Вместо вступления

Вячеслав Михальцов: «Я должен об этом написать. Ибо если я не напишу, то кто же? Я в долгу у этого времени, я был в нём, в этом времени, безусловно, счастлив и просто обязан отдать этот долг. Оно было это время, было! Когда я не знал, что всё проходит. В этом, наверное, всё дело. Я был беспечен и бессмертен. И потому счастлив....

Но оно прошло и память о нём-чуть ли не единственная соломинка, за которую мы хватаемся в океане обязанностей и неизбежностей, куда и по сей день ввергает нас жизнь.

Вообще память, воспоминания имеют надо мной большую власть. И возможно, желание записать их и есть желание избавиться от этой власти, освободиться от неё, чтобы жить и думать дальше...

Когда возраст уже подкатил к порогу, и ты понимаешь, что большая часть жизни прожита и молодость вспоминается реже, юность изредка, а детство смутно, пока всё не забыто, значит, самое время начинать.

Нужен только небольшой толчок со стороны, и уверенность, что может быть, это будет интересно читать, не только автору.

Таким катализатором для меня был мой старый знакомый, кандидат исторических наук при социализме, хозяин бистро при капитализме Виктор Трофимович Мартыненко.

Это он предложил мне написать самые замечательные эпизоды из личной и общественной жизни, не дожидаясь маразма или кончины. Он сумел убедить меня, что прижизненные воспоминания, изложенные на бумаге, не являются публичным завещанием или стремлением в известный момент проползти в хорошее место на городском кладбище.

Видит бог, дело совершенно не в этом.

Я прекрасно отдаю себе отчёт в банальности затеи.

Поскольку нет ничего банальнее воспоминаний. Но жизнь была, она текла и пенилась, кипела, пузырилась и булькала самыми разными событиями. Всякий, кто не поленится пройтись вдоль этой бегущей линии реки Жизни, увидит и подберёт десятки обточенных историй, в которых окаменело время, характеры.

На них - только попробуй на вкус - осталась соль времени.

В этом соль: в историях.

И их мне грех не рассказывать. Но по порядку не получится.

Ни по хронологическому, ни по причинно-следственному, ни по какому. Что, конечно, слава Богу. Потому что этого порядка в жизни столько и без меня, что очень часто к горлу подступает. А тут как раз и стоит отдохнуть и на моих неприхотливых записках. Ибо благую весть я не принесу, поскольку не имею. Да и если б и была, то не понёс бы.

Свежих идей в сих записках тоже не предвидится, поскольку всё давным-давно сочинено человеками в средние века - современники воруют там по случаю.

А те, в свою очередь, стащили у древнегреческих и древнеримских, И если мелькнуло что-то новое - значит из источников, считающихся не сохранившимися и потому не дошедших до нас, а вновь кем-то удачливо найденных.

Итак, истории. Что-то слышал, что-то видел.... Как их разделить? И стоит ли, ради достоверности жанра жертвовать рассказами современников? Зря, что ли я их слушал?

Но, зная своих отдельных современников, их большие чиновничьи звания, полученные больше за личные усердия, а не за умения и знания при новой власти, плюс полное отсутствие юмора и внутренней культуры, их перманентное нахождение во всегда раздражённом состоянии «да как он смел!» сразу предупреждаю: мы с вами будем находиться не в судебном, а в историческом процессе и здесь иные понятия об истине.

«Время!» дал мне отмашку Виктор Трофимович. Но унесённые по-случаю архивы крайкома КПСС под него не выдал. «Успеется. Вот Папа уйдёт и тогда, милости просим!» И здесь свой (частный) страх кандидата исторических наук побеждает призыв к общественной смелости.

То, что Папа рулит в крае уже почти два десятка лет, и застолбил должность пожизненно (а где ещё работать академику, доктору экономических наук, писавшему свои диссертации в самолётах рейсов Хабаровск - Москва - Хабаровск?) и «Воспоминания» на кухне Резника, Мартыненко не волнует. Он проживёт, безусловно, дольше...

