфологическое своеобразие, место человека в системе живых организмов, в зоологической классификации. Человек выступает как зоологический вид точно так же, как выступал бы при такой оценке любой другой вид растений или животных. С другой стороны, в расчет принимаются все грандиозные результаты человеческой деятельности, человек выступает не как зоологическая единица, а как принципиально новое явление в истории планеты. Ясно, что речь идет о разных вещах и о различных критериях. Первый из этих критериев можно назвать антропологическим, так как он учитывает лишь морфологическое своеобразие человека. С помощью второго критерия оценивается место человечества в мироздании в целом, и его уместно назвать философским… Каждый из этих критериев подчеркивает и оценивает своеобразие человека на разных уровнях: антропологический — только как существа биологического (и о большем антропологи, опираясь на факты своей науки, профессионально рассуждать не могут. — Ю. М., С. Ф.), философский — как существа социального («социальными» являются и многие виды животных, но они появляются, существуют и погибают только в процессе биологической эволюции, а к культурной эволюции, создающей ноосферу, отношения не имеют. — Ю. М., С. Ф.)».

Антропологи любят делать важные выводы, которые не вытекают из изучения фактов, доступных их компетентности. На какие антропологические факты опирался, например, В. П. Алексеев (1989, с. 52), когда писал, что «теоретическое мировоззренческое значение антропологии и антропогенетики» заключается в том, что дает «возможность человеку осознать свое место в эволюционном процессе на планете, взвесить реальную вероятность существования внеземных цивилизаций…»? Помимо всего прочего, здесь остается непонятным, как это «заключение» можно согласовать с другим его заключением (Алексеев, Першиц, 1990, с. 132): «В истории палеолитического человечества нет полного совпадения между этапами формирования физического типа древнейших и древних людей и кардинальными прогрессивными сдвигами в их культуре, это совпадение носит частичный характер»?

Интересно также было бы узнать, какими антропологическими фактами пользовался антрополог А. А. Зубов (1988, с. 141, 142), делая следующее глобальное заключение: «Весь ход эволюции Вселенной в постсингулярный период есть прогрессирующий системогенез… В процессе эволюции совершенствуется управление как один из механизмов сохранения организации. Оно получает новый импульс и приобретает новые внешние формы с возникновением жизни… Становление разума обеспечивает возможность манипулирования эквивалентами предметов и явлений в отрыве от конкретного пространства-времени и создание базы универсальной оптимизации, универсальной автономии, универсального типа самосохранения, направленного системогенеза — внутренней информационной модели мира. Таким образом, человек — необходимый продукт вселенского системогенеза, выразитель и средоточие основной тенденции эволюции Вселенной». Написано здорово, интересно и умно (если не сказать заумно), но при чем здесь антропология и, в том числе, одонтология, прекрасным специалистом которой является А. А. Зубов?

Перед антропологией стоят многие важные проблемы, которые надо решать на антропологических материалах. Один из ведущих антропологов-генетиков Ю. Г. Рычков (1979, с. 5, 6) писал: «Широко распространено мнение, что с появлением кроманьонца, то есть с возникновением человека современного вида, процесс биологической эволюции человека завершился. Развитие общества и культуры, как способа деятельности и организации жизни людей в обществе, избавило человека от необходимости взаимодействовать с природой путем физического приспособления к ней. Культурный экран оградил человека в обществе от воздействия непреложного для всего живого эволюционного процесса. И так, живой организм, часть Природы — и вне процесса эволюции живого. Мыслимо ли такое? Вот проблема проблем человека как биологического существа».

Вот этой «проблемой проблем» и надо заниматься антропологам, правда, сначала уяснив, что «культурный экран» возник не 35—40 тыс. лет назад, с появления так называемого сапиенса, а примерно 2,5 млн лет назад, с появлением первых орудий труда, которые неудержимо, со все возрастающей скоростью начали совершенствоваться, положив начало культурогенезу, создавшему ноосферу. От антропологов ученые, занимающиеся проблемой происхождения и эволюции человечества, ждут ответа на вопрос, как «культурный экран», расширяясь во времени и в пространстве, влиял (или не влиял?) на генотипы и фенотипы различных человеческих популяций и почему разум, создающий «культурный экран», до сих пор функционирует в тисках «биологический упаковки» со всеми присущими ей функциональными проявлениями.

В любом случае всем ученым, которые занимаются проблемой происхождения и эволюции человечества, надо четко осознавать, что все факты о человечестве, которые доступны непосредственным наблюдениям исследователей над современными им людьми или которые были зафиксированы письменными источниками, относятся только к 0,02% всей истории человечества [1]. Судить же по такому отрезку времени о закономерностях всей эволюции человечества, как это пытаются делать этнографы, социологи и историки, было бы подобно попыткам почвоведов, если бы такие нашлись, рассуждать о строении Земли, от ее ядра до поверхности, по современной пахоте. «Письменная история» — всего лишь миг между прошлым и будущим (если будущее будет хотя бы таким же длительным, как прошлое). Большинство историков, особенно ортодоксальные последователи исторического материализма, считают, что закономерность эволюции человечества определяется последовательной сменой различных общественно-исторических формаций, которые делятся на доклассовые (неантагонистические) и классовые (антагонистические). Движущей силой развития антагонистических обществ они считают классовую борьбу, которая приводит к социальной революции. Последняя, по их мнению, является выражением противоречий между производительными силами и производственными отношениями, закономерной формой перехода от одной формации к другой. Но ведь классовые общества появились не раньше 5—6 тыс. лет тому назад. Вопрос о том, как развивалось человечество в бесклассовых обществах, историки оставляют без ответа.

Ответить на этот вопрос не могут ни биологи (включая антропологов), ни социологи. Появление на Земле разума в результате эволюции только органического мира, сколько бы не указывали на генетическое и этологическое сходство человека и шимпанзе, остается необъяснимым. Очень распространено мнение, что по различиям в ДНК или в белках шимпанзе и человек отличаются всего на 1%. Однако ряд исследователей, например, Р. Рэфф и Т. Кофмен (1986, с. 93) считают, что за эволюцию на морфологическом и более высоких уровнях ответственны изменения регуляторных, а не структурных систем. На это же обратил внимание и Ф. Айала (1984, с. 187): «В ветви, приведшей к возникновению человека, скорость эволюции организма в целом выше скорости эволюции белков. Возможное объяснение этого парадокса заключается в предположении, что эволюция всего организма определяется в основном изменениями не структурных генов, а регуляторных». Важны по этому вопросу и следующие выводы В. Гранта (1980, с. 290): «Гены, определяющие белки, вопреки широко распространенному мнению, нельзя рассматривать как адекватную выборку из генотипа… Используя одни только молекулярные методы, мы не можем приблизиться к пониманию важных с адаптивной точки зрения морфологических, этологических и поведенческих различий между человеком и шимпанзе».

Что же касается этологического сходства шимпанзе и человека, которое, по мнению Л. А. Фирсова (1992, с. 8), «несомненно позволит уменьшить человеческие амбиции относительно его исключительности», то следует отметить, что еще большее сходство можно проследить, например, между человеком и гиеновыми собаками и даже муравьями. У некоторых видов муравьев, например, зафиксировано рабство. Ну и что из этого следует? Да только то, что сходство само по себе, насколько бы оно не казалось убедительным, далеко не всегда позволяют судить об эволюционном родстве. Для этого сначала надо установить, что за ним стоит — гомология (сходство, основанное на родстве от общего предка) или аналогия (сходство, не унаследованное от общего предка, а приобретенное в результате конвергенции).

Чтобы понять, как появилась на Земле культурная эволюция, надо основное внимание уделять фактам, которые ее отличают, а не объединяют, с биологической (органической) эволюцией. Неповторимая специфика культурной эволюции в первую очередь определяется эволюционирующими знаниями (сначала техническими, а затем научно-техническими), изменением поведения (которое в биологии называется этологией) без изменения морфологии человека, негенетической памятью, обучением на расстоянии, осознанием смерти, наивысшей в живой природе эврибионтностью, заселением создателями культурной эволюции всей Земли и выходом в Космос, обратимостью эволюции [2].

Однако большинство ученых (как приверженцы градуализма, так и сальтационизма) предпочитают (видимо, все еще находясь в плену идей борьбы с креационизмом) главное внимание уделять сходству между биологической и культурной эволюциями, выводя вторую из первой. Они все время, ссылаясь на Ч. Дарвина, делают упор на сходство человека с обезьянами. Однако еще Ламарк, который в 1809 г. (в год рождения Ч. Дарвина) вслед за Бюффоном четко показал морфологическое и этологическое сходство человека с обезьянами, отметил, что оно не объясняет, почему человек обладает душой и разумом. Об этом же писал и А. Уоллес, создавший одновременно с Ч. Дарвином теорию естественного отбора.

Особенно наглядно непонимание многими учеными-«естественниками», как и дипломированными философами, того, что появление на Земле разума, с чего и начинается культурная эволюция, — это такое же космическое явление, как и появление жизни, видно по их отношению к древнейшим каменным орудиям. Как правило, антропологи, приматологи и биологи других специальностей, занимаясь проблемой происхождения человека, на словах признают для этого значение орудийной деятельности. Так, например, М. Ф. Нестурх и Н. М. Пожарницкая (1965, с. 16) отмечали: «Тезис “человечество возникло тогда, когда было изготовлено первое орудие” — признается сейчас почти всеми учеными мира». Однако для многих из них это «признание» является всего лишь фиговым листком, якобы прикрывающим их поиски «промежуточного звена» происхождения человека в цепи биологической эволюции. Об этом свидетельствует хотя бы следующее заключение одного из ведущих антропологов В. В. Бунака (1980, с. 304): «Начальная обработка камня (чоппера) сводится к немногим несложным операциям, доступным для приматов с уровнем интеллекта шимпанзе. Если высшие обезьяны не обрабатывают камня и других внешних предметов, то только потому, что у них в этом нет надобности». Об этом же писал и Э. Майр (1973, с. 37): «Наши представления об эволюционной роли орудий за последние десятилетия претерпели резкие изменения. В настоящее время признают, что использование орудий и даже их изготовление широко распространено в царстве животных. В частности, шимпанзе искусно пользуется орудиями и вполне способны приспосабливать для своих целей окружающие их предметы. Таким образом, неудивительно, что Australopithecus с мозгом, не большим, чем мозг человекообразной обезьяны, изготовлял каменные орудия. Изготовление простых орудий, видимо, не создает сильного давления отбора в пользу увеличения размеров мозга и не требует значительной перестройки передней конечности…»

Оставаясь в плену подобных представлений об особенностях орудийной деятельности человека и связанной с ней работы мозга, качественное отличие культурной эволюции от биологической никогда нельзя будет понять. Главной задачей всех исследователей проблемы происхождения и начальных этапов эволюции человечества, с нашей точки зрения, было, есть и будет изучение всех вопросов, связанных с появлением и эволюцией каменных орудий.

Что касается изучения работы мозга, то тут одной из главных задач является понять, связана или нет напрямую культурная эволюция, особенно ее научно-технический прогресс, с перестройками строения и функционирования мозга и как при том или другом ответе можно представить себе эволюцию разума. И, вообще, возникает вопрос — развивался ли разум с момента его появления на Земле или только увеличивался объем знаний без совершенствования разумности? Ведь вряд ли сейчас найдутся какие-нибудь разумные люди, кроме некоторых дипломированных докторов философских наук, которые считают себя умнее, например, мыслителей Древней Греции, живших 2,5 тыс. лет тому назад. Об объеме знаний и степени разумности, которыми обладало человечество до появления письменности, свидетельствуют в первую (и, может быть, единственную) очередь продукты его деятельности, а они запечатлены в археологических остатках.

С нашей точки зрения, имеется лишь одна наука, которая, опираясь на конкретные факты, имеет возможность изучать дописьменную историю человечества и выявлять законы и закономерности, по которым осуществлялась культурная эволюция на протяжении 99,98% своей временной протяженности. Этой наукой является археология.

Потенциальные возможности археологии и стоящие перед ней задачи огромны. Тем не менее, начав заниматься археологией в 1953 г. и проработав в археологических экспедициях 47 лет (рис. 3), мы, к сожалению, вынуждены, несмотря на восхищение рядом выдающихся открытий своих коллег, констатировать, что археология является, может быть, единственной из фундаментальных наук, значение которой до сих пор не понято, а ее потенциальные возможности во многом остаются нереализованными. Почему же археология, особенно те ее разделы, которые занимаются изучением древнекаменного периода, охватывающего 99,96% всей дописьменной истории человечества (от 3—2,5 млн лет до 10—6,5 тыс. лет тому назад), находится в таком положении [3]?

Главная причина заключается в переоценке археологами и исследователями, использующими археологические данные для различных построений о происхождении и эволюции человечества, полноты археологической летописи, которую надо оценивать и в отношении времени, и в отношении пространства. Многие из них не понимают, что современная археология, особенно палеолитоведение, находится в отношении знаний о том, какие памятники дописьменной истории скрыты в различных геологических отложениях антропогена, на уровне доколумбовой географии.

Что же касается таксономии, классификации и систематики археологических памятников и археологических культур (даже известных к настоящему времени, а сколько их еще будет открыто…), то археология находится на уровне долиннеевской систематики растительного и животного мира. К филогенетической классификации археологических культур наша наука едва только приступает, да и то лишь для отдельных культур и некоторых регионов.

Учитывая, что каждая археологическая культура (культуру условно можно таксономически приравнять к биологическому виду, локальные варианты культуры — к подвидам, а культурные общности — к родам) должна иметь свой особый ареал, без чего совокупность составляющих ее памятников не может считаться особой культурой, в археологии должен быть выделен самостоятельный раздел — «геоархеология», который бы соответствовал по своей значимости «биогеографии».

Для познания закономерностей появления и эволюции биосферы биологи стремятся создать эволюционную, или филогенетическую систему организмов всех таксонов от царств до видов. При этом признается, что для характеристики всех биологических таксонов их ареалы являются столь же важными показателями, как морфологические, физиологические, генетические, этологические и экологические особенности организмов. Признание этого факта привело к выделению особой биологической науки — биогеографии, которая изучает закономерности распространения и распределения по земному шару сообществ живых организмов и их компонентов — видов, родов и других более высоких таксонов микроорганизмов, грибов, растений и животных.

Основы биогеографии начали оформляться в конце XVIII—первой половине XIX вв., главным образом благодаря многочисленным экспедиционным исследованиям флоры и фауны различных материков. В современной биогеографии выделяются ботаническая география (геоботаника) и зоогеография, включающие в себя ареалогический, региональный, экологический и исторический разделы. Большинство биологов считают, что биогеография во многом зависит от теоретических основ систематики, так как без четкого выделения биологических таксонов, естественно, невозможно даже ставить вопрос об их ареалах. Более того, любые изменения в таксономии и систематике влекут за собой и перемены в биогеографических построениях. В то же время признается, что новые находки ископаемых часто резко меняют представления о центрах происхождения разных филогенетических линий растений и животных.

Геоархеологию, соответствующую по стоящим перед ней задачам и значимости биогеографии (особенно ее ареалогическому и историческому разделам), нельзя путать с «геоархеологией», которая совмещает археологию не с географией, а с геологией. Этот термин любят употреблять в основном археологи, которые, видимо, не понимают, что археологии без геологии (особенно ее стратиграфического раздела) не бывает, так как все археологические предметы, даже подъемные материалы, всегда связаны с различными геологическими отложениями [4]. Подобные археологи привыкли всю жизнь изучать какой-либо один археологический памятник или группу памятников, расположенных в небольшом районе, предпочтительно вблизи населенных пунктов. Неисследованные территории их, как правило, не интересуют. Поэтому они и занимаются «терминотворчеством» (придумывая разные названия, вроде «геоартефактов»), которое якобы оправдывает их «миниэкспедиционные» геоархеологические исследования. Более 120 лет такие «геоархеологи» изучают археологию деревни Костенки на Дону и более 70 лет — археологию деревни Мальта в южном Приангарье. Они в Костенках и в Мальте добыли великолепные материалы, разработали стратиграфию памятников и выделили своеобразные культурные комплексы. Однако без определения ареалов этих комплексов считать их полноценными археологическими культурами невозможно. Кроме того, «наиболее показательные», как «принято» считать, для российского палеолитоведения исследования, проводимые в Костенках, ставят больше вопросов, чем дают ответов. Главный вопрос: где сохранялась традиция, а значит и ее создатели, например, стрелецкой культуры, когда ее следы не фиксируются в Костенках? На этот вопрос исследователи Костенок не только не дают ответа, они его даже и не ставят. А не ставят его потому, что для ответа на него надо проводить широкомасштабные разведки, которые их, видимо, пугают. Более того, А. Н. Рогачев и М. В. Аникович (1984, с. 180, 181) отмечают: «В Костенках памятники стрелецкой культуры вскрыты на незначительной площади… Вследствие слабой изученности остатков стрелецкой культуры на Дону, данных об особенностях домашне-хозяйственной деятельности ее носителей очень немного».

Без геоархеологии и создания подробных археологических карт для отдельных исторических периодов всего мира мы не узнаем, когда и где появились на Земле люди и как они осваивали нашу планету. Мы также никогда не создадим филогенетическую классификацию древних культур, а значит, никогда не сможем изучать эволюцию человечества — ноогенез на уровне всех требований, предъявляемых к фундаментальным наукам. В конце концов, может быть, уже настала пора понять, что многие наши «фундаментальные» представления о дописьменной истории человечества (особенно о месте прародины человечества, этапах освоения человеком различных территорий, палеодемографии, центрах расогенеза и культурогенеза, миграциях и автохтонном развитии, синхронности и асинхронности, и т. д.) основаны не на нашем знании, а нашем незнании.

