Яков Тряпицын
Яков Тряпицын
[...]
Отряд Тряпицына
 
«Несколько раньше описываемых событий, в конце 1919-го года, в приморских партизанских трущобах, перед самым переворотом, появилась наша старая знакомка по Харбину, приятельница Николая Покровского, Нина Лебедева.
 
Это была та самая очаровательная волшебница, гимназистка-восьмиклассница обворожившая Николая. Она была той девушкой, которая как-то объясняла Николаю, что никакого равенства в мире нет и не будет и что в мире существует только две породы людей: сверх-люди, и вся остальная масса людей-быдло, которым суждено подчиняться и служить небольшой элите. Это быдло можно совершенно равнодушно давить, как клопов, или муравьев, что она и продемонстрировала Николаю, наступив ногой на деловитых муравьев.
 
Как и нужно было ожидать, в революционное время и последовавшую гражданскую войну, Нина оказалась на стороне революции. Мало что было известно о ней в первое время и только в конце 19-го года она выплыла на поверхность в Приморье, среди красной партизанской элиты. Она оказалась верна себе - стала одной из ответственных работников и руководителей партизанского движения.
 
Здесь Нина нашла свое место сверх-человека. Партизанская борьба была жестокая. Всех пойманных белых, сочувствующих им, или просто подозреваемых в сочувствии белым, партизаны предавали мучительной казни. Нина совершенно равнодушно, своими темными глазами, смотрела на расправы. По-видимому, у нее не было простых человеческих чувств, сострадания или жалости - только, пожалуй, страшное равнодушие к тем, кого давили, как клопов или муравьев.
 
Революционерка Нина быстро поднималась по иерархической лестнице революционного движения и в 1919 году была одной из руководителей партизанского движения в Приморье.  Она не была большевичкой, а скорее крайней левой эсеркой-максималисткой.
 
Положение в Приморье было опасное. Отдельных главарей подполья вылавливала контр-разведка и расправлялась с ними. Движение против белых было еще плохо организовано. Каждая организация вела борьбу индивидуально, без общего плана. Были ячейки большевиков в городах, занимавшиеся пропагандой в военных частях; были рабочие организации; были объединения революционного крестьянства, поставлявшего людской материал в партизанские отряды. Красная элита решила все это объединить.
 
В начале зимы, 2 ноября 1919 года, в обстановке полной конспирации была созвана конференция представителей всех разрозненных организаций для выработки общего плана борьбы против белых и для организации боевого руководящего штаба.
 
Конференция состоялась в селе Анастасьевском хабаровского уезда и на ней присутствовали представители партийных организаций и партизанского движения, включая двух уцелевших членов хабаровской подпольной организации большевиков - Попко и Нину Лебедеву. Перед этим, организация была обнаружена и ее активные члены ликвидированы. Из крупных ее руководителей сумели спастись только Лебедева и Попко.
 
С Ниной Лебедевой в руководящих подпольных кругах считались, как с энергичной, умелой подпольной работницей. Когда на конференции было решено избрать штаб для общего руководства партизанским движением, никто из присутствующих не сомневался в том, чтобы Нина была избрана в состав штаба, настолько высок был ее авторитет среди них, хотя она была еще очень молода. На вид ей можно было дать лет 21-23. Да и вообще, руководство партизанского движения было в молодых руках. Даже красному командиру Сергею Лазо было только 26 лет, когда он был сожжен японцами в топке паровоза.
 
Нина была наиболее красочной фигурой партизанского движения в Приморье. Молодая, стройная, всегда одетая в кожаную одежду и изящные высокие сапоги, с более высокими каблуками, чем у других - дань своей женственности, с двумя револьверами у пояса и часто с карабином за спиной, она, конечно, выделялась среди своих соратников. Никаких вольностей по отношению к себе не позволяла; была быстра на руку, а в случае необходимости не колебалась пускать в ход и свой хлыст.
 
Новоизбранному штабу партизанского движения предстояла трудная задача объединить все отдельные партизанские группировки, которые были скорее индивидуальными шайками, не особенно подчинявшимися своим главарям. Штабу, каким-то образом, но удалось объединить все эти шайки и создать объединенное партизанское движение, кроме отряда Якова Тряпицына.
 
Тряпицын отказался подчиняться каким бы то ни было директивам, вышел из подчинения штабу большевиков и увел свой небольшой отряд в низовья Амура, решив сконцентрировать свою деятельность в районе Николаевска-на-Амуре. Этот отряд в начале состоял только из 35 человек, но это были отъявленные головорезы.
 
Кто же такой был, в сущности, Яков Тряпицын? Биография его была типичной биографией многих руководителей партизанских группировок. В своей революционной деятельности однако, Тряпицын оторвался от трафарета и стал действовать совершенно самостоятельно, не считаясь ни с какими указаниями или директивами красного командования.
 