Вспоминая жизнь, придётся опираться на собственную воспаленную память.

И тут брезжит вот такой замысел.

Да, я давно убеждён, что смысл жизни в том, чтобы искать её смысл. И я с наивной дерзостью думаю, что смогу его найти. Я понимаю, конечно, что найденное не будет абсолютной истиной, что это будет истина лишь для меня, но я верю, что найду её.

Так вот, я подумал, что если смогу осознать свою жизнь, проследить с самого начала, то найду ответ и на вопросы: кто я? откуда я? зачем я? Более того, у меня есть внутренняя убеждённость, что, сумев найти ответы на вопросы, касающиеся собственной жизни, я смогу нащупать и смысл жизни вообще. Другого пути нет. Ответ в нас самих...»

----------

Архив:

Воспоминания

XXVIII съезд КПСС

Подготовка, выборы. Делегаты от Индустриальной районной партийной организации.

Депутатский зал Хабаровского аэропорта. 18 июня 1990 года. Утро.

Десять часов. Почти вся делегация в сборе. Несколько корреспондентов местных газет с заранее заготовленными (неожиданными) вопросами и те, кто готов был отвечать на эту «неожиданность». Ждали опаздывающих к назначенному сроку.

Мы сидели за столиком с Людой Румянцевой и её мужем Володей Воропаевым, что-то обсуждали. Наконец шумно появились трое, которых ждали. Лобкис В., Губкин П. и Крейс И. Их появление напомнило знаменитую троицу из фильма «Самогонщики». От каждого разило известным «потусторонним» запахом. Явление было неожиданным - присутствующие в зале от неловкости затихли и только Воропаев, со свойственной ему иронией произнёс: «Ну, за этих я спокоен. Эти защитят...». И, махнув рукой, вышел. Впереди было восемь с половиной часов полёта. Впереди было два съезда. Съезды не сбывшихся надежд. Первые в моей партийной биографии и последние в истории партии. Учредительный съезд КП РСФСР и двадцать восьмой съезд КПСС.

На XXVIII съезде КПСС в Москве. Слева - журналист Л. Румянцева, справа - первый секретарь Хабаровского горкома КПСС А. Соколов, в центре - Н. Данилюк, рядом В. Михальцов

Москва встретила нас дождиком, номерами в гостинице «Россия» и палатками возле неё. Обитатели палаточного городка на возле Красной площади, были в большинстве своём обыкновенными шаромыгами. С одним из них мне удалось побеседовать.

Перед входом в его протестную палатку растяжка сообщала: «Я из Князе-Волконки Хабаровского края». «Ну и чего ты там делал?» спросил я у вылезшего из палаточного отверстия, лохматого, не похмелявшегося с вечера мужика. «Работал директором школы», ответил он. И, слегка придя в сознание, уполз в отверстие.

Я знал всех руководителей школ Хабаровского района. Надо ли говорить, что таких субъектов не было даже среди скотников местного совхоза. Кому нужна была дешёвая, многодневная провокация возле гостиницы «Россия» мне предстояло понять уже в ходе съезда.

И вот наступил первый день работы съезда. Он начался не как первый день XXVIII съезда КПСС. Не берусь судить, кто, что и где доворачивал, но на первом этапе собрался первый учредительный съезд Российской компартии. Великая матушка Россия обнаружила, что у неё нет своей коммунистической партии, очень удивилась этому обстоятельству и решила восполнить пробел.

Никогда на протяжении своей 42-летней жизни (краевые мероприятия не в счет) я не попадал на подобного рода собрания, естественно, и не знал, как себя на них вести. Не допускал даже мысли, что я могу оказать какое-то воздействие на ход и исход этого съезда, поэтому счёл за благо смотреть, слушать и наблюдать.