Значительно тормозит развитие нашей науки и отсутствие международного кодекса археологической номенклатуры, подобного тем, которые существуют для геологии и биологии. Помимо археологического кодекса, для успешного развития археологии необходимо иметь национальные и международные комитеты, где бы принимались археологические стратотипы, т.е. опорные памятники для выделения особых археологических культур. Без всего этого археология (вопреки «принципу приоритета» и «правилу выделения новых видов») почти ежегодно «обогащается новыми археологическими культурами», которые зачастую являются или частью уже известных культур или даже просто «археологическими монстрами» — т. е. смесью разновременных и разнокультурных остатков [5]. К их числу относятся, например, печально известные громатухинская, новопетровская и кондонская «неолитические культуры» Приамурья. Не менее страшно появление в науке умышленных (Пилтдаун и «ашельские находки» С. Фудзимуры в Японии) и, может быть, неумышленных («культура» Кафу, Улалинка, Филимошки) фальсификаций, созданных не по «злому умыслу», а из-за отсутствия элементарных знаний о технико-типологических показателях каменных орудий, которые за счет званий и должностей их создателей иногда «процветают» длительное время.

Многие беды нашей науки объясняются неправильной подготовкой археологов в различных высших учебных заведениях на исторических факультетах. Там студенты изучают многое из того, что им почти не понадобится в их самостоятельной археологической работе. В то же время они не получают элементарных знаний об основах геоморфологии и геологии, без чего не могут стать хорошими экспедиционными исследователями. Не получают будущие археологи и элементарных знаний об основах биологии, особенно о закономерностях видообразования, разных формах отбора, разных типов ареалов, биогеографии, этологии, биологической таксономии, систематики, классификации, номенклатуре, ведущих признаках, конвергенции, аналогии и гомологии, и т. д. Без всего этого археологу очень трудно заниматься систематикой добываемых фактов, культурогенезом и выяснением закономерностей и законов культурной эволюции.

Большой вред археологии наносит переоценка археологами возможностей нашей науки. Даже некоторые ведущие археологи делают, якобы опираясь на факты, далеко идущие выводы, которые на самом деле не увеличивают значимость археологии, а дискредитируют ее. Вот что писал, например, П. П. Ефименко (1953, с. 120): «Универсализм орудий первобытного человеческого стада шелльской эпохи показывает, что разделения труда на этой исторической ступени не было, а существовали лишь самые примитивные зародыши простого кооперирования труда. Никаких запретов в области семейно-брачных отношений, разумеется, не существовало. Господствовали совершенно свободные, неупорядоченные половые отношения, т.е. промискуитет».

Но разве можно по каменным орудиям определить для древнего палеолита промискуитет и чем здесь отличаются по обоснованности взгляды одного из ведущих наших палеолитчиков от подобных взглядов далеких от археологии геолога В. А. Зубакова и философа Ю. И. Семенова? Или что можно сказать о заключении палеолитчика А. Н. Рогачева (1969, с. 185): «В ручном рубиле и грубом каменном ноже архантропа археологи видят сложный аппарат материальной культуры, созданный этими древнейшими первобытными людьми… Они вели семейно-родовой, а не стадный образ жизни»? Как, например, соответствует антропологическим данным заключение палеолитчика А. П. Окладникова (1986, с. 16): «Принципиально важно, что утверждение техники леваллуа означало крупный прогрессивный сдвиг не только в обработке камня… Оно определило и существенные изменения в физическом строении самого человека, перестройку его ума и всей интеллектуальной деятельности…»?

Что касается конкретно археологии России, то успешному ее развитию немало мешает отсутствие банка данных о всех темах, которыми занимаются археологи в различных учреждениях. Это зачастую приводит к дублированию работ и расходованию впустую умственной деятельности и финансовых средств. В то же время это способствует «процветанию» в археологии за счет компиляции и плагиата случайных людей, неспособных к самостоятельной творческой работе.

Такие «деятели науки» за счет беспринципности и напористости иногда занимают руководящие административные посты и, оставаясь в душе ущербными, наносят нашей науке огромный вред. Чаще всего свою некомпетентность они пытаются маскировать огромным количеством печатных работ, как правило, «написанных» в соавторстве со своими подчиненными. Пожалуй, рекорд в этом отношении принадлежит А. П. Деревянко. Он, например, умудрился только в одном сборнике («Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий», Новосибирск, 1997) опубликовать под своей редакцией, кроме предисловия к нему, 12 статей о палеолите, число которых во много раз превосходит количество палеолитических памятников, известных в бассейнах Оби (ниже Новосибирска) и Енисея (ниже Красноярска). Как понимать такую «печатную плодовитость» Деревянко — как проявление сверхталантливости, сверхработоспособности или как то, о чем писал Жан-Клод Гарден (1983, с. 253): «Подобные излишества возможны лишь там, где не принято подвергать проверке научные построения…»?

Значительно дискредитировали нашу науку попытки ее политизации. Особенно наглядно подобная попытка продемонстрирована в одной из первых печатных работ А. П. Окладникова (1932), начинавшего свой путь в академики и в официальные руководители археологии Северной Азии. Обвинив своих учителей и коллег Б. Э. Петри, Г. В. Ксенофонтова, Е. И. Титова, Г. Ф. Дебеца и М. М. Герасимова в «идеализме», «антимарксизме» и «нахождении в буржуазном тупике», он отметил (с. 70): «Из достояния буржуазии, из идейного оружия идеалистической философии и просто поповщины этот отдел науки (археология. — Ю.М., С.Ф.) должен быть превращен в отдел подлинно материалистической науки о развитии общественно-экономических формаций, ведущим к коммунизму, в боевое оружие пролетариата в его борьбе за познание и революционную перестройку мира». Сильно написано, особенно в преддверии 1937 г., не правда ли?! После такой заявки путь вперед, к званиям и наградам для подобных археологов, конечно же, был открыт. Но что получила от этого археология? Тот же Окладников, например, за всю свою долгую археологическую деятельность не только не сумел выдвинуть какую-нибудь обоснованную научную концепцию о происхождении и эволюции человечества, но даже не предложил об этом ни одной сколько-нибудь оригинальной жизнеспособной гипотезы.

Наряду с политизацией искаженному толкованию археологических фактов способствует и стремление некоторых археологов переоценивать их значимость для решения этногенеза конкретных народов. Об этом хорошо сказано В. С. Титовым (1982, с. 89): «В мировой археологической литературе в последние годы наблюдается… сильная тенденция сократить до минимума важность передвижений населения в древности… Некоторые националистически настроенные археологи считают особой доблестью доказать, что их народ жил на данной территории, по крайней мере, со времен палеолита».

Эта тенденция в нашей археологии ярко проявилась в работах А. П. Окладникова, который, хотя и не являлся тунгусским националистом, «четко» связывал их происхождение с палеолитическим населением Прибайкалья. И уж совсем забавной выглядит попытка А. П. Окладникова (1949, с. 433) «обосновать» прогрессивное влияние русского народа на народы Северной Азии ссылками на археологические источники. «О теснейшей исторической общности древнейших северных племен с предками братских народов Советского Союза, с великим русским народом во главе, выразительно свидетельствуют, — писал он, — все тысячелетия их истории, начиная с самого появления человека на Лене. Первые люди пришли на Лену с запада, из Восточной Европы… В тесной связи с племенами остальной Сибири и Восточной Европы развивают племена Якутии свою культуру и в последующие времена, в неолите и бронзовом веке. Оттуда же, от скифских племен Сибири и Причерноморья, предшественников славян, всего вероятнее распространяется, наконец, на Лене и железо, металл новой индустриальной эры».

Белые пятна на археологических картах разных периодов и эпох, неполнота археологической летописи и другие слабости археологии объясняются, кроме перечисленных выше причин, и отсутствием четкого понимания значимости проблем и вопросов, которыми, в первую очередь, должны заниматься археологи.

К наиболее важным проблемам, которые в максимальной мере могут способствовать пониманию закономерностей эволюции человечества, относятся проблемы начальных этапов заселения человеком Северной Евразии и Америки и последующего развития здесь различных человеческих популяций. Чем же объясняется значение этих проблем и какое отношение к ним имеет палеолит Северо-Восточной Азии?

Перед тем, как попытаться ответить на эти вопросы, необходимо объяснить, какое содержание мы вкладываем в понятие «Север». Нам представляется, что к понятию «Север», когда мы рассматриваем его как местообитание человека, надо подходить в основном не с географической точки зрения (по направлению стрелки компаса, указывающей направление географического или магнитного меридиана), а как к особой природной зоне, отличающейся от других природных зон своеобразными условиями для существования всего живого. Наиболее показательным природным фактором «северной зоны» являются минусовые среднегодовые температуры. Если исключить высокогорные районы с ледниками, то по этому показателю к «северной зоне» будут относиться в основном все остальные районы, для которых характерна сплошная вечная мерзлота. Южная граница этих районов в северном полушарии в настоящее время не выходит, кроме Северо-Восточной Азии, за 60° с.ш. (рис. 4).

Минусовые среднегодовые температуры и распространение вечной мерзлоты являются важными показателями не только для определения современной северной «жилой зоны», но и для выяснения, где и когда она существовала в прошлые времена. Для восстановления прошлых («ископаемых») холодных жилых зон, которые по современным аналогиям можно было бы назвать «северными», кроме наличия ископаемой мерзлоты, не менее важны ископаемые следы материковых оледенений. Самые древние из них пока зафиксированы на уровне примерно 2,3 млрд лет и относятся к «гуронской ледниковой эпохе». Далее считается, что они повторялись приблизительно через каждые 150 млн лет.

Наиболее изученными и важными для проблемы происхождения и эволюции человечества являются ледниковые и межледниковые «климатолиты или климатохроны», как их предлагают называть И. И. Краснов и К. В. Никифорова (1973, с. 164), последних 3—2,5 млн лет. В настоящее время установлено, как отмечают К. В. Никифорова, Н. В. Кинд и И. И. Краснов (1984, с. 24): «Ледниковые-межледниковые колебания климата Земли были характерны для последних 3,2 млн лет. До этого времени существовал период относительно стабильного климата, близкого к межледниковью. Масштаб оледенений возрастает, начиная с 2,5 млн лет назад, т.е. примерно с конца палеомагнитной эпохи Гаусс».

В Европе оледенение этого времени называется претигеленским или биберским. Для Северной Азии оно пока утвержденного названия не имеет. Не исключено, что оно будет названо, по крайней мере, для Центральной Якутии, «дирингским» по стратотипическому разрезу палеолитического памятника Диринг-Юрях. Не случайно, уже в последней, наиболее фундаментальной, работе по мерзлотоведению («Региональная и историческая геокриология мира». М., 1998) отмечается, что «жильные тела», обнаруженные в разрезах стоянки Диринг-Юрях, являются «древнейшими в Центральной Якутии следами мерзлых толщ» (Баулин, Данилова, 1998, с. 106).

Во время холодных климатолитов антропогена «ледниковая зона» по сравнению с современной значительно увеличивалась. Максимальное распространение покровного оледенения в Северном полушарии вместе с оледенением Южного полушария, по данным, суммированным А. С. Мониным и Ю. А. Шишковым (1979, с. 290—292), превосходило современное оледенение втрое и покрывало 30% площади суши, или 45 млн км2. В северном полушарии площадь оледенения превышала современную в 13 раз. Во время оледенений уровень мирового океана значительно понижался. Считается, что во время последнего оледенения (вюрмского в Европе и зырянско-сартанского в Северной Азии), когда уровень мирового океана примерно за 20 тыс. лет понизился от современной отметки на 130 м, обнажилось около 27 млн км2 материкового шельфа. Часть этого шельфа покрывалась ледовым щитом, доводя общую площадь континентального оледенения примерно до 55 млн км2.

По данным многих исследователей, например, Э. Дербишира (1982, с. 129), «ледниковая зона» достигала в Евразии 50° с. ш., а в Северной Америке — 40° с. ш. (рис. 5). «За пределом ледниковой зоны, — пишет Дербишер, — субполярная или перигляциальная зона тундрово-степной растительности проникала в центральную Италию». О проникновении «волны холода» к югу, в Средиземноморский регион, свидетельствует присутствие песца в пещерной среднепалеолитической стоянке Геула В с датой около 42 тыс. лет. И. И. Коробков (1978, с. 65) отмечал, что это «говорит о холодном (даже суровом) климате» Палестины к югу от 35° с. ш. В свете этого факта находки остатков мамонта на среднепалеолитических стоянках Крыма (Колосов, 1986) представляются совершенно не удивительными.

О «следах древних оледенений» и «морозобойном воздействии» на поверхность палеолитических орудий юго-западной Туркмении пишет В. П. Любин (1984). О распространении во время оледенений холодной зоны к югу в Восточной Азии убедительно свидетельствуют ископаемые находки в Китае мамонта и шерстистого носорога, распространение которых четко зафиксировано до 35° с. ш., а по некоторым данным — даже до 32° с. ш. В Северной Америке находки остатков мамонтов известны в большом количестве на Великих Равнинах. Б. Шульц (1973, с. 11) отмечал: «Шерстистый мамонт, Mammuthus primigenius, в ледниковые эпохи распространялся на юг вплоть до южной Небраски».

Чаще всего находки «северной фауны», верхнеплейстоценовый комплекс которой принято называть «мамонтовым», (хотя Кальке, 1986, с. 5, отмечал, что в «пределах ассоциации Mammuthus primigenius/Coelodonta antiquitatis» часто «невозможно отличить» ранний — рисский от позднего — вюрмского), связаны с территориями, где зафиксирована вечная мерзлота. О распространении в антропогене вечной мерзлоты Н. Н. Романовский (1980, с. 20) пишет: «Всего на территории земного шара примерно 25% суши (включая высокогорные районы. — Ю. М., С. Ф.) постоянно находится в мерзлом состоянии. А в эпохи великих оледенений и похолоданий климата площадь, занятая вечной мерзлотой, увеличивалась чуть ли не вдвое». В Европе южная граница древней мерзлоты четко зафиксирована до Черного моря, Карпат и Альп (рис. 6), а в Азии — почти до Каспийского моря, северного Казахстана и, по крайней мере, до правобережья р. Хуанхэ.

Многие палеогеографы и палеонтологи считают, что с ледниковыми покровами и вечной мерзлотой связано образование так называемой «перигляциальной зоны», характерной чертой которой являются тундрово-степные ландшафты. Однако М. Н. Караваев и С. З. Скрябин (1971, с. 29) отмечали: «Ранее распространенное мнение ученых о том, что приледниковые территории будто бы представляли необозримые пространства безлесных тундр и степей, оказалось неверным. Исследования последнего времени показали, что за исключением самых северных районов деревья росли повсеместно, а в горах — даже в непосредственной близости от края ледников».

В этом отношении важным представляется следующее заключение одного из крупнейших наших географов И. П. Герасимова (1985, с. 175, 176): «Мы хотим подчеркнуть и развить взгляд на Центральную Якутию как на территорию, которая в отличие от других районов, расположенных на той же широте, сохраняет вплоть до настоящего времени послеледниковый характер во многих особенностях своей современной природы — в климате, геоморфологии, почвах, растительности и т. д. С историко-геологической точки зрения эту территорию следует рассматривать как исключительно интересный палеогеографический реликт… По-видимому, все замечательные особенности природы послеледникового характера (вечная мерзлота и наледи, солифлюкционные и термокарстовые образования, криофильная лиственничная тайга и аласные лугостепи) сохранились на северо-востоке Сибири в значительной мере в силу консервирующей роли сурового климата этих территорий». К этому заключению И. П. Герасимов добавил: «Во время первой публикации этих работ (в 1952 г.) самой холодной областью мира считалась та часть Северо-Восточной Сибири, которая находится вблизи пос. Оймякон. Позднее мировой полюс холода был “передвинут” в Антарктиду, но в пределах Евразии он продолжает находиться в указанном районе».

О расположении полюса холода Северного полушария, столь важного для понимания возможностей освоения человеком холодной адаптивной зоны, необходимо сделать несколько дополнений. Н. Я. Филиппович (1972, с. 53) писал: «Более правильным будет считать, что возможно существование не одного или двух, а нескольких полюсов холода, расположенных в большом районе междуречья верховьев рек Яны и Индигирки и низовьев р. Алдан. Именно в этом районе в зимний период зарождается ядро высокого давления, именуемое Верхоянским минимумом… Нередко эта область повышенного давления захватывает и Якутск, обусловливая и там особо низкие температуры».

К этому нужно сделать еще одно важное для реконструкции палеогеографических условий Якутии дополнение: «Сдвиг арктического побережья далеко на север в течение холодных стадий, — пишут А. А. Архангелов, Д. В. Михалев и В. И. Николаев (1996, с. 100), — вел к смене относительного мягкого локального морского климата на суровый континентальный, аналогичный современному климату внутренних районов Якутии… Согласно реконструкциям И. Г. Авенариуса, М. В. Муратовой и И. И. Спасской, средние январские температуры Якутии 18 тыс. лет назад были на 10—15°С холоднее современных».

При рассмотрении расположения в Якутии северного полюса холода и значения этого природного явления для изучения проблем внетропической прародины человечества и древнейших этапов заселения человеком Северной Азии и Америки необходимо, хотя бы коротко, отметить несколько связанных с этим обстоятельств.