Перед Первой Мировой войной он был рабочим-металлистом на одном из заводов в Петербурге. Во время войны он был мобилизован и ко времени февральской революции был уже унтер-офицером одного из полков на немецком фронте. Он сразу же присоединился к революционным группировкам и после революции оказался одним из наиболее активных и даже жестоких главарей различных солдатских фронтовых комитетов, не раз участвуя в расправах над офицерами.
 
В середине 19-го года, пробираясь на Дальний Восток, он был схвачен в Иркутске белой контрразведкой, но ему, каким-то образом, удалось бежать из заключения.
 
Вскоре он прославился в Приморье, как главарь своего собственного партизанского отряда, совершавшего смелые налеты на поезда и селения, находившиеся под властью белых. Здесь прославился он и своей исключительной жестокостью и расправами, как над пленными, так и над мирным населением.
 
Во всяком случае, его звезда была довольно высокой в красных партизанских кругах и ему было даже поручено возглавить партизанское движение в низовьях Амура, с главной задачей захвата города Николаевска-на-Амуре. Управлять действиями этого партизана, скорее анархиста, было делом не легким. До тех пор, пока он действовал против белых, он был одним из своих, но никто не знал кем и чем он будет после победы над белыми.
 
Политическая философия этого малограмотного главаря партизан была очень простой и ее можно было выразить одним словом - «против». Он был против старого режима, против офицеров и чиновников, против «попов», против богатеев; одним словом - «против буржуев».
 
Что касается слова «за», то здесь его философия была скорее расплывчатая. Конечно, он был «за» власть большевиков, хотя совершенно не знал и не понимал их программы... был за них только потому, что они были «против буржуев». На этом, его политическое кредо заканчивалось.
 
Он был человеком действия, продуктом этих страшных лет. Его жестокость была чистым садизмом. Ему недостаточно было застрелить человека... Нет, этого было мало. Его нужно было замучить, забить шомполами до смерти!..
 
Несмотря на его самовольство и анархистские наклонности, большевистская организация Приморья считала его своим и доверяла ему ответственные операции, хотя он часто действовал по своим собственным планам и мало считался с приказами. До тех пор, пока он был и действовал против белых, он был своим и ему даже доверили руководство операциями против Николаевека-на-Амуре.
 
В Николаевске был небольшой гарнизон белых. К несчастью для Тряпицына, в Николаевск еще в минувшем 18-ом году прибыл японский отряд, человек в пятьсот. Конечно, Тряпицыну с его отрядом в три десятка партизан нечего было и думать о нападении на Николаевск.
 
Несмотря на свои незначительные силы вначале, Тряпицын показал, однако, незаурядные организаторские способности. Оперируя в нижнем течении Амура, он быстро сумел объединить разрозненные партизанские шайки в одну внушительную силу, с которой он мог теперь потягаться и с белыми и с японцами в Николаевске-на-Амуре.
 
При этом, он не погнушался, где требовала необходимость, расстрелять главарей отдельных отрядов - большевиков, чтобы иметь возможность включить их отряды в свой объединенный отряд, под его личным командованием. Погибло несколько видных большевиков.
 
В начале 20-го года у Тряпицына в низовьях Амура уже было, под его командованием, не менее двух тысяч человек. Действовал он совершенно самостоятельно, отказываясь исполнять какие бы то ни было директивы большевистского штаба в Приморье.
 
Еще на конференции в селе Анастасьевском, 2 ноябре, главарями партизанского движения был поднят вопрос о Тряпицыне. Решено было, однако, пока что его не трогать, потому что в обстановке партизанщины, боровшейся против белой власти, отряд Тряпицына, пусть бунтаря, но был внушительной силой. В то же время, было вынесено решение послать к нему влиятельного члена партизанского штаба для контроля над его действиями с и наблюдения за выполнением директив партии.
 
Вызвалась поехать к Тряпицыну Нина Лебедева. Члены штаба, с сомнением, посмотрели на нее - сумеет ли она заставить Тряпицына подчиниться генеральному штабу партизанского движения.
 
Задетая за живое, Нина вскочила, вышла на середину комнаты:
 
- Сомневаться в моих способностях и во мне лично вы не смеете, - произнесла она, сердито оглядев своих коллег, - я уже не раз доказала свою верность и руководительские способности... А принудить Тряпицына к подчинению у меня никаких затруднений не будет. Не мало таких «Тряпицыных», как в Забайкалье, мак и на Амуре я привела к покорности...
 
И Нина многозначительно положила руку на свой пистолет у пояса.
 
Все весело засмеялись... Обстановка разрядилась и Нину Лебедеву единогласно делегировали отправиться в отряд Тряпицына, официальным представителем штаба партизанских отрядов. Главным образом ей поручено было внушить ему беспрекословное подчинение ей, комиссару штаба, и через нее - большевистской партизанской организации на Дальнем Востоке.
 
