Говорят, бедная наша армия, наконец, поправит своё материальное положение. Скоро слово «офицер» снова будет звучать гордо. Скоро служить в армии снова станет престижно. Говорят…

А мне в это верится с трудом. Особенно после того, как я прочла письмо солдата, адресованное его родителям. Письмо это мать и отец принесли в редакцию. Оно очень длинное, на семнадцати листах школьной тетрадки. Но его надо прочесть, чтобы знать, куда идут служить наши мальчишки, что их там ждёт, как и кто из них делает защитников Родины.

«Здравствуйте дорогие родители, папа и мама! Вот я и приехал в г. Биробиджан, в воинскую часть в с. Бабстово. Встретили нас не очень. Водитель, который вёз нас, якобы по приказу старшего по званию, собрал сотовые телефоны, типа с ними нельзя. При прохождении через КПП нас поприветствовали словами: «Добро пожаловать в ад, духи!» после у нас опять спросил про сотовые телефоны сержант, который вёз нас. Мы сказали ему, что у нас их забрал водитель, который вёз нас в часть. Тут сержант крикнул: «Бегом марш!» и побежал с нами до казармы. Когда мы прибежали к казармам, он попросил подождать его. Через 15 минут он вернулся к нам с пакетом, в котором лежали телефоны. Нас сопроводили до второй казармы. Когда мы поднялись на этаж, нас попросили сложить содержимое карманов в кепки и сказали: «Если есть деньги, лучше отдать сразу». И после этого вопроса нас переспрашивали, снова угрожая. После заводили в кабинет и проверяли содержимое вещмешков.

Нас поселили в комнате, где раньше занимались физподготовкой. Нам не додали матрасы и простыни. На следующий день нам рассказали, куда мы попали, и что мы будем проходить «курс молодого бойца»...  

После физподготовки нас отводили в подразделение и заставляли убираться везде, издевались и били. Сначала мы не знали, кто они, потом оказалось, что они такие же солдаты срочной службы, как и мы, только отслужившие полгода. Так пролетел целый месяц… Были парни, которые от нехватки терпения резали вены на руках. Страшно было.

Нас не предупредили, когда мы принимаем присягу. На следующий день нам просто дали в руки папку с присягой и автомат, и построили на плацу. Я думал, что «курс молодого бойца» прошёл. Теперь самое интересное впереди. Нас встретили срочник и старший сержант. Мы познакомились. Нас было 4 молодых солдата… Нам сказали, что мы попали в первый ПулБ взвода связи. Нас повели получать вещмешки. Старший сержант повёл нас в гараж и сказал, чтобы мы оставили вещмешки у него на сохранении.

Придя в подразделение, мы познакомились с остальным коллективом взвода…

Вечером, приведя нас в подразделение, нам велели готовиться к завтрашнему дню и форму с берцами спрятать. Через несколько часов после отбоя я почувствовал удары по лицу кулаком. Просыпаюсь, мне говорят, чтобы я шёл в строй. Встал в строй, ничего не понимаю. Нас завели в умывальник. Там сидело четверо человек. Они начали бить нас и заставлять наводить порядок в умывальнике или взамен требовали деньги по 2 000  рублей.

Пришла моя очередь. Один кричит, если я возьмусь за тряпку, то он разобьет мне лицо. Другой подошёл ко мне. У него был обмотан кулак тряпкой или полотенцем. Говорит мне: мой полы. Я ему ответ: не буду. Он мне – пару ударов в грудь, говорит мне: мой полы и плюёт на пол. Я опять говорю: не буду. Он наносит ещё несколько ударов по лицу. Я посмотрел на тех, кто послушался  и начал мыть пол. Эти четверо плевали на пол рядом с ними, кидали бычки от сигарет, били, издевались, смеясь. Так продолжалось целую неделю. Я уже думал, что это никогда не кончится. Всё это время я боялся зайти в казарму. Сидел в парке на углу у казармы, за казармой, где угодно, лишь бы не в подразделении. Ходил только на построение, а после уходил с товарищами в парк. На построении нам постоянно рассказывали про дела, заведённые прокуратурой в других воинских частях. У нас опять кто-то вскрыл вены в туалете, кто-то убежал… Нас собирали в казармах и говорили: так нельзя, лучше подойди, скажи, что случилось. Если не хочешь служить, мы комиссуем тебя по «дурке». Были добровольцы. Их заводили в кабинет офицеры и били. Ночи были тяжёлые. После часа ночи нас будили ударами по лицу или поджигали пятки, пальцы на ногах. Снова строили. Одних уводили на 3 этаж в разведроту и заставляли помогать им делать ремонт, других уводили в туалет. Над оставшимися просто издевались. На одном из таких ночных построений я познакомился с мед. взводом. Их повели делать ремонт в разведподразделении. Наутро они рассказали, что вернулись только в пять часов утра и что сильно хотят спать.