Первое — это, конечно, надо ответить на вопрос, когда в Якутии образовались природные условия, способствующие появлению здесь северного полюса холода. Геологи, мерзлотоведы и палеонтологи считают, что похолодание в Северо-Восточной Азии и, в частности, в Якутии хорошо фиксируется уже в плиоцене. Например, Ю. П. Баранова и С. Ф. Бискэ (1968, с. 110) отмечали: «Северо-восток явился районом наиболее раннего развития сначала умеренных, позже холодоустойчивых арктических, в частности, тундровых флор, откуда и происходило их расселение в приледниковые зоны Евразии».

Еще более определенно писал об этом Г. И. Лазуков (1973, с. 73—76): «Наиболее своеобразная палеогеографическая обстановка, оказавшая огромное влияние на флору и фауну, была в конце неогена. Это было время крупной регрессии, в результате которой шельфовые моря оказались осушенными. Образовалась огромная высокоширотная суша, береговая зона которой располагалась на 1000—1200 км севернее современной… Климат над обширными пространствами севера континента того времени должен быть континентальным и суровым (особенно в Северной Азии, континентальность которой должна быть максимальной). В условиях высоких широт, ледовитости бассейна, наличия обширной суши с континентальным климатом должна была образоваться многолетняя мерзлота. Ее появление должно было оказать огромное влияние на флору, фауну и ландшафты вообще… Временем формирования арктических флор и фаун надо считать вторую половину плиоцена—начало плейстоцена».

Много внимания палеогеографическим условиям Северо-Восточной Азии уделял палеонтолог А. В. Шер (1976, с. 239). Он отмечал, что от Таймыра до устья Макензи, начиная с плиоцена и на протяжении всего плейстоцена во время холодных климатолитов существовал «огромный массив равнинной суши», которую вместе с современными окраинными низменностями Восточной Сибири и Аляски, по его мнению, следует называть «Берингидой». «На протяжении всего плиоцена, — пишет он, — в высоких широтах развивалось похолодание, приводящее уже в позднем плиоцене к формированию тундровой растительности и фауны субарктического типа». В связи с прогрессировавшим похолоданием климата Голарктики в позднем кайнозое «берингидские» виды животных получают возможность расселяться в умеренные широты. В заключение А. В. Шер пишет: «Новейшие данные по ископаемой фауне Берингиды подтверждают гипотезу А. Я. Тугаринова об автохтонном становлении холодостойкой фауны на территории этой обширной северной суши. Берингида — самостоятельная зоогеографическая единица, фауна которой имела длительную и своеобразную историю и играла важнейшую роль в развитии фауны всей Голарктики в позднем кайнозое. Поэтому Берингиду нужно рассматривать не как мост суши, по которому шел прохорез млекопитающих из Азии в Америку, а как область становления своеобразной фауны, представители которой расселялись как в Старый, так и в Новый Свет».

Мы полностью согласны с этим выводом А. В. Шера, но только с одной оговоркой — в территорию Берингиды надо обязательно включать континентальную область Якутии, которая не покрывалась ледниками, не затоплялась и обладала наиболее низкими температурами. Именно эта область и могла быть основным центром формирования своеобразного «берингидского» фаунистического комплекса.

К настоящему времени получены достаточно надежные данные, когда в Северо-Восточной Азии уже образовались природные условия, сходные с современными. Мерзлотоведы А. А. Архангелов, Д. В. Михалев и В. И. Николаев (1996) установили, что, по крайней мере, на севере Якутии многолетняя мерзлота имеет возраст 3—3,4 млн лет и что, начиная с этого времени, здесь существовали не менее суровые климатические условия, чем экстремальные условия зырянского или сартанского времени.

При рассмотрении положения северного полюса холода многие археологи часто задают вопрос — «А всегда ли на протяжении антропогена он находился в Якутии?». На этот вопрос уже давно ответил К. К. Марков (1965, С. 252): «Если блуждание полюсов и происходило, — пишет он, — то оно не превышало 5—10° за послеэоценовое время. Поэтому несколько иное, чем теперь положение Северного полюса в четвертичном периоде не могло влиять особенно резко на физико-географические условия Северо-Востока или иной территории».

По данным различных наук четко установлено, что для Северо-Восточной Азии, особенно для Якутии, характерен, как писал К. К. Марков (1965, с. 238), «самый континентальный климат на Земле». Он же отметил: «Восточная Сибирь в этих широтах имеет самое теплое лето, самую холодную зиму, самые малые осадки и самую высокую годовую амплитуду температуры».

Весьма примечательно, как это не покажется парадоксальным, что именно в Якутии, с расположенным здесь полюсом холода, отмечается несколько своеобразных природных феноменов, помогающих понять, как в этих условиях мог существовать человек.

Еще в начале широкомасштабных работ по изучению природы Якутии выдающийся русский биогеограф и зоолог А. Я. Тугаринов (1927, с. 225) отмечал: «На меридианах Вилюя мы уже наблюдаем одно из интереснейших явлений распределения животных на пространстве северо-востока Сибири, именно повышение северных границ их обитания». Он считал (с. 229), что это объясняется «глубоким проникновением к северу по долине Лены с прилегающими к ней пространствами условий, не свойственных окружающим районам, создающих в кольце тайги оазисы степного характера». Интерес для понимания адаптации человека к суперхолодным условиям представляет и следующий вывод ботаников М. Н. Караваева и С. З. Скрябина (1971, с. 69) о растительности «Яно-Колымской горной страны»: «На этих широтах (63° с. ш.), — писали они, — нигде на земном шаре лес в горах так высоко не встречается».

Для выяснения всех факторов, влиявших на жизнь человека в условиях Северо-Восточной Азии и способствующих или препятствующих продвижению людей отсюда в Америку, важное значение имеют окружающие этот регион шельфы, которые во время холодных климатолитов осушались и обеспечивали сухопутную связь двух континентов. О северном шельфе, который протягивался от Таймыра до устья Макензи, мы уже приводили нужные факты. Теперь необходимо рассмотреть некоторые факты о тихоокеанском шельфе, расположенном в районе Берингова моря (рис. 7).

Многие археологи, антропологи и этнографы именно этому участку периодически осушаемой суши, называемой Берингией, отводят решающую роль при рассмотрении проблемы заселения человеком Америки. Однако при этом они полностью игнорируют выводы ряда исследователей, которые их не устраивают. Приведем некоторые из них. С. Я. Серегин и М. С. Щеглов (1973, с. 69) отмечали: «На юге Берингии, вблизи Тихого океана, наблюдалось (в плейстоцене. — Ю. М., С. Ф.) прохладное лето, избыток осадков, глубокий снежный покров. В сочетании с дефицитом солнечной радиации и сильными ветрами это не благоприятствовало появлению лесов, продуктивности злаковых, существованию животных и человека». Об этом же писали М. Г. Гросвальд и Ю. И. Возовик (1982, с. 82): «По нашей гипотезе при глобальных похолоданиях плейстоцена в южной части Берингии повторно возникал комплексный ледниковый покров площадью около 2,8 млн км2, состоявший из ледника-шельфа (1,25 млн км2), а также наземных и «морских» ледников окружающей суши и шельфов, в том числе цепочки ледниковых шапок Алеутских и Командорских островов… Основные площади свободной от льда суши лежали севернее Берингова пролива и были ограничены от Пацифики тремя рядами ледяных хребтов. Этим обеспечивалась крайняя сухость и другие особенности палеоклимата Берингии».

При изучении холодных эпох в истории Земли многие геологи, палеогеографы, палеонтологи и биологи (неонтологи) важное значение придают влиянию холода на всю органическую эволюцию. Так, например, Б. Джон (1982, с. 9) писал: «Оледенения сопровождались вымиранием большого числа видов растений и животных. Многие виды под воздействием механизмов “ледникового стимулирования” были вынуждены приспосабливаться к суровым и быстро менявшимся климатическим условиям, при этом повышалось видовое разнообразие организмов. Если человека можно назвать продуктом нынешнего ледникового периода, то многие другие виды по аналогии следует считать продуктами более древних ледниковых периодов».

О важном значении холодных, «более деятельных производительных центров севера» и тенденции расселения разных видов растений и животных «с севера на юг, а не в противоположном направлении» писал еще в 1859 г. Ч. Дарвин (1952, с. 376). В отношении прародины человечества он, опираясь на морфологическое сходство человека с гориллой и шимпанзе, придерживался другого мнения, размещая ее на юге — в Африке или какой-либо другой «жаркой стране», о чем писал в 1871 г. в своей работе «Происхождение человека и половой отбор» (1953, с. 265).

Многие последователи Дарвина, как и он сам, африканскому местоположению прародины человечества особого значения не придавали. Для них главным было морфологическое сходство человека с различными видами человекообразных обезьян и их экология, связанная с тропическим или субтропическим климатом.

Э. Геккель, один из крупнейших дарвинистов своего времени, еще в 1876 г. выдвинул гипотезу о нахождении прародины человечества в Южной Азии. При этом он считал, что человек морфологически наиболее близок к гиббонам, а не к гориллам или шимпанзе. По его предположению, на месте Индийского океана когда-то находился материк, который тянулся от Индонезии вдоль Южной Азии до восточного берега Африки. «Этот большой, некогда существовавший здесь материк, — писал он, — который англичанин Склетер назвал, вследствие характерных полуобезьян, которые на нем жили, Лемурией, представлял собою, быть может, колыбель рода человеческого, который здесь образовался из антропоидных обезьян» (Геккель, 1914, с. 256).

Сторонником тропической концепции был и Ф. Энгельс, которого большинство советских антропологов считают создателем «трудовой теории антропогенеза». Вслед за Э. Геккелем он в 1876 г. писал: «...жила где-то в жарком поясе, — по всей вероятности, на обширном материке, ныне погруженном на дно Индийского океана, — необычайно высокоразвитая порода человекообразных обезьян. Дарвин дал нам приблизительное описание этих наших предков. Они были сплошь покрыты волосами, имели бороды и остроконечные уши и жили стадами на деревьях» (Энгельс, 1987, с. 144).

Эти взгляды Ф. Энгельса, вероятно, оказали значительное влияние на представления большинства советских археологов, антропологов и этнографов о размещении прародины человечества в жарком, а не холодном, поясе нашей планеты.

Гипотезу о внетропической прародине человечества, находившейся в холодном поясе, в 1871 г. выдвинул М. Вагнер (Мочанов. 1992, с. 150—160). Это действительно была альтернативная дарвиновской гипотеза или концепция, так как существует принципиальная разница между значимостью «споров» между сторонниками разных вариантов «тропической концепции» и между сторонниками «тропической» и «внетропической» концепций. Многие аргументы концепции Вагнера (экосистемный подход, резкие изменения среды и смена адаптивной зоны, географическая изоляция, охота, мясная пища, огонь, изготовление орудий, коллективный труд и т.д.) использовались и используются сейчас, правда чаще всего без ссылок на автора, сторонниками различных вариантов, как это не кажется странным, тропической концепции.

В отличие от Дарвина и других сторонников происхождения человека в жарком поясе, Вагнер главное внимание уделял влиянию резких перестроек окружающей среды в сторону похолодания на происхождение и эволюцию человека. «Вызывает удивление, — писал Вагнер, — что Дарвин в своей новейшей книге («Происхождение человека», 1871. — Ю. М., С. Ф.) не упоминает о влиянии, которое, бесспорно, должно было оказать наступление ледникового периода на развитие человека… Продолжение райской жизни на вечнозеленых фруктовых деревьях стало для плиоценовых антропоидов Европы и Северной Азии при постепенном похолодании климата невозможным. Борьба за существование и труд стали на место мирного наслаждения, и вместе с этим началось развитие мышления… Лишь постоянная борьба и непрерывный труд могли совершить такое чудо. Только с появлением человека в мире начинается совершенно новая эпоха в жизни природы. Это эпоха разума и культуры».

Размещая прародину вне тропиков в Европе и Азии, М. Вагнер четко не локализовал ее в каких-то определенных районах. Он только отметил, что она размещалась в Европе к северу от Альп и Кавказа, а в Азии — к северу от Гималаев и Куньлуня.

В конце XIX и начале XX в. концепция Вагнера нашла решительных сторонников, в числе которых в первую очередь можно назвать И. Мюллера, А. Катрфажа, Л. Вильзера и Д. Н. Анучина. Последний писал (1922, с. 232): «Когда в геологии утвердилась теория ледникового периода, по которой в предшествовавшую современной геологическую эпоху последовало постепенное охлаждение климата, бывшего ранее теплым по всему земному шару, то пришлось допустить, что именно к этому времени должно быть отнесено образование растительных и животных форм умеренного и холодного климатов. Эти формы должны были возникать по мере все большего охлаждения полярного севера, по мере расширения умеренной и холодных зон за счет тропической и распространения все далее к югу накоплявшегося вокруг северного полюса ледяного покрова. В числе этих форм мог быть и человек, который также должен был распространяться с севера на юг и заселить постепенно обширные пространства Азии, Европы и Америки».

О широком распространении в научной среде концепции внетропической прародины человечества свидетельствует, например, следующий факт. В 1914 г. редактор русского издания книги Э. Геккеля «Естественная история миротворения», доктор ботаники из Петербургского университета, А. Г. Генкель на странице, посвященной тропической Лемурии как прародине человечества, отмечал (Геккель, 1914, с. 256): «В настоящее время все более и более пробивает себе дорогу тот взгляд, что человек освободился из животного состояния под влиянием усиленного холода во время ледниковой эпохи. Только необходимость сохранить огонь, которого все решительно животные вообще боятся, вероятно, заставила человекоподобное существо действительно принять культурные формы человека».

Вообще, идеи Вагнера пронизывают многие работы, посвященные проблеме прародины человечества. Но наиболее четко они проявляются в работах сторонников центрально-азиатского варианта внетропической концепции. Первым обратил на это внимание наш крупнейший историограф палеолита Северной, Центральной и Восточной Азии В. Е. Ларичев (1969, с. 235). «Проблема Центральной Азии как своеобразного центра развития жизни на Земле,— писал он, — возникает, по сути дела, на тех же основах, на каких выросла идея об особой роли Северной Азии в эволюции животного мира и человека. Более того, создатели новой теории, несомненно, строят ее основные положения, почти полностью заимствуя принципы, разработанные М. Вагнером и И. Мюллером. Гипотеза как бы вырастает из предшествующей теории, на первых порах не порывая с ней. Северная Азия в ней сначала даже упоминается рядом с Центральной Азией, но впоследствии ее творцы полностью забудут о своих предшественниках».

Весьма примечательно, что концепцию северной прародины человечества поддерживал и В. И. Вернадский (1991, с. 35). «Возможно, — писал он, — …ледниковый период, первое обледенение Северного полушария, началось в конце плиоцена, и в это время выявился в условиях, приближавшихся к суровым ледниковым, в биосфере новый организм, обладавший исключительной центральной нервной системой, которая привела в конце концов к созданию разума, и сейчас проявляется в переходе биосферы в ноосферу».

Читая работы М. Вагнера и его последователей, все время приходишь в недоумение: почему они, как писал В. Е. Ларичев (1981, с. 4), «давно стали достоянием истории науки», а не ее современным оружием? Разве можно сдавать в архив науки гипотезы только потому, что для их обоснования нет фактов? Много ли вообще мы имеем фактов для очерчивания бесспорного ареала прародины человечества? Ведь до 1891 г. не было питекантропа, но Э. Геккель предвосхитил его открытие; до 1960 г. не было хабилиса, но Л. Лики верил, что он будет. Верил, конечно, в факты, которые в будущем подтвердят его гипотезу, и М. Вагнер.

Факты в археологии и палеоантропологии не только «упрямая вещь», но и зачастую «несбывшиеся надежды». Их надо искать, найти и приложить тяжелейший труд для раскопок, причем раскопок высококвалифицированных. Для того чтобы опровергнуть научную гипотезу, если она не противоречит основным постулатам науки, надо не ссылаться на отсутствие фактов в ее поддержку (такие факты могут быть найдены), а найти факты, причем факты бесспорные, которые бы опровергали эту гипотезу. Пока этого не сделано, любая гипотеза имеет право на существование. Концепция внетропической прародины человечества была отвергнута не потому, что противоречила представлениям об общих закономерностях развития органического мира, а из-за того, что для ее подтверждения не было найдено фактов.

Характерные примеры «критики» концепции Вагнера можно найти в работах биолога-приматолога М. Ф. Нестурха и геолога-четвертичника И. К. Ивановой. «Гипотезе североазиатской прародины человечества Вагнера—Мюллера нельзя отказать в стройности и последовательности, — писал Нестурх (1964, с. 16). — Особый интерес представляет… попытка связать переход от антропоидов к человеку с усилением неблагоприятного влияния охлаждавшейся внешней среды и необходимостью особого пути приспособления малозащищенного организма к использованию, а затем и созданию орудий и оружия. Однако эта гипотеза встречает и возражения. Метание предметов для обезьян не характерно. На севере Азии остатков человекообразных обезьян не найдено (можно подумать, что их здесь искали. — Ю. М., С. Ф.)… В целом гипотеза Вагнера носит несколько механический оттенок». Еще дальше пошла в своей «критике» И.К. Иванова, которая вообще считала, что факты в пользу гипотезы Вагнера не только не найдены, но и не могут быть найдены. «Гипотеза североазиатской прародины, — писала Иванова (1982, с. 135), — была связана с ледниковой теорией — появлением человека благодаря резким изменениям природной среды, заставившим обитателей тропических лесов в корне изменить образ жизни и вести жестокую борьбу за существование… Естественно, что эта гипотеза не могла быть подтверждена никакими фактическими материалами». Здесь можно было бы поставить много вопросительных знаков, особенно к слову «естественно».