Вот здесь для меня впервые открылась очевидная истина, что единство коммунистической партии мнимо и она далеко не так монолитна, как нам это внушали, и что в ней есть масса подспудных течений, представители которых зачастую стоят на противоположных позициях и сплошь и рядом непримиримы. Почему-то вспомнилась сказка Салтыкова-Щедрина о богатыре, который спал в дупле дерева, люди косились на него, уважали и боялись. Говорили: «Не дай Бог проснётся!» А потом нашёлся некто, кто нагло пнул голову богатыря, и выяснилось, что голова пустая и трухлявая, а величие - мнимое, надуманное.

Учредительный съезд Российской коммунистической партии бушевал три дня, преобладали эмоции. Даже для неподготовленного человека было ясно, что идёт подспудная клановая борьба. Однако он ни к чему не пришёл и плавно перерос в XXVIII съезд КПСС. Внешне это выразилось в том, что количество делегатов в зале возросло с двух тысяч до пяти, а главенствующее место в президиуме занял М.С. Горбачёв.

Для меня всё это было внове, удивительно, свежо. Честно говоря, я очень надеялся и рассчитывал, что XXVIII съезд после XIX партконференции, достаточно мутной и скандальной и неоднозначной, после которой только делегат П.П. Губкин, докладывая её итоги, доверительно сообщил районному партхозактиву: «Горбачёв — это Ленин сегодня!», расставит всё на свои места и позволит прийти к единству взглядов. Поэтому я молчал и наблюдал. Да и другие делегаты, избранные в Хабаровском крае в большинстве своём помалкивали. В зале заседаний съезда большинство дожидалось хоть какой-то ясности.

По острым вопросам повестки съезда разъяснения давал Н.Н. Данилюк. Выдающийся в крае марксист, которого известный борец с криминалом на страницах газеты «Известия», тоже попавший на съезд делегатом, Борис Львович Резник в своё время называл «кормильцем» края, Кормилец, обычно, приходил к началу заседаний съезда немного потрёпанным и уходил после первого перерыва «в министерства» решать назревшие проблемы края.

Для координации действий и чтобы делегаты случайно не выпряглись, оставлял свой портфель А. Соколову и назначал его «за главного». Приходил к последнему заседанию важным и почему-то посвежевшим. Вот тогда и начинались уроки марксизма в Хабаровской делегации, которые продолжались в гостиничном ресторане с халявной «Столичной», икрой и закусками за счёт партии. После ресторана самые стойкие большевики собирались у Данилюка в номере. И его зычный голос во время неформальной дискуссии часто переходящий в обыкновенный «песняк» звучал до утра. Иногда в ход дискуссии вмешивались дежурные. Они напоминали, что скоро утро и просили по возможности прекратить художественную самодеятельность и не мешать остальным делегатам думать о судьбах Родины.

Справа - Н. Данилюк, в центре - собственный корреспондент по Дальнему Востоку газеты «Известия» Б. Резник

В общем, на последнем съезде партии, в первые четыре дня сценарий съезда развивался достаточно степенно и до какой-то степени логично. Всплески эмоций были, но незначительные. Каждый день на трибуне съезда царил Александр Николаевич Яковлев, в среднем от трёх до пяти раз на день, учил нас, дураков, куда и как идти, каким местом думать.

Съездом было принято решение заслушать каждого члена Политбюро ЦК КПСС. Схема определилась следующая: двадцать минут отчёт, далее ответы на устные вопросы от каждого из 12 микрофонов, потом письменные вопросы. Общая продолжительность ответов на вопросы 40 минут. Вечером четвертого дня съезда прошли совещания - Горбачёв собрал всех секретарей, которые носили звание «первый», Яковлев проводил совещание с теми, кто придерживался «демократической платформы в КПСС».

Я решил, что Горбачев ничего нового, для меня не откроет, а вот Яковлев... Что за птица? Народу собралось не много - человек сто пятьдесят, в наших - Л. Румянцева, и Б. Резник. Здесь выяснилось, что то, что говорил Александр Николаевич для всех, существенно отличалось от того, что верилось для узкого круга избранных. Для меня это был первый ощутимый удар и демонстрация двойной морали. Ну, в крае то мне было не привыкать -Пастернак, Данилюк, Цветков, Тишутин, Ерохин, Корсунский и иже с ними называли это не раз своим трудом и поступками, но здесь, в высших эшелонах власти, секретарь ЦК по идеологии...