С утра после построения меня забрали в парк. Вернувшись к обеду, я обратил внимание на моего товарища – Артёма, у которого под глазом был фингал. Я спросил, что случилось. Он ответил, что подошёл тувинец и сказал: давай карточку на пополнение счёта. Тёма отказал ему. Тувинец выхватил стул из-под Тёмы и хотел ударить его. Тёма не успел увернуться и тувинец начал его бить. Другие тувинцы, которые находились тут же, накинулись на Тёму. Он сказал: «Помню много рук, крики и кто-то вытащил меня». Он думал, что это всё  – конец. А весь наш взвод стоял и смотрел на происходящее. Ещё одна ночь. Нас снова поднимают, строят и говорят: кто будет сотку тянуть дедушке, того трогать не будут. Якобы, мы должны давать им деньги, ложить на счёт сотового телефона. Я сказал, что потерял симкарту и блокнот с номерами. Сам ни с кем не могу выйти на связь. Они мне говорят: иди, воруй кепки, форму, берцы, продавай и делись. Я отказался. Снова туалет, удары по лицу, разговоры, психологическое давление. Форму и берцы приходилось прятать каждый день, чтобы не украли.

Утром выходим на зарядку. Тут я познакомился с лейтенантом – командиром медицинского взвода. Он говорил: «Меня раздражает, когда вы молчите, а когда разговариваете, меня бесит. Я буду убивать вас». Как только он нас не называл! Поначалу только слова, потом бил нас и медиков. Нас  не так сильно, как медиков. Он заводил их по одному в свою канцелярию и жестоко избивал. Они выходили оттуда в страшном состоянии. Кто-то с порванным ухом, кого-то бил по ногам.

Первый полигон. Обещали стрельбы. Нас троих отправляют с первой ротой и их командиром. Мы собрали средства связи и пошли к машине. По команде мы построились рядом с бортом. Потом мы начали залазить в  кузов. На нас кричали, давали подзатыльники, пинали. Некоторые пацаны вываливались обратно, падали на землю. Я успел залезть, но успел приподняться, как почувствовал удар в грудь ногой, второй удар прошёл по спине. Приехали на поле в Биджан. Сказали: стрельб не будет, берите лопатки и косите траву.

Вечер, обратный путь. Пока мы косили траву, капитан пил пиво, а после попросился сесть за руль. Он ехал очень быстро и влетел в кювет, положив «Урал» на бок. Часа полтора мы его вытаскивали. А капитан орал: «Быстрее, не то вы у меня в Бабстово умирать будете».

Снова ночь, снова сны о доме. Опять будят, опять в умывальник, опять бьют, просят, чтобы мы порядок навели. Нам в туалет ходить запрещают, говорят, что за нашим подразделением он не закреплён, а порядок там навести требуют.

Тяжёлая ночь, опять утро. Не услышали «подьём». Чувствую: скатываюсь с кровати, один удар головой об стенку, пара – в затылок. Как оно  меня достало! Разворачиваюсь с кулаками уже, смотрю: стоит сержант медвзвода. Ещё пара ударов по лицу. Слова: «Дурак, что ли?».

Первая тревога. Стою, выдаю рации, захожу в дежурку отдать лейтенанту рацию, получаю пару ударов антенной по ногам. Больно. Не показываю, что боюсь и что больно. Отдаю, ухожу. Забираю вещмешок, встаю в строй. Тревога прошла. Объявляют, что батальон уезжает на полигон на неделю, а меня и двоих из взвода оставляют линейщиками. Утром, уходим из казармы на завтрак, потом за боксы. Льёт дождь, холодно. Никита предлагает сходить на пост ВАИ, там просидеть до обеда, после обеда опять к ним до ужина, и после ужина до самого отбоя.