Что касается тропической концепции, то она является не столь уж безупречной с точки зрения эволюционной теории и основывается главным образом на весьма эффектных, но далеко не столь убедительных фактах, какими они представляются большинству исследователей.

Не случайно до сих пор нет убедительного ответа на вопрос: каковы были основные движущие силы превращения какого-либо вида (видов — ?) приматов в человека? Никто не оспаривает положение, что труд создал человека. Но почему дриопитековый, рамапитековый, австралопитековый или какой-то другой предок человека начал трудиться, непрерывно совершенствуя орудия труда? Вот вопрос всех вопросов. Пока наука располагает только различными версиями для ответа на этот вопрос.

Важнейшим аспектом проблемы происхождения человека является определение места (мест — ?), где произошло это событие. Крайне отрывочные археологические, палеоантропологические и палеонтологические находки, а также палеогеографические данные не позволяют еще, как это делают некоторые исследователи, окончательно очертить прародину человечества. Все построения в этом отношении находятся пока только на стадии гипотез. Поэтому забытые гипотезы концепции о внетропической прародине человечества имеют не меньшее право на существование, чем, например, гипотезы об африканской прародине.

Велико и практическое значение внетропической концепции для медико-биологической проблемы, связанной с изучением эколого-физиологических особенностей адаптации человека к условиям Севера. Принимая положение медиков о том, что «адаптационные памятные структурные следы имеют важное биологическое значение» и что «представление об адаптационных особенностях человека… должно лежать в основе мышления каждого врача» (Н. А. Агаджанян, П. Г. Петрова, 1996, с. 9), следует признать, что без изучения истории формирования северного адаптивного типа его познание не сможет быть достаточно полным. Может быть, медицина, осознав значение стрессов и холода для формирования генофонда человечества, найдет новые подходы к лечению людей и создаст новое направление — криомедицину.

Изучение всех аспектов возможностей биокультурной адаптации человека к природным условиям Севера становится особенно актуальным из-за надвигающегося демографического кризиса человечества. Субтропическая и умеренная зоны Земли все более и более перенаселяются. В очень скором времени народам таких стран, как Россия, придется осознать, что огромные незаселенные северные территории — это не только и не столько сырьевая база, а та область, к которой надо полностью адаптироваться и стать ее постоянными жителями. Представления о «комфортности» и «дискомфортности» жизни на Севере придется в корне менять. Не последнюю роль в этом может сыграть изучение истории заселения и освоения человеком Севера, особенно той его области, где находится полюс холода.

По современным взглядам Север — эта одна из наиболее дискомфортных зон для обитания человека, что демонстрируют карты, на которых показаны области, благоприятные и неблагоприятные для его жизни. На карте (рис. 8) Д. Хоррабина (1924, с. 12) практически вся криолитозона северного полушария отмечена как «область, в которой человек либо совсем не может жить, либо живет в очень тяжелых условиях». На карте (рис. 9) Ю. П. Пармузина (1981, с. 52) почти вся территория Северной Азии, расположенная к востоку от Енисея, отнесена им к «континентальной» и «резко континентальной» климатическим зонам. Пармузин (с. 56) пишет: «Резкая континентальность климата и лютые морозы… требуют от человека, прибывшего сюда из более благоприятных мест, особой тренированности. Не каждому дано адаптироваться к перепадам температур и атмосферного давления, резкому различию в освещенности и долгому ультрафиолетовому дефициту».

На карте (рис. 10) «Комфортности территории СССР по степени благоприятности природных условий для жизни населения», которая опубликовала Л. В. Максимова (1979, с. 61), вся территория Северо-Восточной Азии отнесена к районам «малоблагоприятным» и «неблагоприятным» для жизни. При рассмотрении различных факторов «антропоэкологических условий» комфортности Максимова (с. 60) отмечала, что наличие адаптированности человека к новой среде обитания во многом определяется его адаптированностью к прежней среде обитания. Далее (с. 64) она подчеркнула: «Ситуация стресса может создаваться не только в результате чрезмерно неблагоприятных условий среды, но и в связи с восприятием ее как крайне неблагоприятной». Это заключение представляется важным для понимания, как могли осуществляться в истории человечества различные миграции из «благоприятных» областей в «неблагоприятные», что особенно важно при рассмотрении проблемы заселения человеком Севера. Еще более важным для этого является следующий вывод Л. В. Максимовой и Е. Л. Райх, сделанный в работе «Экстремальные природные условия жизни» (1979, с. 80): «Анализ проблемы адаптации человека к среде показывает, что ее наиболее важная составляющая — это приспособление к неблагоприятным природным условиям. Именно эта форма адаптации служит главной движущей силой, которая активизирует работу биологических и внебиологических механизмов адаптации».

Интересно отметить, что такой же вывод о влиянии климата Центральной Якутии на здоровье человека сделал еще в XIX в. немецкий ученый Г. Гартвиг в своей книге «Природа и человек на Крайнем Севере», которая была опубликована в России в 1866 г. В ней Гартвиг (1866, с. 167, 168) писал: «Спрашивается, как человек выносит такие страшные холода? Удивительная акклиматизационная способность дает ему возможность победоносно выйти из борьбы… Не только коренные сибиряки, но и путешественники скоро привыкают к зимним холодам… Большие холода сносны еще тем, что они действуют на здоровье скорее благоприятно, чем вредно».

Весьма примечательно, что этот вывод был сделан Г. Гартвигом практически в одно время с появлением работы М. Вагнера о внетропической прародине человечества. Однако в научных кругах «цивилизованных» стран, расположенных в умеренной и субтропической зонах, преобладало мнение о неблагоприятном воздействии холода на человека и об извечной культурной отсталости проживающих на севере народов. Это мнение восходит еще к древним грекам, римлянам и китайцам. В Европе оно находит начало в трудах Геродота, Страбона и Птолемея.

На представления ученых и обывателей о неблагоприятных северных условиях для жизни человека повлияли, вероятно, рассказы различных путешественников о своих впечатлениях о приполярных странах. Очень образно их выразил русский мореплаватель и путешественник Ф. П. Врангель, который работал в Якутии в 1820—1824 гг. Он писал (1948, с. 136): «Как очутился здесь человек? Что могло завлечь его сюда, в могилу природы? Напрасно будем мы искать разрешение нашего вопроса: никакой памятник, никакое предание не говорит о том, что было прежде».

В 1775 г. И. Кант в работе «О различных человеческих расах» отмечал, что наиболее благоприятной для жизни человека является «полоса земли между 31-м и 52-м градусами широты». Он считал, что на север люди переселились «сравнительно недавно из стран с более мягким климатом» и что холод способствует «угасанию жизненной силы» (Кант, 1964, т. 2, с. 449, 456, 459).

Наиболее четко представления о «неисторичности» северных народов высказал Г. Гегель в лекциях по «философии истории», которые читал в Берлинском университете в 1818—1831 гг. Рассматривая историю различных стран Азии, он отметил (1935, с. 94): «Прежде всего следует выделить северный склон — Сибирь. Этот склон, начинающийся от Алтайских гор с его прекрасными реками, впадающими в Северный океан, вообще нисколько не интересует нас здесь, так как северный пояс лежит за пределами истории».

Из советских археологов убежденным сторонником представлений об отрицательном влиянии природных условий Севера на жизнь людей являлся академик А. П. Окладников. Говоря о предках всех народов Северо-Восточной Азии, он отмечал: «С течением времени все эти племена — предки позднейших эскимосов, чукчей, коряков, юкагиров, эвенков, достигнув определенного уровня в своем приспособлении к окружающей действительности, как бы исчерпали при этом все свои силы и возможности. Достигли какой-то мертвой точки» (Окладников, 1943, с. 54). Такой же пессимистический вывод был сделан им и в отношении якутского народа. «Оказавшись на севере, — писал он (Там же. С. 72), — тюркские колонисты позабыли о хлебе и на сотни лет утратили прежние земледельческие навыки. Они потеряли своих верблюдов и стада овец. Кривая их хозяйственной жизни резко опустилась вниз. Прервались старые торговые связи. Перерезаны были прямые пути, по которым проникали влияния передовых стран Востока… В условиях изоляции от родственных племен и культурных очагов мира стал, таким образом, постепенно замирать пульс культурного развития. На древнюю культуру надвигались сумерки арктической ночи».

Особенно ярко отношение А. П. Окладникова к северным народам было продемонстрировано им в ответе А. Я. Брюсову на его рецензию о монографии «Неолит Прибайкалья». В нем А. П. Окладников (1952, с. 201) писал: «Полностью учитывая своеобразие исторического пути северных народов, определившего их отсталость, избегая какого бы то ни было необоснованного преувеличения их скромной исторической роли и относительно весьма ограниченных по масштабам культурно-исторических заслуг, я не считал себя вправе отказывать им, — этой и без того в прошлом обиженной судьбой части человечества (выделено нами. — Ю. М., С. Ф.), — в признании права на посильное участие в истории».

Таким образом, декларативно объявляя себя со всех трибун борцом против отнесения северных народов к «неисторическим», А. П. Окладников на деле представлял сильнейшие аргументы (так как якобы опирался на археологические факты) в пользу представлений Г. Гегеля и других о том, что северные народы находятся «за пределами истории». О том, что А. П. Окладников в душе разделял это мнение, свидетельствует вся последующая его деятельность после окончания работ в Якутии. С 1947 г. и до конца своих дней (до 1981 г.) он предпочитал работать на юге Сибири, Дальнего Востока, в Монголии и Средней Азии, там, где, вероятно, по его представлениям, можно было найти следы «исторических народов».

Несмотря на то, что Окладников после защиты в 1947 г. докторской диссертации по древней истории Якутии отказался от археологических исследований северных территорий, о своих работах там в годы Великой Отечественной войны он вспоминал с гордостью. «Нельзя забывать, — писал Окладников (1950а, с. 23), — о том, что перед исследователями здесь стоят особые трудности, связанные со специфическими условиями Крайнего Севера: с его колоссальными территориальными пространствами и слабой заселенностью, с его суровым климатом и бездорожьем. Простая археологическая разведка в тундре или по великим сибирским рекам превращается здесь нередко в научный подвиг, а при стационарных исследованиях иногда встают совершенно неожиданные и непреодолимые трудности иного порядка. Достаточно вспомнить, например, каким препятствиям является вечная мерзлота… Не менее важны предельно сжатые сроки и темпы этих работ… Но тем более ценным является каждый, хотя бы даже единичный памятник прошлого Севера, каждый факт, вырванный у его суровой и скупой природы».

Представления Окладникова об отрицательном влиянии северных условий на жизнь человека в настоящее время разделяет и проповедует его ученик А. П. Деревянко, который также предпочитает работать в южных районах Сибири и в Центральной Азии. Это хорошо видно по следующему его высказыванию об уровне материальной культуры древнейшего палеолита Диринга: «Что касается архаичности данного комплекса каменных артефактов, то он “архаизирован” в силу особо сложных природно-климатических условий северо-востока Азии» (Деревянко и др., 2000, с. 217).

Из антропологов наиболее резко выступал против внетропической прародины и подчеркивал неблагоприятное влияние холодных северных условий на эволюцию человечества В. П. Якимов. Он писал (1951, с. 64): «Значительно больше оснований полагать, что на ранних этапах антропогенеза, когда внешние условия и, в частности, географическая среда безусловно имели существенное значение для определения темпов и направления процессов эволюционного развития гоминид, в лучших условиях оказывались группы первобытных людей, которые обитали в более мягком климате. Вопреки утверждениям некоторых исследователей (А. Грдличка, Г. Вейнерт и др.), ухудшение условий обитания и, в частности, наступление ледникового периода сыграли отрицательную роль в процессе антропогенеза». Этот же вывод Якимов (Там же, с. 85) распространял и на дальнейшую эволюцию людей при переходе от среднего палеолита к позднему. «Наиболее успешно, — отмечал он, — процесс эволюционного преобразования первобытных людей в людей, объединенных в “клановые” общества, происходил на широких пространствах Афревразии, расположенных вне резкого влияния ледника». В другой своей работе Якимов (1972, с. 52) подчеркнул: «Похолодание отнюдь не способствовало прогрессивному развитию человека. Суровые условия жизни сделали физический тип неандертальца более грубым».

Мы приводим в докладе зачастую довольно обширные цитаты из разных работ «за» и «против» благотворного влияния холодных северных условий на происхождение и эволюцию человечества, как и цитаты о значении для этой проблемы археологии, для того, чтобы помочь нашим читателям составить об этом собственное мнение и чтобы хоть как-то помешать распространению компиляций и плагиата, которые особенно в последнее время все больше и больше захлестывают сибирскую археологическую литературу.

Кроме этого, хотелось бы сделать еще одно отступление, касающееся значимости для решения различных проблем фактов и мнений об этих фактах. Вопрос об этом в нашей науке уже поднимался давно. Об этом, например, писал еще Г. Обермайер (1913, с. 451): «Нет такой области в науке, в которой не приходилось бы вести упорную борьбу против подмены точно установленных фактов “взглядами на них и толкованиями их”, — и лишь путем этой борьбы можно освободиться от господства фантазии и вместо нее установить холодное, но надежное индуктивное мышление».

Рассмотрим коротко, как же обстояло дело с фактами о времени и путях заселения человека Северной Евразии и Америки.

Казалось бы, гипотеза о внетропической прародине и влиянии холода на становление и эволюцию человечества, находящаяся в хорошем согласии с основными положениями современного эволюционного учения и поддержанная многими учеными, должна была бы в первую очередь быть взята на вооружение археологами, занимающимися изучением дописьменной истории Северной Евразии. Ведь только их экспедиционные исследования могли четко установить, есть или нет в Северной Евразии бесспорные памятники ранних эпох палеолита, что позволило бы ответить на вопросы о времени заселения человеком Севера и правомочности существования концепции о внетропической прародине человечества. К сожалению, этого не случилось и российские ученые по отношению к проблеме прародины человечества стали не ведущими, а ведомыми.

Все археологи у нас в стране и за рубежом до открытия в Якутии в 1982 г. на 61° с. ш. стоянки древнейшего палеолита Диринг-Юрях считали, а большинство из них и продолжают считать, что прародина человека находится в теплых районах нашей планеты — в Африке или южной Азии (рис. 11), откуда человеческие популяции начали постепенно расселяться по земному шару и в последнюю очередь достигли его холодной зоны. При этом они ссылались и ссылаются на присутствие в южных областях множества стоянок людей древнейшего и древнего палеолита и отсутствие их на севере, а также на присутствии в Африке ископаемых остатков предполагаемых предков человека.

Взгляды разных исследователей на прародину человечества отражены в карте (см. рис. 11). При ее рассмотрении надо отметить, что по отношению включения в область прародины человечества территории России еще В. А. Городцов (1908, с. 184) отмечал: «В пределах России памятников ранней поры палеолитической эпохи нигде не найдено. Возможно, что их не существует совсем, но еще более возможно, что они существуют, но только не найдены. Во всяком случае, как в конце третичной, так и в начале четвертичной геологических эпох, территория Европейской России представляла вполне удобную арену для жизни и деятельности человека». Делая этот вывод, Городцов исходил из того, что в указанное им время, которое он считал «доледниковым», для территории «Европейской России» был характерен теплый климат. Поэтому Городцова можно считать одним из первых в России сторонников «северного варианта» тропической прародины. В дальнейшем по его пути пошли практически все археологи, которые включали южные территории России, особенно Закавказье, в предполагаемую область прародины человечества. В наиболее расширенном виде «северный вариант» тропической концепции дан в работах П. П. Ефименко (1953, с. 89), который в «зону возможного очеловечивания обезьяны» включал все Причерноморье и Приазовье, весь Кавказ и Среднюю Азию до Аральского моря на севере.

Последним из всех специалистов, рассматривавших проблему возможного включения отдельных районов Кавказа, Средней Азии, Казахстана и Монголии в ареал прародины человечества с позиций концепции внетропической прародины, был выдающийся наш антрополог Г. Ф. Дебец. «Пустынно-степная зона Центральной и Передней Азии, — писал он (1952, с. 16), — не являлась, конечно, особенно благоприятной для распространения приматов. Климатические условия, особенно зимой, были, по-видимому, уже достаточно суровыми и в конце третичного периода… Поэтому распространение позднеплиоценовых и раннеплейстоценовых степей и полупустынь в Центральной Азии совсем не обязывает нас ожидать распространения в тех же областях и древних антропоидов. Но, оказавшись по тем или иным причинам в этой зоне, антропоиды попадали, согласно теории П. П. Сушкина, в благоприятные условия для развития биологических предпосылок очеловечивания».

Взгляды Г. Ф. Дебеца никакого влияния на умонастроение специалистов, занимающихся проблемой происхождения человечества, не оказали. Большинство ученых считало, что внетропическая концепция из-за отсутствия подкрепляющих ее фактов мало чем может помочь решению проблемы прародины человечества. Вскоре последовали замечательные открытия антропологов и археологов в Африке, и этот континент надолго приковал к себе внимание специалистов. Споры между ними, если и происходили, то только в рамках концепции тропической прародины человечества. При этом, наряду с археологическими и палеоантропологическими фактами, для обоснования–тропической концепции некоторые исследователи пытаются привлекать и данные физиологии.