Проникшие на это совещание литовские ребята записали содержание совещания на диктофон и на следующее утро распечатали и распространили среди делегатов. Я достал текст совершенно неожиданно - в делегации Ульяновской области, в буфете гостиницы, рано утром шла читка текста. Мне дали экземпляр текста. Резник, узнав, про это буквально выхватил его из к и побежал в партер к Яковлеву. Вернулся довольный и взволнованный: «Сам» дал ему «добро» на выступление у микрофона и личные телефоны.

После логичного и плавного отчёта А.Н. Яковлева Михаил Сергеевич стал перечислять микрофоны: первый, второй... И тут разорвалась бомба! Товарищ генерал, восьмой микрофон, пожалуйста!» Знаменитый комдив ВДВ генерал А.Лебедь задал всего три вопроса, но каких! Дословно. Первый вопрос: «Александр Николаевич, в природе существует опубликованная книга «Моё видение марксизма», объём 600 страниц, автор - вы. На чём основывается ваше утверждение, что за её опубликование могут вздёрнут на первой попавшейся осине, и кто вешатели? Второй вопрос: Вы назвали Алиева, Кунаева, Рашидова несчастными людьми, жертвами темы. Как вы смотрите на то, чтобы в этот ряд поместить и Леонида Ильича Брежнева?» И третий вопрос: «Сколько у вас вообще лиц, Александр Николаевич?»

По мере того, как говорил Лебедь, зал стихал. Второй и третий вопрос Лебедь произносил в мёртвой тишине. Александр Николаевич стал примерно на голову ниже, неуютно почувствовал себя и Михаил Сергеевич. Желая выиграть время, они, не сговариваясь, спросили одновременно: «Что, что вы сказали, повторите!» И Лебедь повторил. Реакция зала была диаметрально противоположной. Если первый вопрос он произносил в полной тишине, то второй и третий - на повышенных тонах, чтобы перекрыть нарастающий шум, гвалт. Делегаты бушевали не менее 5-7 минут. За это время Александр Николаевич как опытный демагог оправился и, когда, наконец, наступила относительная тишина, сказал примерно следующее: «Те вопросы, которые затронул товарищ генерал, для меня как-то очень близко соотносятся с кремлёвской стеной». И далее развил тему: «А целесообразно ли иметь на главной площади страны кладбище, а все ли дорогие покойники действительно дорогие, и правильно ли они, покойники, там лежат». После чего сославшись на сильную головную боль, под недоуменный шум зала удалился.

Прекрасный приём, Новые секретари Хабаровского крайкома партии типа Э. Слипченко и его способная команда рангом пониже - П. Губкин, С. Штогрин, А. Тишутин, С. Рогушин и пр. могут быть благодарны за науку. (Позже, на последней краевой партийной конференции они успешно применили его в отношении моей кандидатуры). Но это было позже. А в то время...

Была суббота, За оставшиеся полдня и полное воскресенье натасканная команда Александра Николаевича отладила расстроившуюся было машину. Утреннее заседание в понедельник началось с выступления товарища Яковлева: «Борьба на съезде приобретает отвратительный характер и формы, требую расследования!»

Съезд согласился с доводами Александра Николаевича. Комиссия была создана, но результаты её работы «забыли» огласить. Вернее долго искали председателя, нашли его, выслушали весьма невразумительный лепет, плюнули. Только известный в крае борец «за справедливость» Б. Резник выступил под свист и гвалт большинства делегатов от своего микрофона с «проникновенным» словом. Потом это «Слово» было опубликовано в газете «Известия» под трогательным названием «В защиту партийного товарища».