Несмотря на чрезвычайные трудности и рогатки белого командования и японцев, Нина, под чужим именем, в зимнюю стужу добралась до низовьев Амура и, как снег на голову, вдруг явилась в штаб-квартиру Тряпицына, в одной из небольших деревушек под Николаевском. Пришла в избу Тряпицына и предъявила ему свой мандат, хотя главарь анархистов ее знал, встречал ее в Приморском подполье.
 
- Снимай полушубок, грейся, - сказал ей Тряпицын, весьма пораженный ее появлением. - Так, значит с мандатом... а на какой счет изволила прибыть?
 
Нина детально объяснила ему свои полномочия и сказала,что привезла план совместных действий против белых.
 
- Приехала, значит, указывать мне, что делать! Командовать мной... - саркастически сказал он, усаживаясь за стол против Нины... Потом, сузил глаза, которые вдруг стали холодными, стальными и процедил:
 
- Я уже сообщил вам всем, что я вышел из подчинения вашему комиссарскому командованию... и буду действовать самостоятельно. У меня большой, боевой отряд, абсолютная дисциплина и я буду самолично действовать против белых. Не вашим разрозненным группам деревенских парней, которые и винтовку держать-то не умеют в руках, указывать мне.
 
Нина положила обе руки на стол и слегка повысив голос сказала:
 
- Если откажешься подчиняться, Яков, то предупреждаю, у меня имеются широкие полномочия сместить тебя, снять с командования отрядом и даже, если необходимо, арестовать, со всеми вытекающими из этого последствиями.
 
И Нина демонстративно положила руку на кобуру револьвера.
 
Тряпицын заметил ее многозначительное движение, ухмыльнулся и примирительно сказал:
 
- Ну да об этом еще поговорим вечерком, а сейчас отдохни, да закуси...
 
Глаза его хитро заблестели.
 
Вечером, Тряпицын пришел к Нине. На дворе завывала пурга... ветер нагребал сугробы у завалинок изб... мощный, бесконечный хвойный лес грозно шумел. А за околицей, как когда-то говорили, «ни зги не видать».
 
Тряпицын пришел подвыпившим, подошел к вскочившей Нине вплотную и сразу же заявил ей, что ему наплевать «с верхней полки» на директивы штаба партизан и что она «баба знатная».
 
Когда Нина пыталась выхватить револьвер, он грубо схватил ее за руку, швырнул оба ее револьвера в угол комнаты, повалил яростно сопротивлявшуюся Нину на кровать и изнасиловал ее. Мечты Нины разбудить в анархисте и бунтаре революционную сознательность, были грубо разбиты в эту ночь, а ее внушительный мандат превратился в клочок бумаги.
 
На утро, Тряпицын пришел в избу и насмешливо, и в то же время с долей недоумения, сказал угрюмо смотревшей на него Нине:
 
- А ты, оказывается невинная... Никак не ожидал этого от такой сознательной революционерки!
 
Нина, злобно, отвернулась от него и подошла к замерзшему окну.
 
Тряпицын взялся за ручку двери:
 
- А ты, значит, будешь временно причислена к моему штабу. Когда попривыкнешь немного, то будет видно... может быть получишь какие задания. А пока что твои «самопалы» я конфискую,чтобы нечаянно они меня не продырявили. Остепенишься - получишь их обратно.
 
Нина, в сущности, стала его пленницей, а иногда ей приходилось и отдаваться ему. Сопротивляться было немыслимо. Она была в полной власти зверя в человеческой шкуре.
 
Шли недели и постепенно Нина заметила, что сожительство с Тряпицыным ей не стало противным. Мало того, после долгих дум и переживаний в уме всего, что произошло за последние недели, Нина неожиданно пришла к убеждению, что ей даже нравится жизнь в отряде Тряпицына. Это был бунтарь, никому не подчинявшийся, сам себе хозяин, а главное - полный хозяин двух тысяч людей, слепо повиновавшихся ему. Ей понравилась эта абсолютная власть, которая ей, тоже анархистке, была больше по душе, чем жесткие партийные ограничения большевиков, требовавших полного подчинения партийной дисциплине.
 
Красные командиры в Сибири: Нина Лебедева (сидит с портфелем) и Яков Тряпицын (в белой рубахе, лежит на кровати)
Красные командиры в Сибири: Нина Лебедева (сидит с портфелем) и Яков Тряпицын (в белой рубахе, лежит на кровати)

 
Нина рассказала об этом Тряпицыну, объявив, что она порывает с большевиками и поступает в его отряд. С этого переломного момента на ее жизненном пути, Нина Лебедева стала ближайшей помощницей Тряпицына и его сожительницей. Ее революционная карьера свелась теперь к очень простому знаменателю - вооруженным налетам на белые гарнизоны, расправы над пленными и конфискация имущества в захваченных селах. С двумя револьверами у пояса и карабином за спиной, Нина лихо носилась со своими опричниками по заснеженным долинам Нижнего Амура, наводя ужас на людей.
 