В этой связи заслуживает внимание следующее высказывание Д. Харрисона и его соавторов (1979, с. 74): «…Все палеонтологические, археологические и даже физиологические данные указывают на то, что эволюция гоминид началась в тропических областях, расположенных за пределами зоны, непосредственно испытавшей влияние оледенения… По-видимому, человек смог приспособиться к холодному климату лишь в конце плейстоцена». Наиболее интересно было бы рассмотреть «физиологические данные», так как, если они окажутся бесспорными, то послужат весомым аргументом в пользу локализации прародины человечества в тропической зоне. Однако в их книге «Биология человека» каких-либо убедительных чисто физиологических данных мы обнаружить не смогли. Создается впечатление, что не физиология обосновывает необходимость жизни гоминидов в тропиках, а, наоборот, нахождение костных остатков гоминидов в тропиках обосновывает их физиологическую предрасположенность к тропическим условиям существования.

Наглядно этот парадокс виден в работах Т. И. Алексеевой (1977, 1986). Казалось бы, в этих работах, посвященных различным адаптивным типам и времени их появления, должны быть четкие биологические факты в пользу древности того или иного типа. Автор приводит даже схематический рисунок, на котором показано, когда возник тот или иной адаптивный тип (рис. 12). Как и следовало ожидать, древнейшим типом Т. И. Алексеева считает тропический. От него происходят все другие выделяемые ею типы: гумидный, континентальный, умеренный, высокогорный, арктический. Какими же данными биолог обосновывает древность «тропического адаптивного типа»? Автор ссылается на костные остатки австралопитеков, олдованские каменные орудия и данные палеогеографов о реконструкции среды обитания «непосредственных предков» человека в Африке.

Опять идет не биологическое обоснование древности «тропического типа», а обоснование его биологической древности небиологическими данными. Правда, Т. И. Алексеева отмечала (1977, с. 258): «Экстраполируя на популяции австралопитеков те наблюдения, какие были сделаны над физиологическими адаптивными комплексами в современном населении, мы можем думать, что у австралопитеков в пределах всего их ареала приспособительные реакции ограничивались адаптацией к климатическим условиям тропической зоны и пребыванию в пределах средней высоты над уровнем моря. Конкретно это могло выражаться в тенденциях к понижению основного обмена, уменьшению толщины жирового слоя, увеличению содержания гамма-глобулиновой фракции белков в сыворотке крови, в усиленном потовыделении, понижении температуры тела, уменьшении числа сердечных сокращений в единицу времени, т. е. в образовании того физиологического комплекса, который сейчас преобладает у жителей тропического пояса».

Перечень признаков выглядит вполне представительным. Но что он представляет, о чем свидетельствует? Да только о том, что у жителей тропиков наблюдаются подобные физиологические признаки и не более. Никаких физиологических данных о том, что тропический тип является материнским для всех остальных типов, Т. И. Алексеева в своих работах не приводит. И, видимо, не может привести. Об этом свидетельствует хотя бы следующая «оговорка» В. П. Алексеева (1985, с. 192): «Физиологические и генетические особенности древних гоминид остаются нам неизвестными и все экстраполяции в этой области имеют сугубо предварительные очертания».

Рассмотрение работ Т. И. Алексеевой представляется весьма принципиальным для понимания того, что антропологи, несмотря на все их попытки занимать лидирующее положение в системе наук о происхождении и эволюции человечества, чисто биологическими методами (чем они и должны заниматься) не могут обосновать не только древность «тропического» адаптивного типа человечества, но и молодость «арктического» типа. Все их рассуждения об этом имеют в лучшем случае, как некоторые из них вынуждены признать, «сугубо предварительные очертания».

Какими же археологическими данными располагает наука для ответа на вопрос, когда и как был заселен север Евразии и когда у человечества появилась возможность заселить Америку?

Археологические данные о заселении человеком северной части Европы показаны на карте (см. рис. 6, составленный И. И. Ивановой, В. П. Любиным и Н. Д. Прасловым, 1989, с. 50). Публикуя эту карту, авторы отметили, что «территория СССР не принадлежит, как известно, к числу регионов, который могли бы рассматриваться в качестве прародины людей» [6]. Возможность нахождения здесь памятников древнейшего палеолита они вообще не рассматривают. Самыми ранними памятниками считаются ашельские, которые не распространяются «севернее 48°-параллели». Климатические условия рисс-вюрмского межледниковья, по их мнению, позволили людям в мустьерское время расселиться на Русской Равнине значительно севернее — до 54° с. ш. «Позднепалеолитическое население, — пишут они (1989, с. 54), — резко возрастает по сравнению с мустьерским и проникает далеко, хотя и не равномерно, на север. Самая северная в Восточной Европе стоянка Бызовая находится в 175 км южнее Северного полярного круга. Люди уже полностью адаптируются к условиям сурового климата вюрмско-валдайского времени… Климатический минимум (18—20 тыс. лет назад) привел, по-видимому, к некоторому оттоку населения к югу… Люди, однако, уже были настолько вооружены против неблагоприятных природных условий, что смогли сохранить основные ареалы своего обитания».

Современные представления о начальных этапах заселения человеком территории Европы, расположенной к северу от 60° с. ш., наиболее четко изложил П. Ю. Павлов (1991, с. 109—111). Он предложил процесс заселения человеком Северной Европы подразделить на этапы «проникновения», «освоения» и «заселения». При этом он отметил, что природные условия, «аналогичные современным арктическим» распространялись в среднем и верхнем плейстоцене до 55° с. ш. и поэтому весь этот регион можно считать «плейстоценовой Арктикой». Для разных этапов освоения «плейстоценовой Арктики» он приводит следующие данные: «Проникновение человека в арктические широты было, очевидно, эпизодическим, кратковременным и не требовало глубокой адаптации. В период освоения, т. е. относительно постоянного проживания, шел своеобразный эксперимент, направленный на поиск специфических адаптивных механизмов… При правильно выработанной стратегии наступает следующий этап — заселение, т.е. постоянное проживание человека в данном регионе при закреплении и развитии целесообразных механизмов адаптации…

По имеющимся предварительным данным проникновение человека на северо-восток Европы, в том числе в северные субарктические районы (Харута — 66° с. ш.) относится к началу среднего плейстоцена (миндель-рисс, лихвин) и вряд ли проходило в суровых климатических условиях… Проникновение отдельных раннепалеолитических сообществ (здесь имеются в виду этап среднего, а не древнего палеолита нашей периодизации. — Ю. М., С. Ф.) не носило стабильного характера. Для этого этапа была характерна адаптация первого порядка: огонь, одежда, жилища. Не исключено, что в это время начались поиски функциональных адаптивных механизмов.

Начало подлинного освоения человеком северо-востока плейстоценовой Арктики Европы приходится на вторую половину позднего плейстоцена и соотносится с верхнепалеолитическим временем… Максимальное развитие культуры верхнего палеолита на территории северо-востока Европы получили в среднем валдае (этот климатолит относится к 50—25 тыс. лет. назад и соответствует по времени в Северной Азии каргинскому. — Ю. М., С. Ф.). Не исключено, что в это время верхнепалеолитические общины приспособились к субарктическим условиям региона в наиболее адекватной форме… Следующий этап освоения и дальнейшего заселения территорий северо-востока Европы связан с рубежом плейстоцен-голоцен и палеолит-мезолит».

Палеолитические памятники Европы имеют, конечно, важное значение для изучения этапов заселения человеком Севера. Однако они не являются основополагающими для обоснования проблемы внетропической прародины человечества. Объясняется это тем, что значительные площади Европы, особенно ее северной части, периодически покрывались ледниками (см. рис. 5). Поэтому на основе изучения палеолита Европы была разработана схема «приход-уход-приход» человека на территории и с территорий, освобождающихся и покрывающихся ледниковыми щитами.

Для Европы эта схема представляется вполне логичной. Правда, она имеет один существенный недостаток, так как не объясняет, как происходил «уход» людей в уже заселенные области. Кто их там ждал? Вселения в заселенные области могли происходить только путем военных столкновений и вытеснений или истреблений пришельцами аборигенов. Это очень важная проблема. Палеолитические материалы Европы пока не позволяют ее решать, опираясь на факты, но задумываться над ней надо, по крайней мере, тем, кто придерживается схемы «приход-уход-приход».

К сожалению, логичные для Европы представления о позднем заселении «холодных территорий» и схема «приход-уход-приход» населения многими исследователями были перенесены и на палеолит всей Северной Азии, включая ее северо-восточный регион, бoльшая часть которого ледниками не покрывалась.

Вообще все рассуждения и выводы о древнейших этапах заселения человеком Северной Азии до открытия палеолита в Якутии основывались на материалах, полученных в южных районах Сибири. Они в большинстве случаев были изучены уже к 1930 г. (рис. 13). Примечательно, что, публикуя эту карту, В. Е. Ларичев (1969, с. 386) отметил: «1930 год — своеобразный переломный рубеж в изучении всего северо- и восточноазиатского палеолита… Находки в суровых таежных областях Сибири не подтвердили гипотезы французских и немецких исследователей об исключительной роли этого региона Азии в формировании ранних культур каменного века Старого Света». Здесь следует обратить внимание на то, что все палеолитические стоянки Сибири, открытые к 1930 г. в районах, которые В. Е. Ларичев называет «суровыми таежными», расположены в основном к югу от 55° с. ш. и отнесены Л. В. Максимовой (1979, с. 61) к зоне «наиболее благоприятных и благоприятных (комфортных) природных условий для жизни населения» (см. рис. 10). Именно в этих условиях работали и продолжают работать все палеолитчики Сибири.

Единственным специалистом, попытавшимся вырваться из этой зоны, был А. П. Окладников, который в 1941—1944 гг. провел целенаправленные поиски палеолита по Лене примерно до 60° с. ш. Однако изучение геологами палеолитических стоянок Лены привело их к следующему выводу: «Данные А. П. Окладникова по палеолиту на Лене в настоящее время не могут быть использованы для стратиграфических целей, так как точное геологическое положение этих местонахождений пока не выяснено» (М. Н. Алексеев и др., 1962, с. 54).

Несмотря на очень ограниченные факты о палеолите Северной Азии, особенно о территории, расположенной к северу от 55° с. ш., некоторые археологи пытались на их основе делать весьма ответственные выводы. Так, например, С. Н. Замятнин (1951), опираясь на предварительные выводы Г. Мерхарта (1923) и Г. П. Сосновского (1934), сделал «обобщающий вывод» о резком отличии по всем основным характеристикам позднего палеолита Сибири от европейского (рис. 14). Не менее «показателен» вывод А. П. Окладникова (1966), который, использовав выводы Г. Мерхарта и Х. Мовиуса (рис. 15), отнес всю Северную Азию к «восточной культурно-исторической области», где с самого начала развитие палеолита происходило резко отлично от «западной культурно-исторической области» (рис. 16). Такой же «важный» вывод сделал П. И. Борисковский (1957, с. 178, 179) о заселении человеком всего севера Евразии и Америки. «Весьма обширные территории, судя по имеющимся в нашем распоряжении данным, — писал он, — не были доступны людям и в эпоху позднего палеолита. Сюда относятся все пространства европейской части СССР и Сибири, расположенные к северу примерно от 60-й параллели. Часть этих пространств была покрыта льдами последнего оледенения, а часть, вероятно, не была заселена людьми из-за крайне суровых климатических условий… Не были заселены позднепалеолитическими людьми также Америка и Австралия».

Все эти «обобщающие выводы» не выдержали проверки временем и о них можно было бы и не вспоминать, если бы не одно связанное с ними обстоятельство, которое до сих пор мешает развитию археологии в целом и палеолитоведению Северной Евразии в особенности. Все перечисленные выше выводы основывались не на фактах, а на их отсутствии, т.е. на неполноте археологической летописи, чего не замечали или не хотели замечать наши корифеи.

Так С. Н. Замятнин (1951, с. 122), оценивая свои выводы о позднем палеолите Евразии, писал: «По существу, всё обитаемое в верхнем палеолите пространство, в той или иной мере, ныне изучено… Теперь уже трудно ожидать каких-либо новых открытий, которые коренным образом заставили бы изменить слагающуюся сейчас картину».

Степень изученности палеолита Сибири склонен был значительно переоценивать и А. П. Окладников (1950б, с. 154, 155). «Как известно, — писал он, — на территории Сибири не найдено никаких следов существования древних приматов, от которых произошел человек, что могло находиться в связи с относительно суровым климатом этих районов в конце третичного и начале четвертичного периода… Совершенно естественно поэтому, что процесс заселения суровых и обширных пространств Северной Азии мог начаться только в относительно позднее время… Наиболее подходящим временем широкого расселения первобытного человека была эпоха существования высокоразвитой охотничьей культуры верхнего палеолита… Правда, допустимо предположение, что в Сибири еще могут быть найдены памятники палеолита более древние, чем Мальта и Буреть. Но, как мы знаем, основные районы распространения палеолита в Сибири изучены не менее основательно, чем другие важнейшие в этом отношении области Советского Союза (и такое автор осмеливался писать в 1950 г.! — Ю. М., С. Ф.), и во всяком случае лучше, чем, например, Средняя Азия, где уже при первых систематических поисках обнаружены целые гнезда первоклассных мустьерских памятников. Отсюда следует, что возможность открытия в Сибири памятников мустьерского времени и тем более предшествующих эпох палеолита маловероятна».

В этом отношении напомним, что еще в 1935 г. П. П. Ефименко (1935, с. 12) писал: «Не может быть сомнения, что уже в среднеледниковую пору (рисское время) более южные области СССР от Украины до Дальнего Востока были заселены первобытными ордами неандертальцев. Правда, для Сибири это утверждение может основываться, главным образом, на факте широкого распространения здесь остатков более поздней эпохи (верхнего палеолита), заставляющем отнести первоначальное заселение страны к значительно более раннему времени».

Вот ведь как бывает, Окладников за 15 лет после этого пророческого предсказания П. П. Ефименко так и не смог найти в Сибири более древних, чем позднепалеолитические, памятников и поэтому решил объявить, что их тут и быть не может!

Стремление к переоценке полноты археологической летописи характерно и для П. И. Борисковского. В предисловии к итоговой коллективной монографии «Палеолит СССР», которая вышла в свет под его редакцией, он констатировал (1984, с. 15): «Территории нашей страны, которые могли быть обитаемы в палеолите, но где достоверные и выразительные памятники этих эпох не обнаружены или почти не обнаружены, немногочисленны и относительно не обширны». И это он писал в то время, когда вся огромная территория от Урала до Чукотки, расположенная к северу от 55° с. ш., оставалась, кроме Якутии, совершенно неизученной в палеолитическом отношении! И это писал заведующий сектором палеолита Института археологии АН СССР! Вот так обстояло и, к сожалению, обстоит дело в нашей науке.

Но, пожалуй, всех перещеголял своей амбициозностью сотрудник сектора палеолита Института археологии РАН С. А. Васильев, главная заслуга которого в изучении палеолита Сибири заключается в том, что он «героически» исследовал левый берег верхнего Енисея аж на протяжении 12 км и раскопал там две-три ординарных для этого района стоянки. И о чем же поведал нам этот «землепроходец» и «гигант мысли»? А вот о чем: «Сейчас в Сибири наблюдается просто “повальное бегство” в нижний палеолит, — писал он (1996, с. 197). — Еще бы — всем хочется найти на исследуемой территории “самые-самые” древние памятники (вот где вылезает наружу “психология лавочника”: купить надо подешевле, а продать подороже. — Ю. М., С. Ф.) и действительно сенсация здесь следует за сенсацией и нам открываются целые пласты ранее неизвестных культур. Однако, если смотреть правде в глаза, мы еще очень и очень не скоро окажемся в состоянии с определенностью судить о хронологии или вариантах мустье и тем более ашеля Сибири, особенностях перехода от мустье к верхнему палеолиту и т.д. Еще долгие годы споры вокруг этих проблем будут носить во многом умозрительный характер. В то же время по позднему палеолиту Сибири, особенно по его финальной части, мы уже сейчас располагаем великолепным фондом материала, он поистине огромен. Другое дело, что он разбросан, очень выборочно и неполно опубликован и плохо осмыслен».

Вот ведь как, оказывается работают все палеолитчики Сибири, кроме Васильева с Дворцовой набережной Санкт-Петербурга. Они и гоняются за сенсациями, и разбрасывают материалы, а не сдают их ему на хранение и обработку, и плохо публикуют материалы, и, самое главное, не умеют осмыслять материалы. Здорово, что кто-то послал нам Васильева! Теперь, наверно, мы с его помощью все осознаем.

Но что мы видим через пять лет после экстравагантных заключений Васильева об «огромном и плохо осмысленном материале» по позднему палеолиту и «невозможности осмысления более древних материалов»? А видим его статью «Сибирь и первые американцы» (Васильев, 2001, с. 66—73), написанную «при поддержке Российского фонда фундаментальных исследований». Об этой статье можно было бы и не упоминать, так как она является очередной компиляцией ученика З. А. Абрамовой, которая, в свою очередь, является ученицей А. П. Окладникова. Однако эта статья знаменательная тем, что дает представление о том, с каким фактическим и интерпретационным багажом для решения важнейших вопросов о происхождении и эволюции человечества вошло в XXI век сибирское палеолитоведение. Основные из этих вопросов, которые можно и должно решать на палеолитических материалах Северной Азии, связаны, с нашей точки зрения, с проблемами внетропической прародины человечества и начальных этапов заселения человеком Америки.

Что же мы узнаем об этом из статьи С. А. Васильева, который не только претендует на роль лидера сибирского палеолитоведения, но даже пытался стать заведующим сектора палеолита Института археологии РАН.

