 |
| Вадим Абоносимов |
| |
Все эти тридцать с лишним лет мне повезло наблюдать Вадима Ивановича с достаточно близкого расстояния; не посмею сказать, что мы дружили, но много раз доводилось бывать у него дома, видеть его и на капитанском мостике, и в кресле профсоюзного лидера. Он уже тогда, в начале восьмидесятых, был человеком-легендой, однако держался удивительно просто.
В воскресенье, когда согласно хорошей морской традиции свободные от вахт и работ члены экипажа приглашаются на лепку пельменей, всегда приходил в столовую команды одним из первых и под вечную морскую травлю начинал строить ряды аккуратных, как из автомата, пельменей. Насчет травли - рассказчиком он был великолепным, хотя бы уже по той причине, что ему было что рассказывать.
Ледокольщики, особенно капитаны, это ведь особая каста. Чужие здесь, как говорится, не ходят, а непрофессионалы не задерживаются.
Представьте: ледокольных капитанов у нас в несколько раз меньше, чем космонавтов, это абсолютно штучный товар, это опыт, который вот уже век с хвостиком - с начала активного освоения Арктики - передается исключительно из рук в руки. Все фамилии - в памяти и на слуху.
На Дальнем Востоке первыми асами ледового плавания были Троян, Миловзоров и Дублицкий - в первые десятилетия XX века они проторили дорогу в Восточную Арктику. Они вырастили поколение Готского, Николаева, Маркова, Лютикова, Хлебникова, Инюшкина, которые в 30-е, 40-е и 50-е сделали Арктику рабочей магистралью. Их учениками стали Филичев, Холоденко, Садчиков, Васильев и, конечно, Абоносимов.
Связи совершенно прямые: когда юный курсант Вадим Абоносимов учился в Ленинграде, в высшей арктической мореходке, деканом у него был Николаев, бывший легендарный капитан не менее легендарного ледореза (еще не ледокола - ледореза!) «Федор Литке», который впервые в истории в 1934 году безаварийно за одну навигацию прошел Арктику с востока на запад - из Владивостока в Мурманск. У него было чему поучиться.
В 52-м выпускник Абоносимов прибыл по распределению во Владивосток, в Восточное Арктическое пароходство; было у нас такое до конца 50-х, помнят о нем только старики, располагалось оно на Алеутской, там, где нынче роддом. (Занятно: тогда еще не было нынешних идиотских завихрений и, по аналогии с «Зелеными кирпичиками», Арктическое пароходство во Владивостоке середины ХХ века называли «Голубое пароходство»; здание традиционно красили именно в этот цвет.
В фасадной части, выходящей на Алеутскую, располагалось собственно пароходство, а в изгибе, выходящем на Фонтанную, находились квартиры, где жили ледокольные капитаны.) На работу Абоносимова принимал Готский, к тому времени уже автор знаменитой книги «Опыт ледового плавания», которая была круче всех официальных учебников. Когда в конце 50-х тридцатилетний Абоносимов стал капитаном двухтрубного старенького угольного ледокола «Адмирал Макаров» (первое название - «Молотов»), Готский подарил ему свою книгу с теплой дарственной надписью.
Эта ниточка протянулась дальше - через сорок лет убеленный сединами Абоносимов напишет свою и назовет ее «Искусство ледового плавания». Если вы не читали, найдите и прочитайте; этот сухой текст куда сильнее и честнее недавнего кинобоевика о приключениях в Антарктиде. Потому что жизнь придумывает такие сюжеты, которые не придут в голову ни одному сценаристу. Тем более когда у тебя за спиной тридцать с лишним лет на трассах Северного морского пути.
Тут ведь надо понимать еще такую штуку: Ледовитый океан, купол планеты, разбит на условные сектора - Канадский, Гренландский и так далее. Так вот из всех секторов наш - Восточный сектор Арктики, от мыса Дежнёва до Тикси - считается самым тяжелым и сложным для мореплавания.
Именно в этом районе приходящие иной раз на подмогу атомоходы из Западного сектора с легкостью теряют лопасти своих могучих винтов; что уж тогда говорить о дизель-электрических ледоколах, которыми последние полвека командуют дальневосточные ледокольные капитаны. Провести здесь всю жизнь, провести - теперь уже в буквальном смысле - сотни караванов так, чтобы иметь моральное право написать «Искусство ледового плавания» - это, согласитесь, дорогого стоит.
Ниточка протянулась и дальше, в будущее: его ученики - Ковальчук, Антохин, сами уже убеленные сединами полярные волки, растят новое поколение ледобоев и во время традиционной воскресной лепки пельменей наверняка тоже травят морские байки, начинающиеся со слов «...а еще вот, помнится, Абоносимов рассказывал…».