Ей страшно импонировала абсолютная власть теперь в ее руках над населением Приамурья. Здесь она смогла полностью проводить в жизнь свои идеи и философию принадлежности к классу сверх-людей, которую она пыталась когда-то объяснить своему,  как она называла его, «несмышленышу», Коле Покровскому. У Нины, казалось не было сердца.
 
Она, с полным безразличием относилась к расправам партизан над населением, хотя, нужно сказать, сама лично людей не расстреливала... предоставляла эту грязную работу заплечным мастерам, полу-людям, полу-животным, получившим полную свободу своим разнузданным, животным и даже звериным инстинктам.
 
Иногда, так же безразлично, она отдавала приказ расстрелять для примера другим,  какого-нибудь зарвавшегося, ошалелого партизана - не за убийства людей, в скорее за нарушение дисциплины и абсолютного подчинения ее власти.
 
Хотя она сама и не расстреливала, но допрашивать пленных и подозреваемых любила и при этом охотно била их по лицу. Эти рукоприкладства доставляли ей удовольствие, главным образом потому, что при этом она ощущала чувство экзальтации, абсолютной власти над человеческим существом.
 
Тряпицын, с удовольствием, заметил эту, новую теперь, Нину и стал полностью доверять ей. Мало того, он официально, на заседании со своими ближайшими сотрудниками и главарями отдельных отрядов, назначил Нину на должность начальника штаба - вторым после него лицом. Спорить с ним было опасно и все покорно согласились с назначением Нины на этот пост.
 
Уничтожение Николаевска
 
В феврале 20-го года у Тряпицына накопилось достаточно сил для того, чтобы выступить против оплота белой власти и японцев в нижнем течении Амура - Николаевска-на-Амуре. У него уже были стычки с небольшими японскими гарнизонами на Амуре, которые вынудили японцев отступить в Николаевск.
 
К 25 февраля Николаевск был окружен и японцам было предложено сдать город, с гарантией неприкосновенности японцев,если они выдадут Тряпицыну всех белых офицеров.
 
Переговоры велись три дня и японцы, сознавая безнадежность положения, 28 февраля подписали соглашение с Тряпицыным. Соглашение было подписано двумя лейтенантами японской армии Цукамото и Кавамото и красными главарями Тряпицыным, Наумовым, Д. Бичем и Дедом-Пономаревым.
 
Сдавая Тряпицыну город японцы выдали ему всех русских белых офицеров, которые были немедленно посажены в тюрьму до окончательного решения их судьбы.
 
На следующий день, хорошо зная о кровавых расправах Тряпицына над белыми, многие офицеры лишили себя жизни, порезав стеклами вены на руках.
 
Сразу же в городе началась вакханалия арестов. Партизаны рыскали по городу и хватали всех попадавших им под руку чиновников и интеллигентов. Тюрьма была забита арестованными,бросали туда не только мужчин, но и женщин.
 
В тот же день, Тряпицын, со своими опричниками, явился в госпиталь, где лежали раненые и больные белые офицеры, за которыми ухаживали сестры милосердия, большей частью жены офицеров.
 
Партизаны набросились на раненых,стали избивать их шомполами, на глазах пораженных ужасом врачей и сестер милосердия. Все были забиты на смерть. После этого, Тряпицын передал сестер милосердия для забавы своим подручным. Несчастные женщины были изнасилованы пьяными партизанами, а потом брошены в тюрьму.
 
Начальник тряпицынского штаба Нина Лебедева сильно выделялась среди распущенных, растрепанных партизан. Она заказала себе кожаные костюмы и изящные шевровые сапожки на полувысоком каблуке. Разъезжала она по городу на хорошем коне, одетая в шевровый кожаный костюм какого-то необыкновенного вишневого цвета, всегда с двумя револьверами в кобурах на поясе и кавалерийским карабином за спиной. При ней обычно находился эскорт из двух или трех партизан, не совсем ясно были ли они ее вестовыми или же охраной начальника штаба отряда.
 
Жители города, со страхом смотрели на «комиссаршу» Лебедеву, ленивой рысью, каждое утро, ездившую по направлению к тюрьме, где она до полудня производила допросы арестованных, «с пристрастием». Ее допросы, однако, не всегда были жестокой расправой.
 
Била она на допросах на очень усердно, больше для собственного садистического удовлетворения и наслаждения своей абсолютной властью. Ей было приятно видеть испуганных, здоровых мужчин, стоявших перед ней, по ее приказанию «на-вытяжку» и покорно получавших пощечины от нее, «слабой женщины». Упорно ходили слухи, что Лебедева не редко сама пристреливала допрашиваемых, по настроению.
 