Далее съезд пошёл в том же русле. С точки зрения стороннего свежего наблюдателя всё это было страшно интересно. Например, отчёт секретаря ЦК, члена Политбюро Зайкова. Судя по всему, двадцатиминутную речугу товарищу Зайкову подготовил референт, а он перед выходом на трибуну не удосужился прочитать чужой труд, чтобы оставить себе свободу для манёвра и импровизации. Положение человека, вышедшего на трибуну перед пятитысячной аудиторией, незнакомого с текстом, того, что он должен был озвучить, намертво привязало его к машинописным листкам. Он не смел поднять от них глаз. Но, несмотря на пятерочную старательность, два казуса всё же произошло. Первый состоял в том, что товарищу Зайкову попалось слово «анахронизм» и, по-видимому, с переносом. По преклонному своему возрасту Зайков перенос потерял и в поисках окончания начал бубнить перед отличными микрофонами Дворца съездов: «Ана-ана.. .ананизм!» Зал лёг.... Пока все хохотали, товарищ Зайков «отловил» окончание слова и как ни в чём не бывало, продолжал чтение текста. В конце товарищу Зайкову, по-видимому, захотелось сказать несколько слов от души. Он оторвался, наконец, от проклятого, надоевшего текста, снял очки, поднял просветлённый взгляд и с пафосом произнес: «Товарищи, я снимаю с себя всякую ответственность за положение дел в партии...» Зал онемел.

Если секретарь ЦК снимает с себя всякую ответственность, то кто отвечать будет? Колхозница со статуи Мухиной или токарь дядя Ваня? Товарищ Зайков понял, что сказал что-то не то, надел очки и обратился к тексту: «Товарищи, извините, я не снимаю с себя ответственность за положение дел в партии».

Лучше бы он этого не говорил. Снял и снял. Был бы определенный налёт загадочности. Было бы, о чём поговорить в кулуарах. А тут получился вульгарный конфуз, и возникло подозрение на старческий маразм.

Второй кадр из горбачёвской когорты - товарищ Медведев, главный идеолог партии, как мне казалось, должен был быть оратором как минимум выше среднего, уметь доводить до широкой аудитории свои мысли, навязывать свою волю и понуждать к выполнению каких-то постулатов, даже если ты с ними не очень-то согласен. Когда Медведев вышел на трибуну, выяснилось, что он вообще никакой ни оратор. С массой трудностей, поминутно обращаясь к шпаргалке, он кое-как довёл до конца корявую речь. С явным напряжением, далеко не блестяще ответил на вопросы от микрофонов. Я решил «подхохмить» и направил ему записку, предварительно показав Румянцевой: «Тов. Медведев, какая разница между идеологией и сексом?» Люда, пробежав глазами, для острастки покрутила пальцем возле виска и прошептала: «Тебе чего, Михальцов, скучно?» Скучно, ответил я. И им скучно, пусть хоть немного повеселятся.

Я был в полной уверенности, что записка не дойдёт до Медведева. Не донесут. Дело катилось к перерыву и вдруг.... Что я слышу? Секретарь ЦК Медведев начал озвучивать мою записку. Румянцева только и произнесла: - «Ну, началось!» Внутри у, меня похолодело....

Пробеги он записку глазами, отложи её в сторону с возгласом: «Это не корректно, это шутка» или там: «Это не серьёзный вопрос», и всё было бы в порядке. Но товарищ Медведев огласил текст записки, поднял жалостливый взгляд на зал и, растерянно улыбаясь, потерянным голосом сказал: «товарищи, если о первом я ещё могу говорить с вами, то на второе я уже не способен!» Комментарии были излишни. Среди общего смеха, наверное, только я сидел, окаменело. И качала головой Румянцева....