Обласканный высокой властью кавалер многих наград (в том числе двух орденов Ленина, звания Героя Социалистического Труда), почетный полярник Абоносимов не был тщеславен. Но был очень честолюбив. Помню, как он сокрушался, что на рубке его ледокола нет ордена; вот, дескать, на рубке ледокола «Москва» орден есть, а на «Макарове» - нет! Непорядок! Что ж у нашего экипажа заслуг меньше? Его этого реально заводило, он был серьезный мужчина и хотел меряться не персональными наградами, а ледокольными победами.
В жизни бывает если не мистика, то напоминающие ее совпадения. В Ленинграде Абоносимов учился в высшей мореходке имени адмирала Макарова. Его первый ледокол - двухтрубный, угольный - назывался «Адмирал Макаров». В 1971-м его командировали на судоверфь в Финляндию, где он от закладки киля до приемки контролировал строительство нового мощного (36 тысяч «лошадей»; у атомного «Ленина» - 35) дизель-электрического ледокола «Адмирал Макаров». Им и командовал, пока не сошел на берег, при этом всю жизнь преклонялся перед Степаном Осиповичем, зная биографию создателя первого в мире ледокола едва не лучше своей.
Вадим Иванович оставил мостик в шестьдесят с небольшим, мог бы, скорее всего, еще покапитанствовать, но коллектив пароходства избрал его своим профсоюзным лидером. Тут ведь тоже надо понимать изнутри: коллектив тогда был огромный, суда работали по всему миру, экипажи, казалось бы, разбросаны, а на самом деле - большая коммунальная квартира: все про всех все знают - до деталей. Вот и про Абонисимова все знали, что людей он в обиду не даст. Он и не давал.
Потом преподавал в высшей мореходке имени адмирала Невельского и одну за другой писал книги воспоминаний. У меня они есть - с дарственными надписями; в руки берешь, так ладони обжигают, потому что написаны не столько про льды, сколько про человеческие судьбы, про людей, работающих среди льдов.
Восемь лет назад жизнь распорядилась так, что я некоторое время работал в пресс-службе пароходства. Вадим Иванович, который, несмотря на возраст, частенько заглядывал в ледокольную или, как ее называют профессионалы, «холодную» службу, непременно заходил и ко мне на кружку чая. Как-то в очередной раз пришел, сидим пьем чай. Он молчит, задумался, потом вздохнул, как-то собрался и говорит: «Андрей, ты же как журналист всю жизнь поляркой занимаешься? У меня к тебе просьба: ты бы пришел ко мне домой и забрал весь мой архив…»
Я перепугался, говорю: «Знаете что, Вадим Иваныч? Живите долго! В гости-то я приду - и с радостью, и с коньяком, а с архивом не спешите расставаться!..»
Мы еще, помню, с ним пособачились - кто кому коньяк ставить будет, человек-то он был удивительной хлебосольности… Ну вот долго не долго, а еще восемь лет судьба ему отмерила. На 89-м ушел, убедительный возраст, арктическая закалка… А архив его уникальный, не сомневаюсь, не пропадет - есть музей пароходства, есть краевой музей имени Арсеньева - надо только подойти к нему (к архиву) бережно и по-хозяйски.
…В последние лет десять было у Абоносимова еще одно занятие: он активно работал в жюри телефестиваля «Человек и море». Не для галочки или представительства, не свадебным генералом - именно работал; честно все отсматривал, на заседаниях жюри ругался до хрипоты, отстаивая свою точку зрения. Он, конечно, не был специалистом в операторском или сценарном искусстве, но в этой контрадикции - человек и море - видит Бог, кое-что понимал.
Хотя и от искусства был отнюдь не так далек, как могло бы показаться, представляя себе человека, всю жизнь проведшего в море. Помню, как тогда же, тридцать с лишним лет назад, на ледоколе, плотно стоящем во льду недалеко от кромки, он позвонил мне в каюту по внутреннему телефону: «Поднимись, - говорит, - ко мне, я тебя Бетховеном угощу». Поднимаюсь в капитанскую каюту - свежезаваренный чай, проигрыватель, пластинка Бетховена, чарующие звуки…
Последнее время он жаловался на то, что стали болеть ноги, что трудно ходить. Однако вот цитата из одного из его самых последних интервью: «...Каждый день, в любую погоду я хожу к морю. Вдохнуть этот воздух, этот запах, окунуться вновь, теперь уже мысленно, в заботы и суету уходящих от причалов судов - ведь я в подробностях знаю, что там, на борту, происходит… Вижу до деталей: все готово, выбираем якорь, отходим. Впереди, прямо по курсу, остров Скрыплева…»
Теперь впереди вечность, туда он и ушел в свое последнее плавание.
Андрей Островский,
«Новая газета во Владивостоке», № 369, 15.12.16