Ездила она на допросы каждое утро. Жители города уже хорошо знали ее и старались не попадаться ей на глаза, чтобы невзначай не огрела плетью по спине. Многие вначале испытали на своих спинах удары ее хлыста, которым она огревала прохожих ради забавы.
 
Ко времени проезда Лебедевой улица пустела. На ней никого не было видно. На этот раз, однако, через дорогу перебегала, случайно оказавшаяся там уборщица местной гимназии, пожилая женщина. Она была одета в тяжелый, меховой полушубок, на голове - теплый платок. Сильно закутанная женщина не видела и не слышала подъехавшую «комиссаршу». Нина, увидев ее, подскакала к ней и, с размаху, ударила ее хлыстом по спине, под довольный смех вестовых.
 
Бедная женщина, от неожиданности, вскрикнула:
- Ах, Господи! Что же это такое!
 
И мигом скрылась за воротами соседнего дома. Вестовые загоготали:
- Ишь, заверещала буржуйка!
 
Для них, все городские жители были «буржуи», даже уборщица школы.
 
Прятавшиеся за воротами жители города только угрюмо бормотали:
- Опять Нинка поехала на допрос!
* * *
 
Как-то, уже в середине марта, к ней, в кабинет начальника тюрьмы, привели на допрос очередного заключенного, молоденького прапорщика, испуганно остановившегося перед «комиссаршей» во-фронт. Нина, как кошка, нацелившаяся на испуганного мышонка или птенца, насмешливо подошла к прапорщику. Ее поразила молодость офицера. Он был совсем юнец. Вероятно, в первый раз в своей жизни она почувствовала нечто похожее на жалость, что этого юнца придется отдать на расправу палачам.
 
- Ты кто такой? Офицер? - обратилась она к нему. Она, ко всем арестованным обращалась на «ты», чтобы показать свое презрение к ним.
 
Юнец, со страхом, признался, что был офицер, но, тут же, поспешил оправдаться, что он не был кадровым офицером, а только прапорщиком, выпускником скоропалительного, четырехмесячного курса, уже после февральской революции.
 
Репутация допросов «комиссарши» среди заключенных уже была хорошо известна и он, отвечая на вопрос Нины, зажмурил глаза, ожидая звучной оплеухи.
 
Нина, насмешливо посмотрела на него, довольная видом своей испуганной жертвы.
- Имя? - сурово спросила она.
 
Он назвал свою, довольно громкую фамилию Н. из балтийских немцев.
 
Нина подняла брови:
- А... остзейский барон? Прапорщик замялся.
 
- Не скрывай, барон, твоя фамилия хорошо известна.
 
Она опять посмотрела на него, подумала, и прищурила глаза и спросила:
- Денщика имел?
 
- Так точно... полагался по штату...
 
Сурово посмотрела:
- Бил денщика по морде?
 
- Никак нет. Такими делами не занимался, да и запрещено было рукоприкладство в русской армии по закону.
 
- Врешь... бил... все вы били денщиков...А денщик, небось, сапоги тебе чистил, да белье стирал и штопал!
 
«Барон» поежился, не зная что отвечать на довольно странный допрос «комиссарши».
 
- Все вы, офицеры, чиновники и прочие буржуи являетесь бесполезным грузом, ненужными людьми для нашего нового государства и поэтому подлежите уничтожению, - резко сказала Нина, глядя ему прямо в глаза.
 
Молодой офицер побледнел.
 
- Хотя, - продолжала она, подумав немного, - дам тебе возможность прожить дольше других...
 
Глаза ее засверкали...  новая мысль ей определенно понравилась:
 
- Власть вашего класса закончилась. Рабочий пролетариат взял власть в свои руки... и я сейчас подумала, что уничтожить тебя всегда можно, что, если попробовать дать тебе испытать то, что испытывали денщики?.. Раньше денщики служили и чистили тебе сапоги... а теперь времена переменились и, почему бы, тебе не стать денщиком, служить и чистить мне сапоги?.. Испытаешь на собственной шкуре, что значит быть денщиком.
 
И Нина довольно засмеялась. Ей эта мысль очень понравилась.
 
- Назначаю тебя официально своим вестовым, потому что теперь денщиков у нас нет, но в сущности, ты будешь исполнять обязанности моего денщика.
 
Нина вызвала начальника тюрьмы, который почтительно стал у двери.
 
- Этого заключенного я беру к себе на поруки, для домашних работ. Оформи там, что полагается... - приказала Нина.
 
- Слушаюсь, товарищ начальник, будет исполнено.
 
- Пойдем!.. - коротко приказала она «барону».
 
Нина Лебедева в Николаевске занимала один из лучших особняков на главной улице города. Особняк охранялся партизанами, не подпускавшими никого даже близко к дому.
 