«Понятно, что в поисках предков американских индейцев стоит обратиться к археологии Северной Азии. Сибирь, — пишет Васильев (2001, с. 69), — необычайно богата стоянками древнекаменного века. Однако они по большей части открыты в южной части Сибири (Алтай, верхний Енисей, Прибайкалье, Забайкалье) и достаточно далеки от интересующих нас мест. Крайний северо-восток Азиатского материка, огромная область, лежащая к северу от Байкала, долгое время оставалась белым пятном на археологической карте. Лишь в 60-е гг. усилиями Ю.А. Мочанова была выявлена дюктайская культура, наиболее ярким проявлением которой служат двусторонне обработанные наконечники копий и дротиков. Стоянки такого типа расположены не только в долинах Алдана и Лены, но и далеко на север, за Полярным кругом. Дюктайские стоянки в основном датируются периодом от 11—10,5 до 18—17 тыс. лет назад.

Продолжение исследований в Якутии привело к еще более сенсационным находкам. На высоком, выше 100 м, берегу Лены, близ впадения в нее ручья Диринг-Юрях, были найдены необычайно архаичные каменные изделия… Первооткрыватель памятника Мочанов увлекся теорией так называемой “внетропической прародины человечества”, приписывая Дирингу совершенно фантастическую древность (более 1,8 млн лет), сопоставимую с возрастом самых ранних стоянок Африки. Недавно группа американских ученых сумела получить серию датировок, позволяющих примерно определить возраст отложений с культурными остатками. Опубликованные цифры (от 250 тыс. до 350 тыс. лет), конечно, не столь впечатляют, как заявленные миллионы, но и такая датировка заставляет нас пересмотреть сложившиеся представления о расселении предков человека… Обнаружение столь древнего памятника в Северо-Восточной Азии говорит о реальности освоения этой территории уже в нижнем палеолите и принципиальной возможности проникновения человека в Берингию».

При написании этой статьи «кабинетный археолог» С. А. Васильев, видимо, полностью забыл, что в 1996 г. он сетовал на «плохое осмысление» исследователями позднего палеолита Сибири и считал невозможным «если смотреть правде в глаза», всерьез говорить о среднем и древнем палеолите Северной Азии. Ну, а как же можно было «без осмысления материалов» еще в 60-е гг. выделить совершенно новую для Северной Азии дюктайскую позднепалеолитическую культуру, единственную, которую он рассматривает при «решении» проблемы заселения человеком Америки? И как можно было просто в «погоне за сенсацией» открыть и осмыслить Диринг-Юрях, который Васильев считает памятником древнего палеолита, «заставляющим пересмотреть сложившиеся представления о расселении предков человека»?

Отметим еще одну деталь, характерную для «археологических деятелей» типа Васильева. Описывая (или списывая, как некоторые школьники) Дюктай и Диринг и публикуя рисунки орудий этих памятников, автор ссылается не на монографии «Древнейшие этапы заселения человеком Северо-Восточной Азии» и «Древнейший палеолит Диринга и проблема внетропической прародины человечества», опубликованные издательством «Наука» в 1977 и 1992 гг., а на небольшие статьи, изданные в Якутске. Не ссылается на них Васильев, который так жалобно сожалел в 1996 г. об отсутствии монографических изданий о палеолите Северной Азии, потому, что понимает: в монографии сотрудникам различных фондов легче заглянуть, чем в статьи, а после этого получение гранта на создание компиляции будет проблематичным.

Читая многочисленные и, как правило, амбициозные печатные работы Васильева, мы время от времени ловили себя на мысли, что он нам кого-то очень напоминает, хотя мы с ним лично и не знакомы. И вот как-то перечитывая роман И. Ильфа и Е. Петрова «Золотой теленок», мы по-новому взглянули на Васисуалия Лоханкина. «Васисуалий, — пишут авторы романа, — никогда и нигде не служил. Служба помешала бы ему думать о значении русской интеллигенции, к каковой социальной прослойке он причислял и себя. Таким образом, продолжительные думы Лоханкина сводились к приятной и близкой теме: “Васисуалий Лоханкин и его значение”, «Лоханкин и трагедия русского либерализма”, “Лоханкин и его роль в русской революции”. Обо всем это было легко и покойно думать, разгуливая по комнате в фетровых сапожках».

Некоторые наши читатели могут удивиться, что в научной доклад вдруг вставляется целый абзац из популярной в народе, но не имеющей вроде бы никакого отношения к археологии, книги. А позволительно спросить — какое вообще к археологии имеет отношение так пышно процветающий в ней лоханкизм? Лоханкизм в науке и в археологии, в частности, — это попытка любыми средствами, не принимая участия в работе, обозначить в ней свое присутствие, и не просто присутствие, а очень важное присутствие. В археологии, например, можно случайно найти золотую скифскую чашу и, водрузив ее на голову, считать, что в солнечных лучах сияет не она, а твои мозги.

Чтобы не перегружать и так перегруженный доклад, ограничимся беглым перечислением того, что нам удалось сделать за многие годы изучения палеолита Северо-Восточной Азии. Основные итоги нашей работы мы представляем в таблицах рисунков изделий палеолитических культур этой территории. До настоящего времени из-за невыработанности общепринятой археологической номенклатуры рисунки и фотографии остаются единственным надежным и доступным языком археологов, как латинские названия различных таксонов для биологов и формулы для математиков.

Гипотезы о заселении человеком Америки из Северо-Восточной Азии и о внетропической прародине человечества стали опираться на факты только после открытия последовательной цепи археологических культур Якутии: дирингской (древнейший палеолит, 3/2,5—1,8 млн лет; табл. I—VI); аллалайской (древний палеолит, 1,8 млн—150 тыс. лет; табл. VII—X); кызылсырской (средний палеолит, 150—35 тыс. лет; табл. XI—XIX); чиркуоской (средний палеолит или начальный этап позднего палеолита, сходный с ордосской культурой Шуйдунгоу; табл. XX—XXIV); дюктайской (поздний палеолит, 35—10,5 тыс. лет; табл. XXV—XXXIII; рис. 7, 17); сумнагинской (позднейший палеолит, 10,5—6,5 тыс. лет; табл. XXXIV—XL; рис. 18); сыалахской (неолит, 6,5—5,2 тыс. лет); белькачинской (неолит, 5,2—4,1 тыс. лет); ымыяхтахской (переходный этап от периода неолита к периоду бронзы, 4,1—3,3 тыс. лет); устьмильской (период бронзы, 3,3—2,5 тыс. лет); различных культурных комплексов, включая эскимосские, периода раннего железа (2,5—0,5 тыс. лет). Стратиграфическое положение и хронология опорных позднеплейстоценовых и голоценовых археологических памятников этих культур показана на рис. 19.

   Все эти культуры были выделены и изучены археологической экспедицией Якутского научного центра СО РАН, которая в 1958—1964 гг. называлась Вилюйской (ВАЭ), а с 1965 г. по настоящее время — Приленской (ПАЭ) и все эти годы работала и работает под руководством авторов.

Для изучения опорных (стратотипических) памятников отдельных культур, все из которых расположены в современной криолитозоне, авторы разработали новую специальную методику их изучения. Она проста, но трудоемка. В основе ее лежит вскрытие памятника на большой площади. Это позволяет оставлять отдельные участки раскопов для естественного постепенного протаивания и осушения мерзлых пород без нарушения структуры культуросодержащих слоев. Эта методика позволила впервые в мире сначала на аллювиальной стоянке Белькачи I (рис. 20) и Дюктайской пещерной стоянке (рис. 21), а потом и на других объектах вскрывать археологические памятники криолитозоны на всю необходимую глубину и получать при их изучении всю необходимую информацию.

Для определения ареалов древних культур, выявления возможных локальных вариантов этих культур и их увязки с особыми географическими районами наша экспедиция, начиная с 1965 г., приступила к сплошному археологическому обследованию Якутии и прилегающих к ней территорий. Так были начаты специальные геоархеологические работы. К настоящему времени протяженность разведочных маршрутов ПАЭ превысила 50 тыс. км (см. рис. 3). На площади около 5 млн кв. км были изучены практически все разнообразные районы Северо-Восточной Азии с точки зрения возможности их заселения человеком в различные периоды дописьменной истории: внутриконтинентальные и приморские; таежные и тундровые; низменности, плоскогорья и высокогорья; долины крупных и малых рек; крупные и мелкие таежные и тундровые озера. Окончательно был завершен «маршрутный крест»: север—юг, запад—восток. Уже к 1981 г. отряды ПАЭ прошли от островов и побережья Ледовитого океана до бассейна Амура и от бассейна Енисея до Чукотки, Камчатки, Приохотья, Шантарских, Курильских и Командорских островов.

В результате геоархеологических работ было доказано, что необитаемых мест, за исключением эпизодически покрываемых ледниками отдельных горных районов, в Якутии, начиная с древнейшей эпохи палеолита, не было. Везде, где могли проходить крупные животные, такие, как мамонт, носорог, бизон, лошадь, северный олень, сайга и т. д., которые не были «скалолазами», как снежные бараны и горные козлы, свободно мог проходить и человек.

Опираясь на конкретные археологические материалы, сейчас можно утверждать, что на протяжении большей части истории человечества, до 10,5 тыс. лет тому назад, население Якутии не оставало по уровню развития культуры от населения остальных регионов человеческой Ойкумены и развивалось автохтонно. В отдельные периоды оно мигрировало вслед за северной голарктической «мамонтовой» фауной на юг до правобережья р. Хуанхэ и на северо-восток к Берингии, а через нее в Америку. Пока установлено, что наиболее широкие миграции связаны с дюктайской культурой (см. рис. 7, 17).

Вопрос об автохтонном происхождении дюктайской культуры в Северо-Восточной Азии был доказан в 2000 г., после открытия С. А. Федосеевой на Вилюе, рядом с устьем его притока — р. Мунгхарыма (64° с. ш.), стоянки, относящейся по технико-типологическим данным к начальному этапу среднего палеолита. Каменные орудия и кости мамонта, шерстистого носорога и других плейстоценовых животных залегали в отложениях вилюйской террасы. Возраст подстилающих культурные находки слоев определяется радиотермолюминесцентной датой 600±150 тыс. лет (РТЛ-957), а перекрывающих — датой 150±38 тыс. лет (РТЛ-958).

Главной отличительной чертой кызылсырской среднепалеолитической (протодюктайской) культуры являются двусторонне обработанные орудия (бифасы): кварцитовые рубила, наконечники копий, ножи и скребла (табл. XI—XIX). По совершенству своих форм и техники обработки эти изделия ни в чем не уступают эталонным образцам различных культур «мустье двустороннего» Европы, например, аккайской мустьерской культуры Крыма (Колосов, 1986).

После открытия в 1982 г. в Якутии стоянки древнейшего палеолита Диринг-Юрях (рис. 22—26) многие отечественные и иностранные ученые стали воспринимать концепцию внетропической прародины человечества не как научный нонсенс, а как серьезную гипотезу, для обоснования которой имеются не только теоретические разработки, но и фактические данные. В решении Всесоюзной конференции, проходившей в 1988 г. на Диринг-Юряхе, было отмечено («Рекомендации…», 1988, с. 4): «Памятники дирингской культуры древнейшего палеолита, исследуемые Приленской археологической экспедицией, являются не только национальным, но и всечеловеческим, планетным достоянием. Их всестороннее изучение может иметь важное перспективное значение в мировой науке о происхождении человечества и значительно уточнить представления об общих закономерностях эволюции всего органического мира».

Решительным противником древнего возраста Диринга и возможности даже постановки вопроса о внетропической прародине человечества выступает А. П. Деревянко и подвластные ему археологи. «Комплекс каменных орудий Диринг-Юрях, — пишет А. П. Деревянко и его соавторы (2000, с. 217), — производит впечатление глубокой архаичности и, по мнению Ю. А. Мочанова, по технико-типологическим показателям сопоставим лишь с коллекциями каменного инвентаря олдовайской культуры Африки, имеющей возраст 2,5—1,7 млн лет (отметим, что ссылок на конкретные наши работы в списке литературы у авторов нет, а ведь в наших работах даются не только описание каменных орудий, но и подробные сведения о геологии, геоморфологии, криолитологии, палеомагнитных, радиотермолюминесцентных и других данных о возрасте Диринга. — Ю. М., С. Ф.). Но последние абсолютные даты (обратите внимание на термин “абсолютные даты”. — Ю. М., С. Ф.) опровергают столь древний возраст Диринг-Юряха. Слой, перекрывающий артефакты имеет возраст 267±24 тыс. лет, а дата из ледяного клина 366±32 тыс. л.н. Достоверность этих дат не вызывает сомнений, поэтому вопрос о “внетропической прародине человечества” может быть снят». Вот так и надо работать: устраивает тебя что-то, значит это правильно, не устраивает — значит не правильно.

Читая этот «приговор», сразу видишь перед собой какого ни есть, а все же «начальника», ну, например, секретаря ЦК комсомола, который освобождает от должности провинившегося в чем-то перед ним секретаря сельского райкома комсомола.

К настоящему времени на Диринг-Юряхе в раскопах, траншеях и шурфах вскрыто около 150000 м3 мерзлого грунта. Культуросодержащий слой разобран на площади 36254 м2. Обнаружено 51 скопление культурных остатков, общее количество которых составляет 4782 предмета.

При исследовании Диринга мы с самого начала стремились к максимальному привлечению всех специалистов, которые бы разными методами помогли нам уточнить возраст культуросодержащего слоя. Однако, чтобы анализировать данные, полученные разными методами, надо в первую очередь знать пределы возможностей и погрешностей этих методов. Для определения «абсолютного» возраста различных слоев Диринга из различных физико-химических методов пока использованы радиотермолюминесцентный и термолюминесцентный, а также палеомагнитный.

На основании своих исследований, проведенных на Диринг-Юряхе, А. В. Пеньков (1992, с. 185) сделал следующее заключение: «Магнитохронологические оценки по разрезу Диринга пока носят вероятностный характер. Вполне определенно можно исключить оценки возраста менее 1 млн лет. Наименее противоречащим всему комплексу имеющейся в настоящее время палеомагнитной информации представляется вариант верхнего предела возраста культуросодержащего слоя около 3,2 млн лет (ранее эпизода Маммот эпохи Гаусс)». С этим заключением согласуется вывод геологов-литологов А. В. Коробицына и Т. И. Комзиной (1990, с. 108), проводивших многолетние исследования на Диринг-Юряхе: «Отнесение отложений, вмещающих культуросодержащий горизонт, к различным фациям аллювия самой древней террасы Лены — табагинской — не противоречит датировке археологических материалов в диапазоне 3,2—1,8 млн лет, предполагаемой для памятника Диринг исследователями ПАЭ».

Важные данные для реконструкции природной обстановки, в которой жили дирингцы, и о времени их обитания в Центральной Якутии были получены геологом-мерзлотоведом Н. Н. Романовским. Он четко обосновал, что во время формирования всех отложений Диринга, кроме слоя 3 (рис. 22), существовала вечная мерзлота, т.е. были минусовые среднегодовые температуры. В заключении своего отчета о работе на Диринге Н. Н. Романовский (1993, с. 28) отметил: «Мы склонны присоединиться к позиции Ю. А. Мочанова и А. В. Пенькова о возрасте, условиях залегания и генезисе отложений разреза Диринга, добавив к этому, что природная обстановка в регионе, обусловленная иным типом циркуляции атмосферы, была отличной от обстановки плейстоцена и голоцена. А перестройка циркуляции требует изменения макроорографии Евразии, что, судя по известным сведениям, и происходило в конце плиоцена».

Несколько противоречат наиболее раннему варианту датировки Диринга радиотермолюминесцентные даты О. А. Куликова (рис. 22). Однако они важны для опровержения утверждений некоторых геологов, например, М. Н. Алексеева и др. (1990, с. 43) о том, что отложения дирингской террасы сформировались в два этапа, разделенных длительным перерывом. К «первому этапу» они относили слои 2 и 3, а ко «второму» — все остальные слои. Первый этап, по их мнению, датируется более ранним временем, чем 2,5 млн лет, а второй — менее 1 млн лет.

Совершенно не согласуются с возрастом, установленным разными методами, данные, полученные в США (M. Waters, S. Forman, G. Pierson, 1997, p. 1281—1284). Даты и методика их получения, приведенные в этой статье, были подвергнуты критическому разбору в статье канадского и английского физиков (Huntley D.J., Richards M.P., 1997, p. 48—49). Они пришли к выводу, что методика получения исследователями США термолюминесцентных дат для Диринга страдает многими погрешностями. По их мнению, возраст отложений различных слоев Диринга должен быть более древним, чем это представляется авторам статьи в «Science». К этому заключению можно добавить мнение крупнейшего специалиста по древнейшим палеолитическим памятникам Южной Сибири Г. И. Медведева, который отметил (2001. С. 271): «...материал Диринг-Юряха, несомненно, древнее дат, полученных в лабораториях США, но насколько – неясно...»

Любому специалисту, который использует различные физико-химические методы для определения «абсолютного» возраста геологических и археологических объектов, хорошо известно, что термолюминесцентный метод для определения возраста образцов, происходящих из отложений старше 100 тыс. лет, является наименее разработанным и наиболее спорным. Не случайно специалисты из МГУ по термолюминесцентному методу датирования вынуждены констатировать: «Термолюминесцентный метод датирования не имеет до сих пор твердой методической основы. Имеющиеся разногласия зачастую носят принципиальный характер. По мнению одних специалистов, возрастной предел метода достигает нескольких миллионов лет, другие по тому же минералу ограничивают его несколькими сотнями тысячелетий. Противоречие такого рода достаточно хорошо свидетельствуют о недостатках теоретико-экспериментальных разработок, обеспечивающих надежную основу метода» (Шаховец, Шлюков, 1987, с. 197).