Опять умывальник, опять «порядок», опять бьют.

Утро. Просыпаться неохота. Так прошла неделя. Когда мы писали письма, нас заставляли писать, что всё отлично, проверяли, вскрывали конверты, заставляли переписывать.

Снова суицидники… Приехала проверка. Командир батальона… Построение, всякая показуха, угрозы от офицеров. Услышал: капитан, кажется не из нашей части сказал: на срочника руку поднимать – это последнее дело. Снова построение, только в казарме, рассказы про то, как прокуратура плохо относится к солдатам–жалобщикам, отправляют их в магазин, а в это время заводят дело, якобы, о том, что они ушли в побег. Заставляют солдат  работать официантами. И мы верили комбату.

Нас переселяют в кубрик. Ночью слышим какой-то шум. Утро, проверка. Подскакиваем. У нас в кубрике двоих солдат порезали. Снова ночь, слышу, как издеваются над моим сослуживцем. Не могу уснуть. Час ночи. Встаю и иду в умывальник. Пока никого нет умываюсь, бреюсь. Опять не могу уснуть. Закрыв глаза, вижу картину всего, что было. Прошу у сослуживца телефон. Звоню вам. Говорю, что у меня всё отлично. До 3 часов не могу уснуть. Потом вырубаюсь, вижу последний сон о доме, как я прихожу в город, а за мной всё горит. Больше дом не снится.

Выезжаем на учения, ставим палатку. Полночи не сплю, слежу за костром. Уснул на земле, костёр погас, холодно. Под утро будят. Собираемся бегом, снова суета. Приезжаем в часть, учения отменили…

Капитан вводит казарменный режим, проходит время режим отменяют. Собираемся на полигон. Опять я еду с первой ротой. Неделю там не живём – выживаем. Ищем, что можно поменять на еду. Приезжаем в часть. Сразу же готовимся к учениям. Понедельник – выезд по тревоге. Техника сломана, садимся в чужой «Урал». Приезжаем на первую точку. Ставим две палатки вчетвером. Отправляют покушать. Мы идём, а нас кормить не хотят. Комбат отправляет с нами замполита. Нам накладывают чуть-чуть каши на весь день. Ночью –  наряд. Полночи опять не спим. Утро. Собираемся, переезжаем на другую точку. Снова палатки, снова так кормят, снова наряд, снова не спим. Так прошла  неделя. В последние дни старослужащий начинает издеваться, пытается угрожать. Якобы, мы ничего не делаем. Другой «дед» начал бить нас за то, что мы, якобы, работаем медленно. В последние дни я заболел. Обратился в лазарет к контрактнику. Сказали: подозрение на пневмонию. Две ночи лежал, а днём всё равно заставляли работать. Приехал в часть. «Дед» стал снова издеваться, пинать ногами в строю, бить по лицу, звал своих друзей в кубрик. Они все вместе издевались над нами. Терпеть уже сил не хватало.

Земляк, уходя на дембель, подарил мне свои новые берцы. Я зашёл в них в кубрик. Там «деды» захотели их снять с меня. Я не отдавал. Меня начали бить…

Что-то случилось у меня с плечом. Я испугался. После ужина я побежал в санчасть. Меня положили сначала в санчасть, но не из-за плеча, а из-за простуды. Через четыре дня отправили в госпиталь…»

Это ещё не финал письма, но я на этом остановлюсь. Скажу лишь, что сегодня здоровье солдата, написавшего это письмо, под угрозой.

И не только его здоровье. Скольких мальчишек покалечили в этой воинской части в с. Бабстово? Сколько ещё покалечат? Сколько прольётся материнских слёз, прежде чем в этой части слово «офицер» снова будет звучать гордо? Сколько порогов в кабинетах чиновников придётся оббить отцам, прежде чем служить в армии для их сыновей снова станет престижно?

Говорят, бедная наша армия скоро, наконец, поправит своё материальное положение. А как насчёт морального?

Елена Голубь,

«Газета на Дом», №9  от 07.03.12