Жила она там в полном комфорте, лучше, вероятно, любого губернатора. Фактически, она была главой города. Тряпицын все время где-то рыскал со своими приспешниками по району, в поисках, как он говорил, «недорезанных буржуев», оставив город на попечении и во власти Нины.
 
В начале марта ему удалось обнаружить небольшой отряд белых, под командой полковника Витца у залива Де-Кастри. Отряд засел в маяке Де-Кастри. Как обычно, Тряпицын начал переговоры о сдаче, гарантируя жизнь и безопасность для сдавшихся. Видя бесполезность сопротивления, полковник Витц рекомендовал чинам своего отряда, всего их было 30 человек, сдаться, что они и сделали. Витц, зная что его ожидает, остался позади и пустил себе пулю в голову.
 
Всех сдавшихся, Тряпицын, тут же, перед маяком расстрелял.
* * *
 
Для молодого «барона» началась новая жизнь в доме «комиссарши». Она каждый день старалась внушить и вбить в его молодую голову мысль и понятие, что он теперь ничто, пария в новом обществе, простой холуй, для большего эффекта, поколачивала его.
 
Новому денщику Нины приходилось исполнять всю домашнюю работу и, кроме чистки сапог и стирки, готовить «комиссарше» обед и прислуживать за столом.
 
И все же, он считал себя счастливчиком. Настолько сильно было у него желание жить, выжить в этой новой обстановке, где, казалось не было никакой надежды, где все его друзья уже были замучены на смерть, что он готов был переносить любые унижения и побои, но остаться живым.
 
«Барону» была выдана форма, которую носили партизаны и он официально получил звание вестового начальника штаба. Мало того, как член партизанского отряда, он теперь мог беспрепятственно выходить из дому и ходить по городу. Нина знала, что бежать он не мог и, в сущности, бежать было некуда. Выходил он из дому, правда, редко, разве только за провизией. Не любил он выходить еще и потому, чтобы не подвергаться насмешкам вестовых, дежуривших у входа во «дворец».
 
- А что это, у тебя, как будто синяк под глазом, - смеялись над ним вестовые.
 
Нина, всегда саркастически называвшая его «бароном», в сущности даже не знала его имени. Как-то она спросила, как его звать.
 
- Федор, - ответил он.
 
- Хорошее, имя, - ухмыльнулась Нина, - будешь, значит, Федькой.
 
С тех пор, он так и стал никем иным, как Федькой. Чаще же она звала его просто «дурак» или «болван».
 
- Хотя ты и барон, но дурак! - решительно заявила она ему.
 
Федька научился во всем соглашаться и только, по традиции денщиков, отвечал: «так точно» да «никак нет»... Он считал, что так будет вернее, безопаснее.
* * *
 
Положение в городе было очень серьезное. Японский гарнизон, укрепившийся в нескольких зданиях около японского консульства, представлял собою угрозу Тряпицыну. Тряпицын решил от японцев отделаться. 11 марта он предъявил японцам ультиматум о немедленной сдаче ими оружия, как всегда обещая и гарантируя, что ничего с ними не будет и, при первой возможности, им будет разрешено эвакуироваться в Японию.
 
Японцы, видимо, уже хорошо знали Тряпицына и решились на отчаянный шаг. Рано утром, 12 марта, японский отряд неожиданно выступил и атаковал штаб Тряпицына.
 
Воспользовавшись элементом неожиданности, японцы ворвались в штаб. Ближайший помощник Тряпицына - Наумов был убит в перестрелке, а Тряпицын был ранен, но сумел бежать. Сразу же, была организована контр-атака на японцев. Японцы оказались окруженными партизанами, значительно превосходившими японцев по своим силам.
 
Положение было, в сущности, безнадежным. Японцы это прекрасно понимали и не желая сдаваться, решились на массовое «харакири». Командир отряда майор Ишикава, выхватив саблю, с криком «Банзай!», бросился на партизан. Японские солдаты ринулись в атаку за ним. Первой же пулей в голову, майор Ишикава получил то, чего он хотел - почетную смерть на поле битвы. Весь его отряд был истреблен до последнего человека.
 
Небольшая часть японских солдат и офицеров, не участвовавшая в атаке, вместе с небольшой группой японского мирного населения, укрылась в помещении японского консульства, во главе с консулом Ямада.
 
15 марта озлобленный Тряпицын отдал приказ атаковать японское консульство. Захватить живыми кого-либо из японцев в консульстве, не удалось. Во время обстрела, здание консульства загорелось. И опять-таки, видя безвыходность положения, японцы решились на массовое самоистребление. Они взорвали здание и все в нем погибли, включая четырех женщин -японок.
 
Сведения о страшных расправах в Николаевске достигли внешнего мира. Озлобленные японцы организовали экспедицию в Николаевск для поимки и наказания Тряпицына и его красных партизан. Дождавшись более теплой погоды, японцы отправили из Хабаровска по Амуру флотилию речных канонерок и судов к Николаевску. Флотилия вышла из Хабаровска 15 мая. Одновременно, из Японии, морем, к устью Амура был отправлен отряду судов военно-морского флота для захвата Николаевска.
 