В свое время ожесточенную критику вызывала дюктайская культура и выделенные нами для палеолита Северной Азии бифасиальная и унифасиальная культурные традиции. Возглавляли эту критику З. А. Абрамова и А. П. Деревянко. Последний писал (1975, с. 196): «Все разговоры вокруг дюктайской культуры (Мочанов, 1970, 1972, 1975) — желаемое, не подкрепленное сколько-нибудь серьезными аргументами». Еще более «весомо» высказалась З. А. Абрамова (1981, с. 115): «Утверждение Ю. А. Мочанова, что выделение двух традиций наиболее плодотворно для выяснения различных аспектов древнейшего прошлого Северной Азии, не имеют оснований. Отсутствие исторического содержания в предлагаемой концепции является не плодотворным, а тормозящим дальнейшее развитие науки, заводящим ее в тупик».

Весьма забавно, что сейчас почти все археологи, включая Абрамову и Деревянко, «победоносно шагают» именно по этому «тупику», обращая наконец-то внимание и на границу по Енисею, к западу от которой в сартанское время бифасы не были характерны, и на двусторонне обработанные каменные наконечники и ножи, как на ведущие для классификации типы, выделяя различные бифасиальные общности вроде «устькаракольской традиции», «малышевской» и «селемджинской» культур.

Теперь, видимо, наступает их очередь критиковать кызылсырскую среднепалеолитическую протодюктайскую культуру. Но это не страшно — покритикуют, выждут какое-то время и начнут переименовывать кызылсырскую культуру как им вздумается, а вздумается так, как им будет выгодно. Но для всех специалистов, занимающихся проблемой заселения человеком Америки, кызылсырская культура будет иметь важное значение. Теперь позиция археологов (к числу которых относятся и авторы), считающих, что до дюктайских миграций в Америку могли быть протодюктайские миграции (Мочанов, 1969в), значительно укрепляется.

В настоящее время потенциальными мигрантами в Америку можно считать, кроме протодюктайцев и дюктайцев, сумнагинцев, белькачинцев и ымыяхтахцев (Мочанов, Федосеева, 1976; Федосеева, 1999). Однако археологические материалы Якутии указывают лишь на потенциальные возможности появления человека в Америке, которые после открытия древнейшего палеолита Диринга становятся, по нашему мнению, безграничными. Точное количество миграций из Азии в Америку и время их совершения могут быть определены только по американским археологическим материалам, интерпретировать которые на должном уровне могут только открывающие и изучающие их исследователи.

  Сами по себе археологические материалы Якутии сейчас представляют определенную ценность не только для решения проблемы заселения человеком Америки, проблемы внетропической прародины человечества и выделения специальных разделов археологии — геоархеологии и криоархеологии, но и для понимания общих закономерностей формирования ноосферы и ноогенеза. По крайней мере, они помогают уяснить, что суровые условия жизни и борьба с невзгодами — это не путь к угасанию, а единственная возможность для достойной жизни.

Прекрасно об этом написал в конце XIX века в романе «Машина времени» Герберт Уэллс: «Мы забываем о законе природы, гласящем, что гибкость ума является наградой за опасности, тревоги и превратности жизни. Существо, которое живет в совершенной гармонии с окружающими условиями, превращается в простую машину. Природа никогда не прибегает к разуму до тех пор, пока ей служат привычки и инстинкт. Там, где нет перемен и необходимости к переменам, разум погибает. Только те существа обладают им, которые сталкиваются со всевозможными нуждами и опасностями».

Мы понимаем, что за нашими открытиями должны последовать новые, более широкие и углубленные, археологические работы как в Якутии, так и на всех остальных территориях современной и древней криолитозоны. Если сравнить археологические исследования ПАЭ в районе северного полюса холода с историей открытия Антарктиды, то можно сказать — мы только увидели археологический материк. Его исследование еще впереди. Особенно важным будет для палеолита исследование пещер, а для всех культур — исследование погребений, которые, к сожалению, чаще всего открываются случайно.

Всем тем, кто примет участие в этих исследованиях, следует помнить слова Норберта Виннера (1967, с. 310—311): «Важна битва за знания, а не победа… Само понятие победы растворяется в тот самый момент, когда она достигнута».

--------------------------------------------------------

 

Литература

 

Абрамова З. А. Г. П. Сосновский и проблемы палеолита Северной Азии // Сов. археология. — 1981. — № 1. — С. 109—117.

Агаджанян Н. А., Петрова П. Г. Человек в условиях Севера. — М., 1996. — 208 с.

Айала Ф. Введение в популяционную и эволюционную генетику. — М., 1984. — 230 с.

Алексеев В. П. Возникновение человека и общества // Первобытное общество. — М., 1975. — С. 5—48.

Алексеев В. П. Становление человечества. — М., 1984. — 462 с.

Алексеев В. П. Географические очаги формирования человеческих рас. М., 1985. — 237 с.

Алексеев В. П. Историческая антропология и этногенез. — М., 1989. — 445 с.

Алексеев В. П., Першиц А. И. История первобытного общества. — М., 1990. — 351 с.

Алексеев М. Н., Камалетдинов В. А. и др. Проблемы геологии палеолитического памятника Диринг-Юрях: Препринт. — Якутск, 1990. — 48 с.

Алексеев М. Н., Куприна Н. П. и др. Стратиграфия и корреляция неогеновых и четвертичных отложений северо-восточной части Сибирской платформы и ее восточного складчатого обрамления // Тр. ГИН. — Вып. 66. — М., 1962. — 126 с.

Алексеева Т. И. Географическая среда и биология человека. — М., 1977. — 302 с.

Алексеева Т. И. Адаптивные процессы в популяциях человека. — М., 1986. — 216 с.

Анучин Д. Н. Азия как прародина и учительница человечества, ее настоящее и будущее // Новый Восток. — М., 1922. — Кн. 1. — С. 232—250.

Архангелов А. А., Михалев Д. В., Николаев В. И. Реконструкция палеотемператур плейстоцен-голоцена Севера России по данным изотопно-кислородного анализа подземных льдов // Развитие области многолетней мерзлоты и перигляциальной зоны Северной Евразии и условия расселения древнего человека. — М., 1996. — С. 85—109.

Баранова Ю. П., Бискэ С. Д., Гончаров В. Ф. и др. Кайнозой Северо-Востока СССР. — М., 1968. — 123 с.

Баулин В. В., Данилова Н. С. История криогенного развития Земли в кайнозое // Региональная и историческая геокриология мира. — М., 1998. — С. 97—121.

Борисковский П. И. Древнейшее прошлое человечества. М.; Л., 1957. — 223 с.

Борисковский П. И. Краткая история изучения палеолита // Палеолит СССР. — М., 1984. — С. 9—16.

Бунак В. В. Род Homo, его возникновение и последующая эволюция. — М., 1980. — 228 с.

Васильев С. А. Поздний палеолит верхнего Енисея (по материалам многослойных стоянок района Майны). — СПб., 1996. — 224 с.

Васильев С. А. Сибирь и первые американцы // Природа. — 2001. — № 8. — С. 66—73.

Верещагин Н. К., Мочанов Ю. А. Самые северные в мире следы верхнего палеолита (Берелехское местонахождение в низовьях р. Индигирки) // Сов. археология. — 1972. — № 3. — С. 332—336.

Вернадский В. И. Научная мысль как планетное явление. — М., 1991. — 271 с.

Виннер Н.   Я — математик. — М., 1967. — 355 с.

Врангель Ф. П. Путешествие по северным берегам Сибири и по Ледовитому океану. — М., 1948. — 455 с.

Гарден Ж.-К. Теоретическая археология. — М., 1983. — 295 с.

Гартвиг Г. Природа и человек на Крайнем Севере. — М., 1866. — 451 с.

Гегель Г. Философия истории. — М.; Л., 1935. — 470 с.

Геккель Э. Естественная история миротворения. — СПб, 1914. — Т. 1. — 287 с.; Т. 2. — 48 с.

Геологический словарь. — М., 1978. — Т. 2. — 456 с.

Герасимов И. П. Экологические проблемы в прошлой, настоящей и будущей географии мира. — М., 1985. — 247 с.

Городцов В. А. Первобытная археология. — М., 1908. — 425 с.

Грант В. Эволюция организмов. — М., 1980. — 407 с.

Гросвальд Н. Г., Возовик Ю. И. Оледенения Берингии: новая рабочая гипотеза // XI конгресс ИНКВА. Тез. докл. — М., 1982. — Т. 1. — С. 81—83.

Гулд С. Д. В защиту концепции прерывистого изменения // Катастрофы и история Земли. — М., 1986. — С. 13—41.

Давид Р. Введение в бифизику. — М., 1982. — 207 с.

Дарвин Ч. Происхождение видов. — М., 1952. — 483 с.

Дарвин Ч. Происхождение человека и половой отбор. — М., 1953. — 1040 с.

Дебец Г. Ф. Территория СССР и проблема родины человека // КСИЭ. М., 1952. — Т. 17. — С. 3—17.

Дербишир Э. Ледники и их окружение // Зимы нашей планеты. — М., 1982. — С. 75—134.

Деревянко А. П. Каменный век Северной, Восточной, Центральной Азии (курс лекций). — Новосибирск, 1975. — 203 с.

Деревянко А. П., Петрин В. П., Цэвэндорж Д. и др. Палеолит и неолит северного побережья Долины озер. — Новосибирск, 2000. — 439 с.

Джон Б. Предисловие // Зимы нашей планеты. — М., 1982. — С. 9—11.

Ефименко П. П. Предисловие // Палеолит СССР. — М.; Л., 1935, — С. 7—13.

Ефименко П. П. Первобытное общество. — Киев, 1953. — 663 с.

Замятнин С. Н. О возникновении локальных различий в культуре палеолитического периода // Происхождение человека и древнее расселение человечества. — М., 1951. — С. 89—152.

Зубаков В. А. Эволюция первобытного человечества и климат // Хроностратиграфия палеолита Северной, Центральной и Восточной Азии и Америки. — Новосибирск, 1990. — С. 181—187.

Зубов А. А. Человек как фаза самоорганизации материи во Вселенной // Проблемы макроэволюции. — М., 1988. — С. 141—142.

Зубов А. А. Естественная история древнего человечества // Природа. 1998. — № 1. — С. 76—87.

Иванова И. К. Основные проблемы геологической истории ископаемого человека // Проблемы геологии и истории четвертичного периода (антропогена). — М., 1982. — С. 100—158.

Иванова И. К., Любин В. П., Праслов Н. Д. Геология палеолита Восточной Европы (ископаемый человек и следы его деятельности как элементы стратиграфии) // БКИЧП. — М., 1989. — № 58. — С. 49—57.

Кальвин М. Химическая эволюция. — М., 1981. — 240 с.

Кальке Г. Д. Биостратиграфическая корреляция (по млекопитающим) четвертичных континентальных отложений Европы и Дальнего Востока // Бюл. комис. по изучению четвертичного периода. — 1986. — № 55. — С. 3—6.

Кант И. Собрание соч. в 6 т. — Т. 2. — О различных человеческих расах. — М., 1964. — С. 445—462.

Караваев М. Н., Скрябин С. З. Растительный мир Якутии. — Якутск, 1971. — 127 с.

Керам К. Боги, гробницы, ученые. — СПб., 1994. — 367 с.

Колосов Ю. Г. Аккайская мустьерская культура. — Киев, 1986. — 224 с.

Коробицын А. В., Комзина Т. И. Литология отложений кайнозоя археологического памятника Диринг // Междунар. симп. «Четвертичные события и стратиграфия Евразии и Тихоокеанского региона». — Якутск, 1990. — Ч. I. — С. 105—108.

Коробков И. И. Палеолит Восточного Средиземноморья // Палеолит Ближнего и Среднего Востока. — Л., 1978. — С. 1—155.

Краснов И. И., Никифорова К. В. Схема стратиграфии четвертичной системы // Стратиграфия, палеогеография и литогенез антропогена Евразии. — М., 1973. — С. 157—188.

Лазуков Г. И. Берингия и проблема формирования холодовыносливой (арктической) флоры и фауны // Берингийская суша и ее значение для развития голарктических флор и фаун в кайнозое. — Хабаровск, 1973. — С. 72—76.

Ламарк Ж.-Б. Философия зоологии. — М.; Л., 1935. — Т. 1. — 330 с.

Ламберт Д. Доисторический человек. — Л., 1991. — 255 с.

Ларичев В. Е. Палеолит Северной, Центральной и Восточной Азии. — Ч. 1: Азия и проблемы прародины человека. История идей и исследования. — Новосибирск, 1969. — 390 с.

Ларичев В. Е. Палеолит Китая // Этническая история народов Восточной и Юго-Восточной Азии в древности и средние века. — М., 1981. — С. 4—46.

Ленин В. И. Философские тетради. — М., 1978. — 752 с.

Любин В. П. Палеолит Туркмении (история исследования, новые материалы, ближайшие задачи) // Сов. археология. — 1984. — № 1. — С. 26—45.

Майр Э. Человек как биологический вид // Природа. — 1973. — № 12. — С. 36—44.

Майр Э. Человек как биологический вид // Природа. — 1974. — № 2. — С. 36—43.

Максимова Л. В. Адаптация и акклиматизация // Окружающая среда и здоровье человека. — М., 1979. — С. 52—68.

Максимова Л. В., Райх Е. Л. Экстремальные природные условия жизни // Окружающая среда и здоровье человека. — М., 1979. — С. 80—112.

Марков К. К. Район наземного и подземного оледенения северо-востока Сибири // К. К. Марков, Г. И. Лазуков, В. А. Николаев. Четвертичный период. — М., 1965. — С. 236—277.

Марков К. К., Величко А. А. Четвертичный период. — М., 1967. — 440 с.

Медведев Г. И. О геостратиграфии ансамблей эолово-коррадированных артефактов Байкальской Сибири // Современные проблемы Евразийского палеолитоведения. — Новосибирск, 2001. С. 267—272.

Монгайт А. П. Археология Западной Европы. Каменный век. — М., 1973. — 355 с.

Монин А. С., Шишков Ю. А. История климата. — Л., 1979. — 407 с.

Мочанов Ю. А. К вопросу о начальных этапах заселения Нового Света (доклад 26 февр. 1963 г. на заседании отделения этнографии Географического общества СССР) // Докл. по этнографии (Геогр. общ. СССР). — 1966а. — Вып. 4. — С. 22—60.

Мочанов Ю. А. Палеолит Алдана (предварительное сообщение) // Сб. научных статей / Якут. респ. краевед. музей им. Ем. Ярославского. — Якутск, 1966б. — Вып. 4. — С. 209—211.

Мочанов Ю. А. Древнейшие культуры Америки // Советская этнография. — 1966в. — № 4. — С. 83—99.

Мочанов Ю. А. Палеолит Алдана // Доклады и сообщения археологов СССР на VII Междунар. конгр. доисториков и протоисториков. — М., 1966д. — С. 68—71.

Мочанов Ю. А. Многослойная стоянка Белькачи I и периодизация каменного века Якутии. — М., 1969а. — 254 с.

Мочанов Ю. А. Древнейшие этапы заселения Северо-Восточной Азии и Аляски (к вопросу о начальных миграциях человека в Америку) // Сов. этнография. — 1969б. — № 1. — С. 79—86.

Мочанов Ю. А. Дюктайская верхнепалеолитическая культура и некоторые аспекты ее генезиса // Сов. археология, 1969в, № 4. — С. 235—239.

Мочанов Ю. А. Дюктайская пещера — новый палеолитический памятник Северо-Восточной Азии (результаты работ 1967 года) // По следам древних культур Якутии: Тр. Приленской археологической экспедиции (ПАЭ). — Якутск, 1970а. — С. 40—64.

Мочанов Ю. А. Древнейшие этапы каменного века Северо-Восточной Азии (Якутия и Чукотка) // Изв. Вост.-Сиб. отдела Геогр. общ. СССР. — Иркутск, 1970б. — Т. 67. — С. 60—64.

Мочанов Ю. А. За 25 тысяч лет до Колумба (открытие в Якутии поселений предков индейцев) // Полярная звезда. — 1972а. — № 3. — С. 119—126.

Мочанов Ю. А. Исследования палеолита на Индигирке, Колыме и Западном побережье Охотского моря // Археологические открытия 1971 года. — М., 1972б. — С. 252.

Мочанов Ю. А. Новые данные о берингоморском пути заселения Америки (стоянка Майорыч — первый верхнепалеолитический памятник в долине Колымы) // Сов. этнография. — 1972в. — № 2. — С. 98—101.

Мочанов Ю. А. Палеолит Северо-Восточной Азии и древнейшие этапы заселения Америки // Тез. докл. на секциях, посвященных итогам полевых исследований 1971 года. — М., 1972 г. — С. 304.

Мочанов Ю. А. Северо-Восточная Азия в IX—V тыс. до н.э. (сумнагинская культура) // Проблемы археологии Урала и Сибири. — М., 1973а. — С. 29—44.

Мочанов Ю. А. Палеолит Северной Евразии и начальные этапы заселения Америки человеком // Берингийская суша и ее значение для развития голарктических флор и фаун в кайнозое: Тез. докл. Всесоюзн. симпозиума. — Хабаровск, 1973б. — С. 14—15.