Тряпицын видел, что его могут взять в Николаевске в клещи. Он принял решение оставить город, но, предварительно, решил «хлопнуть дверью». Своему подручному, Лапте, он приказал «ликвидировать» тюрьму, то-есть, попросту, уничтожить всех заключенных.
 
Лапта поручение исполнил. Сначала, из тюрьмы выводили за город людей небольшими группами и там расстреливали. Потом, ему это надоело и, под предлогом экономии амуниции, он приказал выводить осужденных по одному на пристань на берегу Амура и там убивать их ударом большого деревянного молота-кувалды по голове. Тело сбрасывалось в темные, холодные воды Амура.
 
Убивать было поручено двум молодым паренькам-партизанам. Им еще не приходилось расправляться с безоружными жертвами. Для смелости, оба хлебнули как следует, водки. Один из них подвел первую жертву, какого-то чиновника, к самому краю деревянной пристани, а другой, истово перекрестившись, с силой ударил его сзади по голове кувалдой. Тело тяжело шлепнулось на воду и вскоре скрылось.
 
Убийства следующих мужчин и женщин уже стали привычными, и палачи больше не нервничали, даже подбадривали друг друга шутками.
 
Нина Лебедева последние дни сильно нервничала. Все время подгоняла Тряпицына поскорее закончить дела, уйти с отрядом из города и укрыться в тайге. Она опасалась жестокой расправы японцев за преступления тряпицынского отряда. Ее нервное состояние отражалось на ее поведении с подчиненными. Она грубо на всех покрикивала. Больше всего доставалось ее денщику, «барону».
 
Тряпицын, получив сведения о приближении японцев, решил камня на камне не оставить в городе. 31 мая запылал весь город, подожженный людьми Тряпицына. Мирных жителей, выбегавших из горящих домов, пристреливали на месте. Утром,партизаны ушли, оставив позади мертвый, безжизненный город, вернее его пепелище.
 
Через два дня, вечером 3 июня, к городу подошли японцы на миноносцах, транспортах и баржах. Японцы вошли в мертвый город. Всего Тряпицыным было уничтожено в Николаевске шесть тысяч русских и семьсот японцев.
 
Отряд Тряпицына скрылся в тайге.
 
Сведения, полученные в Приморье о разрушении Николаевска-на-Амуре и убийстве 700 японцев страшно обеспокоили большевистскую головку Приморья. Сразу же связались с Москвой, стараясь получить инструкции. Япония стала энергично нажимать на Москву, требуя наказания виновных в преступлении и угрожая территориальными захватами, в виде гарантии репараций. Надо было как-то выходить из положения и смягчить шок от полученных сообщений, об убийстве 700 японцев. О гибели шести тысяч русских никто не беспокоился. Это был вопрос внутренней политики страны.
 
Решено было публично отказаться от Тряпицына и назвать его не красным партизаном, а независимым, никому не подчиняющимся, анархистом. Для того,чтобы как-то смягчить волну возмущения, прокатившуюся по всему миру, Москвой были посланы секретные инструкции приморским большевикам, любыми способами арестовать Тряпицына устроить над ним показательный суд, как над бандитом-анархистом и расстрелять.
 
Легко, конечно, послать приказания, но не так то легко арестовать главаря шайки в его же собственном лагере и среди двух тысяч его приспешников. Нужна была хитрость и дипломатия.
 
Приморский штаб партизан выяснил, через своих людей,что отряд Тряпицына скрывается в густой тайге в нижнем течении Амура. Решено было заманить Тряпицына с его штабом, якобы на совещание, в глухое село Керби. На совещание выехали крупные большевики из Приморского штаба, с небольшим эскортом партизан. Рано утром, 9 июля, в село Керби прискакал Тряпицын с Ниной Лебедевой и всем своим штабом. С ними приехал небольшой отряд его охраны.
 
Захват Тряпицына произошел молниеносно. Как только он вошел в избу, где его ожидали приморские большевики,его сразу же окружили и приказали сдать оружие. Тут же ему объявили об его аресте. Пораженный Тряпицын, ни слова не говоря, сумрачно отстегнул кобуру револьвера и сдал оружие.
 
Все знали, что с Ниной Лебедевой будет труднее. Знали, что Нина прекрасный стрелок, так покорно не сдастся и скорее всех их перестреляет, прежде чем от нее отберут оружие. О смелости и бесстрашии Лебедевой ходили легенды.
 
Когда, вызванная на совещание Нина Лебедева вошла в избу, на нее с двух сторон набросились два партизана, быстро закрутили ей руки назад и отобрали оба револьвера, после чего ей объявили об ее аресте.
 
Нина посмотрела на главаря и злобно проговорила, скорее прошипела через зубы:
 
- Обманом захватили... Поверила вам... Если-б подозревала, то не так то легко далась бы вам... тебя первого бы прикончила, - яростно посмотрев она на него.
 
Оглянулась, посмотрела на остальных:
 
- Да и вас, свинопасов, всех бы перестреляла... Увидела Тряпицына, сидевшего в углу, на табуретке и презрительно бросила ему:
 
- А ты, пентюх, что так легко попался им... поверил на слово...  тоже главарь!..
 
Остальных членов тряпицынского штаба так же легко арестовали. Все сдались покорно.
 
Днем состоялся судм. За столом сидели трое «судей». Суда, в сущности, не было. Всем арестованным просто были предъявлены обвинения в бандитизме и убийствах. Никакого допроса не было. Судьи явно торопились. Может быть опасались, что может прискакать весь тряпицынский отряд и освободить его со штабом.
 
Через несколько минут, Тряпицыну и чинам его штаба было объявлено, что они признаны виновными в совершенных ими преступлениях и приговорены к смертной казни. Приговор будет приведен в исполнение немедленно в тот же день.
 
Тряпицын посерел и только произнес:
 
- Как же это, казните своего товарища-партизана!..
 
Нина же посмотрела на членов «трибунала» и внятно сказала:
 
- Торопитесь... поскорее отделаться от нас... Как бы нас не освободили... Подлецы вы, продажные шкуры... убиваете верных бойцов революции... Посмотрела на молчаливых судей:
 
- Сегодня мы, но, запомните, что и вам недолго жить... рыльце у вас в пушку и придет время и вас кокнут!..
 
Председатель суда нахмурился и приказал запереть осужденных в отдельной избе под сильной охраной.
 
Казнь состоялась вечером, на закате солнца.
 
Первыми вывели из избы и поставили у забора Тряпицына и Нину Лебедеву. На голове у Нины была фуражка. У забора она остановилась и расстегнула тужурку, точно сознательно открывая грудь для пуль палачей.
 
Подняла глаза, посмотрела на запад на заходящее солнце, глубоко вздохнула и сжала губы.
 
Раздался залп и оба повалились на землю. Тряпицын упал на бок, а у Нины от страшной силы залпа, как-то нелепо взлетела с головы фуражка и она упала навзничь на спину.
 
Тужурка ее распахнулась и из кармана выпала небольшая фотография. Это был фотоснимок ее мягкотелого «поповича», Коли Покровского, снятый им в Харбине, когда он служил почтовым чиновником. Нелепый снимок в плоской соломенной шляпе, «тирольке», на котором Коля был снят, смотрящим вверх. Он тогда смеялся, говорил что он смотрел на летящий аэроплан.
 
У Нины - безжалостной, бесчувственной партизанки, видимо сохранилось одно теплое чувство со времен ее юных лет, к Коле. Она часто заводила его и называла насмешливо «поповичем».
 
Как видно, все годы российской смуты она носила в кармане фотографию у друга своих гимназических лет, носила до самой своей смерти.
 
Все остальные чины тряпицынского штаба были расстреляны тоже, сразу же после расстрела Якова Тряпицына и Нины Лебедевой.
 
Через несколько дней, в красной, армейской газетке появилось краткое сообщение:
 
«Приговор, 1920 года, июля 9 дня. За содеянные преступления, повлекшие за собой смерть около половины населения Сахалинской области, разорившие весь край, Тряпицына Якова, Лебедеву Нину, Харьковского Макара, Железина Федора, Оцевилли-Павлуцкого Ивана, Стасова Ефима и Трубчанинова - подвергнуть смертной казни через расстреляние».
 
Денщик Нины, «барон», после казни подошел к телам убитых и долго смотрел на спркойное лицо Нины точно стараясь запомнить ее на всю жизнь.
 
Никто на него не обращал внимания. Как видно, считали его одним из партизан. Потом, он тихо отошел и исчез в ночной темноте.
 
Самым поразительным было то, что барону удалось бежать, добраться до Благовещенска и каким-то образом перебраться через Амур на китайскую сторону, в город Сахалян. Через несколько дней, он был в безопасности, в Харбине, в кругу русских эмигрантов, бесконечно благодарный Нине Лебедевой избравшей его на должность своего денщика. Этим она спасла его от той участи, которая постигла офицеров, захваченных Тряпицыным. Никому из них не удалось спастись».
[...]
 
Отрывок
Петров В.П. Катаклизм.
Повесть. - Вашингтон, Д. К.: Русско-Американское историческое общество, 1982. - 358 с. Гл. 40, 41. С. 293-311./оцифровка «Дебри-ДВ»
 
Справка
Виктор Порфирьевич Петров, англ. Victor P. Petrov (1907, Харбин - 2000, США) - русско-американский писатель, историк, географ, общественный деятель.