Мочанов Ю. А. Древнейшие этапы заселения Америки в свете изучения дюктайской палеолитической культуры Северо-Восточной Азии // Доклады советской делегации на IX Международном конгрессе антропологических и этнографических наук (Чикаго, сентябрь, 1973 г.) — М., 1973в. — 20 с.

Мочанов Ю. А. Стратиграфия и абсолютная хронология палеолита Северо-Восточной Азии (по данным работ 1963—1973 гг.) // Якутия и ее соседи в древности: Тр. ПАЭ. — Якутск, 1975. — С. 9—30.

Мочанов Ю. А. Палеолит Сибири (некоторые итоги изучения) // Берингия в кайнозое. — Владивосток, 1976. — С. 540—563.

Мочанов Ю. А. Древнейшие этапы заселения человеком Северо-Восточной Азии. — Новосибирск, 1977. — 264 с.

Мочанов Ю. А. Начальные этапы заселения человеком Приохотья, Камчатки и Чукотки // Проблемы археологии и этнографии Сибири. — Иркутск, 1982а. — С. 34—36.

Мочанов Ю. А. Палеолит Северной Азии // Тезисы докладов на XI Конгрессе ИНКВА. — М., 1982б. — Т. 2. — С. 192—193.

Мочанов Ю. А. Проблема внетропической прародины человечества // Природа и человек. — 1986. — № 11. — С. 37.

Мочанов Ю. А. Древнейший палеолит Диринга и проблема внетропической прародины человечества // Археология Якутии. — Якутск, 1988а. — С. 15—54.

Мочанов Ю. А. Древнейший палеолит Диринга (стратиграфия и геологический возраст памятника). — Якутск: ЯФ СО АН СССР, 1988б. — 41 с.

Мочанов Ю. А. Древнейший палеолит Диринга (археологический возраст памятника) и проблема внетропической прародины человечества. — Якутск: ЯФ СО АН СССР, 1988в. — 35 с.

Мочанов Ю. А. Древнейший палеолит Диринга и проблема внетропической прародины человечества. — Новосибирск, 1992а. — 254 с.

Мочанов Ю. А. Начальный этап изучения палеолита Северо-Восточной Азии (концепции А.П. Окладникова до открытия дюктайской палеолитической культуры) // Археологические исследования в Якутии: Тр. ПАЭ. — Новосибирск, 1992б. — С. 3—20.

Мочанов Ю. А., Саввинова Г. М. Природная среда обитания человека в эпоху камня и ранних металлов (по материалам археологических памятников) // Новое в археологии Якутии: Тр. ПАЭ. — Якутск, 1980. — С. 14—27.

Мочанов Ю. А., Федосеева С. А. Палеолитическая стоянка Ихине в Якутии. — Сов. археология. — 1968. — № 4. — С. 244—248.

Мочанов Ю. А., Федосеева С. А. Археология Арктики и берингоморские этнокультурные связи Старого и Нового Света в голоцене // Берингийская суша и ее значение для развития голарктических флор и фаун в кайнозое. — Хабаровск, 1973. — С. 196—199.

Мочанов Ю. А., Федосеева С. А. Основы корреляции и синхронизации археологических памятников Северо-Восточной Азии // Древняя история народов юга Восточной Сибири. — Иркутск, 1974. — Вып. 2. — С. 25—34.

Мочанов Ю. А., Федосеева С. А. Абсолютная хронология голоценовых культур Северо-Восточной Азии (по материалам многослойной стоянки Сумнагин I // Якутия и ее соседи в древности: Тр. ПАЭ. — Якутск, 1975а. — С. 38—49.

Мочанов Ю. А., Федосеева С. А. Периодизация и абсолютная хронология археологических памятников Якутии // Соотношение древних культур Сибири с культурами сопредельных территорий. — Новосибирск, 1975б. — С. 51—59.

Мочанов Ю. А., Федосеева С. А. Стратиграфия и абсолютная хронология палеолита Северо-Восточной Азии (по данным работ 1963—1973 гг.) // Якутия и ее соседи в древности: Тр. ПАЭ. — Якутск, 1975в. — С. 9—31.

Мочанов Ю. А., Федосеева С. А. Основные этапы древней истории Северо-Восточной Азии // Берингия в кайнозое. — Владивосток, 1976. — С. 515—539.

Мочанов Ю. А., Федосеева С. А. Новые данные о неолите арктической зоны Северо-Восточной Азии // Археология, этнография, источниковедение. — Иркутск, 1979. — С. 37—38.

Мочанов Ю. А., Федосеева С. А. Основные итоги археологического изучения Якутии // Новое в археологии Якутии: Тр. ПАЭ. — Якутск, 1980. — С. 3—13.

Мочанов Ю. А., Федосеева С. А. Основные этапы заселения человеком Якутии // Геология кайнозоя Якутии. — Якутск, 1982а. — С. 157—167.

Мочанов Ю. А., Федосеева С. А. Голоценовые культуры каменного века Северо-Восточной Азии // XI конгр. ИНКВА (Москва, авг. 1982 г.): Тез. докл. — М., 1982б. — Т. 3. — С. 321—322.

Мочанов Ю. А., Федосеева С. А. Ноосфера и археология // Наука и техника в Якутии. — 2001. — № 1. — С. 28—33.

Мочанов Ю. А., Федосеева С. А. и др. Археологические памятники Якутии. Бассейны Алдана и Олекмы. — Новосибирск, 1983. — 392 с.

Мочанов Ю. А., Федосеева С. А. и др. Археологические памятники Якутии. Бассейны Вилюя, Анабара и Оленека. — М., 1991. — 224 с.

Мочанов Ю. А., Федосеева С. А., Романова Е. Н., Семенцов А. А. Многослойная стоянка Белькачи I и ее значение для построения абсолютной хронологии древних культур Северо-Восточной Азии // По следам древних культур Якутии: Тр. ПАЭ. — Якутск, 1970. — С. 10—31.

Нестурх М. Ф. Проблема первоначальной прародины человечества // У истоков человечества (основные проблемы антропогенеза). — М., 1964. — С. 7—32.

Никифорова К. В., Кинд Н. В., Краснов И. И. Хроностратиграфическая шкала четвертичной системы (антропогена) // Четвертичная геология и геоморфология: 27 Международный геологический конгресс. Секция С. 03. Доклады. Т. 3. — М., 1984. — С. 22—32.

Обермайер Г. Доисторический человек. — СПб., 1913. — 687 с.

Окладников А. П. За методологию диалектического материализма в истории доклассового общества // Сообщения ГАИМК. — 1932. — № 3, 4. — С. 66—70.

Окладников А. П. Исторический путь народов Якутии. — Якутск, 1943. — 91 с.

Окладников А. П. История Якутии. — Т. 1. — Якутск, 1949. — 436 с.

Окладников А. П. Вклад советской археологии в изучение прошлого северных народов // Уч. зап. ЛГУ. — № 115. — Л., 1950а. — С. 22—37.

Окладников А. П. Освоение палеолитическим человеком Сибири // Материалы по четвертичному периоду СССР. — М.; Л., 1950б. — Вып. 2. — С. 150—158.

Окладников А. П. Письмо в редакцию (по поводу рецензии А. Я. Брюсова на книгу А. П. Окладникова о неолите Прибайкалья / Вестник древней истории. — 1951. — № 4) // Вестник древней истории. — 1952. — № 4. — С. 199—201.

Окладников А. П. Палеолит Монголии. — Новосибирск, 1986. — 232 с.

Павлов П. Ю. Палеолитический человек на северо-востоке плейстоценовой Арктики Европы: проникновение, освоение и адаптация // Проблемы историко-культурной среды Арктики. — Сыктывкар, 1991. — С. 109—111.

Пармузин Ю. П. В холодном коридоре планеты // Химия и жизнь. — 1981. — № 11. — С. 51—56.

Пеньков А. В. Магнитохронологические аспекты датирования дирингского археологического комплекса // Археологические исследования в Якутии: Тр. ПАЭ. — Новосибирск, 1992. — С. 178—187.

Пестряков А. П. Эволюционная изменчивость размеров и формы мозгового черепа человека // Хроностратиграфия палеолита Северной, Центральной и Восточной Азии и Америки. — Новосибирск, 1990. — С. 249—255.

Проблема поиска жизни во Вселенной. — М., 1986. — 256 с.

Рекомендации Всесоюзной конференции “Проблема прародины человечества в свете новых археологических и антропологических открытий”. 17—23 августа. — Якутск, 1988. — 8 с.

Рогачев А. Н. Значение и роль социальной среды в развитии культуры первобытного общества // Природа и развитие первобытного общества. — М., 1969. — С. 181—196.

Рогачев А. Н., Аникович М. В. Поздний палеолит Русской равнины // Палеолит СССР. — М., 1984. — С. 162—271.

Романовский Н. Н. Холод Земли. — М., 1980. — 189 с.

Романовский Н. Н. Древнейшая мерзлота Центральной Якутии (палеолитический памятник Диринг) // Отчет о работе на палеолитическом памятнике Диринг-Юрях / Архив отдела северной археологии и палеоэкологии человека ИГИ АН РС(Я). — Якутск, 1993. — 28 с.

Рычков Ю. Г. Предисловие // Кроманьонский человек. — М., 1979. — С. 5—6.

Рэфф Р., Кофмен Т. Эмбрионы, гены, эволюция. — М., 1986. — 402 с.

Семенов Ю. И. Как возникло человечество. — М., 1966. — 576 с.

Семенов Ю. И. На заре человеческой истории. — М., 1989. — 319 с.

Сергин С. Я., Щеглов М. С. Теоретическая реконструкция Берингийской суши в ледниковые эпохи // Берингийская суша и ее значение для развития голарктических флор и фаун в кайнозое. — Хабаровск, 1973. — С. 68—70.

Сосновский Г. П. Палеолитические стоянки Северной Азии // Тр. II Междунар. конф. АИЧПЕ. — Л., 1934. — Вып. V. — С. 246—304.

Сушкин П. П. Высокогорные области земного шара и вопрос о родине первобытного человека // Природа. — 1928. — № 3. — С. 249—280.

Тайлор Э. Б. Первобытная культура. — М., 1989. — 583 с.

Тейяр де Шарден. Феномен человека (преджизнь, жизнь, мысль, сверхжизнь). — М., 1987. — 240 с.

Титов В. С. К изучению миграций бронзового века // Археология Старого и Нового Света. — М., 1982. — С. 89—145.

Тугаринов А. Я. Общий обзор фауны Якутии // Якутия. — Л., 1927. — С. 223—240.

Уошборн А. Л. Мир холода. — М., 1988. — 382 с.

Федосеева С. А. Археология Якутии и ее место в мировой науке о происхождении и эволюции человечества. — Якутск, 1990. — 130 с.

Филиппович Н. Я. Полюс холода. — Л., 1972. — 72 с.

Фирсов Л. А. Предисловие // Гудолл Д. Шимпанзе в природе: поведение. — М., 1992. — С. 5—8.

Харрисон Дж., Уайнер Дж., Тэннер Дж. и др. Биология человека. — М., 1979. — 611 с.

Хоррабин Дж. Ф. Очерк историко-экономической географии мира. — М., 1924. — 152 с.

Чайлд Г. Прогресс и археология. — М., 1949. — 194 с.

Шаховец С. А., Шлюков А. И. Термолюминесцентное датирование отложений нижней Волги (новый методический подход) // Новые данные по геохронологии четвертичного периода. — М., 1987. — С. 197—204.

Шварц А. Л. Во всех зеркалах. — М., 1972. — 223 с. (С. 195, 196.)

Шер А. В. Роль Берингийской суши в формировании фауны млекопитающих Голарктики в позднем кайнозое // Берингия в кайнозое. — Владивосток, 1976. — С. 227—241.

Шкловский И. С. Замечания о частоте встречаемости внеземных цивилизаций // Проблема поиска жизни во Вселенной. — М., 1986. — С. 21—25.

Шульц Б. Миграции азиатских млекопитающих на Великие Равнины Северной Америки в среднем и позднем плейстоцене // Берингийская суша и ее значение для развития голарктических флор и фаун в кайнозое. — Хабаровск, 1973. — С. 11—12.

Энгельс Ф. Диалектика природы. — М., 1987. — 349 с.

Якимов В. П. Ранние стадии антропогенеза // Происхождение человека и древнее расселение человечества. — М.; Л., 1951. — С. 7—88.

Якимов В. Неандертальцы и человек современного вида // Курьер ЮНЕСКО, авг.-сент. 1972. — С. 50—52, 69.

Huntley D. J., Richards M. P. The age of the Diring Yariakh archaeological site. — Ancient TL. — 1997. — V. 15. — № 2—3. — P. 48—49.

Jia Lanpo. Early man in China. — Beijing, 1980. — 109 p.

Merhart G. The palaeolithic period in Siberia: contributions to the prehistory of the Yenisei region // American Anthropologist. — 1923. — Vol. 25. — № 1. — P. 21—47.

Mochanov Yu. A. Stratigraphy and absolute chronology of the palaeolithic of Northeast Asia // Early Man in America. — Edmonton, 1978a. — P. 54—66.

Mochanov Yu. A. The palaeolithic of Northeast Asia and the problem of the first peopling of America // Early man in America. — Edmonton, 1978b. — P. 67.

Mochanov Yu. A. Palaeolithic finds in Siberia (resume of studies) // Beringia in the cenozonic era. — Rotterdam, New Delhi, 1986. — P. 694—724.

Mochanov Yu. A. The most ancient palaeolitic of the Diring and the problem of a nontropical origin for humanity // Arctic anthropology. — Vol. 30. — № 1. — 1993. — P. 22—53.

Mochanov Yu. A., Fedoseeva S. A. Main periods in the Ancient History of North-East Asia // Beringia in the cenozonic era. — Rotterdam, New Delhi, 1986. — P. 689—693.

Mochanov Yu. A., Fedoseeva S. A. Western Beringia: Aldan River Valley, Priokhotye, Kolyma River Basin // American Beginnings. The Prehistory and palaeoecology of Beringia. — Chicago and London, 1996. — P. 157—227.

Movius H. L. Early man and pleistocene stratigraphy in Southern an Easern Asia. — Cambridge, 1944. — 125 p.

Newton. — 1986. — Январь. — С. 90—91. (На япон. яз.)

Waters M., Forman S., Pierson G. Diring-Yariakh: A lower paleolithic site in Central Siberia // Science. — 1997. — Vol. 275. — P. 1281—1284.

------------------------------------------------

 

Примечания

 

[1] Многие этнографы и антропологи считают очень престижным для себя издавать «фундаментальные» труды под названием «История первобытного общества». Для примера можно привести трехтомное издание сотрудников Института этнографии АН СССР «История первобытного общества» (М., 1983, 1986, 1988) и книгу В. П. Алексеева и А. И. Першица «История первобытного общества» (М., 1990). В этих книгах рассматривается множество вопросов, связанных с историей человечества в периоды палеолита и неолита. Однако их авторы, видимо, не понимают, что, не являясь археологами, могут писать не о дописьменной истории человечества, а только, в лучшем случае, о так называемой «параистории». О последней А. Л. Монгайт (1973, с. 60) писал: «Параистория — это меньшая и более поздняя часть доистории. Она относится ко времени после изобретения письменности, но вне тех областей, о которых есть письменные документы. Она охватывает меньшую часть каменного века, часть энеолита, а также бронзовый и железный века».

[2] Один из «парадоксов» культурной эволюции состоит в том, что чем выше становятся ее «научно-технические» достижения, тем беззащитнее становятся ее творцы — отдельные люди.

[3] Авторы придерживаются следующей периодизации дописьменной истории человечества: 1) эон человека — антропоген (все время существования Человека на Земле); 2) эры каменная и ранних металлов; 3) каменная эра делится на периоды палеолита (древнекаменный) и неолита (новокаменный), которые, в свою очередь, подразделяются на эпохи, этапы, стадии и фазы; 4) эра ранних металлов подразделяется на периоды бронзы и раннего железа, которые членятся на более низкие таксоны, такие же, как и у периодов каменной эры. В палеолите выделяются пять эпох: древнейшая (олдованская), древняя (ашельская), средняя (мустьерская), поздняя (многие называют ее верхней), позднейшая (одни называют ее голоценовым или финальным палеолитом, другие — эпипалеолитом, мезолитом или протонеолитом).

[4] Этим археологам следует напомнить, что еще В. А. Городцов (1908, с. 10) отмечал: «Для извлечения знаний из отношения первобытных памятников к почве существует особый метод, который можно назвать геолого-археологическим». К этому методу, который соответствует в палеонтологии стратиграфии и тафономии, сейчас следует добавить метод криоархеологический. Он необходим для квалифицированного исследования археологических памятников, расположенных в современной и «ископаемой» криолитозоне.

[5] В палеонтологии и биологии принципом «приоритета» называется «право на сохранение названия, предложенного для любой систематической единицы первым автором» («Геологический словарь», 1978, т. 2, с. 137). Этот принцип особенно часто нарушает А. П. Деревянко, который во многих публикациях пытается заменять существующие названия культур и культурных традиций на новые, связанные с его открытиями.

[6] В нашей литературе очень распространены выражения: «как известно» и «принято считать». Для их оценки весьма подходит высказывание В. И. Ленина о «здравом смысле», как о «предрассудках своего времени» (Ленин, 1978, с. 245). Кто этого не понимает, тому наукой лучше и не заниматься.