Слушая наших «вождей», которых я привык видеть на стендах в ленинских комнатах и красных уголках под многозначительным названием «Политбюро ЦК КПСС», где они омоложенные искусной рукою, смотрели в будущее важно, многозначительно и целеустремлённо, и, сравнивая их реальный жалкий лепет при ответах на самые простые житейские вопросы, поневоле приходишь к мысли: «А кто же нами правит?» Боже мой, почему в нашем государстве, издревле славившемся светлыми умами, к главному рулю власти добираются выжившие из ума маразматики, утратившие всякую связь с реальной действительностью, к рулям помельче косноязычные, трусливые приспособленцы. Куда они нас ведут, почему мы за ними идем? Почему мне стало совестно за свою шутку, а Румянцевой не смешно? Чего стоит государство, которым «руководят» бледная немощь и организационное бессилие? Как же могут управлять страной, краем, районами люди, которым не дана самая элементарная, примитивная, приземлённая ясность мысли?! Люди, которые не могут внятно связать двух слов. На моём пути их было немного. Вторые секретари крайкома КПСС Л. Обушенков и Э. Слипченко, первые секретари райкомов П. Губкин и Н, Ефременко.... Как же мы дошли до жизни такой, как же это тогда, в том обществе стало возможным?

Сегодня, в лихом XXI веке многое, что возмущало, кажется наивным. Ну, среди тех, кому выпало руководить, были и неумные, и примитивные, но хоть не брали повсеместно! Не все умели выступать складно, но дело-то хоть знали! Все были с высшим образованием, не было купленных дипломов и званий. В поезде №24 «Москва-Одесса» мне встретился пассажир, крестьянин, который вспоминая прошлое и, оценивая настоящее, в сердцах воскликнул: «Та дэ той Брэжнев? Зараз я б сам ему ще две звезды подвэсив, тальки шоб оно вернулось то врэмья!

Если бы мы могли предполагать, кто придёт им на смену.... И во что они превратят страну. Но это всё будет потом.... потом.

Запомнился выход из партии и уход со съезда Б.Н. Ельцина под робкие крики: «Позор!» И героические аплодисменты «под это дело» Резника. И избрание И.К. Полозкова первым секретарём ЦК коммунистической партии России, чему предшествовало то, что И.К. Полозков с гениальной простотой надул М.С. Горбачёва.

В день, предшествовавший выборам, на совещании представителей Иван Кузьмич вышел на трибуну и смиренно заявил, что он старый партократ с 32-х летним стажем. Само упоминание его имени дискредитирует идею обновления партии, поэтому он снимает свою кандидатуру. Поблагодарил товарищей и сошёл с трибуны. Товарищи из нашей делегации - НДанилюк, А. Соколов, Б. Корсунский были разочарованы...

А М.С. Горбачёв, не скрывая собственного удовлетворения, клюнул! Руки угодливых борзописцев, которые были готовы наполнить страницы газет, экраны телевизоров компроматом, хулительными и обличительными и обличительными статьями и комментариями, были остановлены. Ну, зачем добивать человека, который всё понял, раскаялся, осознал? А утром Иван Кузьмич опять вышел к трибуне и заявил, что всю ночь совещался с ростовскими, краснодарскими и прочими товарищами, понял, что был неправ, и вернул свою смиренную кандидатуру в число тех, кто претендует на пост первого секретаря. Михаила Сергеевича, судя по некоторым признакам, прихватил «Кондрат Израйлевич». Генсек был растерян. Но поезд уже ушёл. Никакие борзописцы уже не были способны остановить победно мчавшийся локомотив Полозкова, просто времени на это не осталось.

Двадцать третьего июня 1990 года Иван Кузьмич был избран первым секретарём и в лучших консервативных традициях порекомендовал оставить всё как есть. Наша, указанная выше, руководящая троица довольно потирала руки...

А гниющая с головы рыба продолжала разлагаться.

Избранный первым секретарём Полозков от имени Российской коммунистической партии сразу пригласил Генерального секретаря ЦК КПСС М.С. Горбачёва ответить на вопросы. Михаил Сергеевич явил свой светлый лик перед почти двухтысячной делегацией и заявил, что «мне с вами разговаривать не о чём. Мы стоим на разных идейных позициях» Повернулся и ушёл.

И оставил две тысячи делегатов 10-миллионной коммунистической партии России, мягко выражаясь, в недоумении. Это был конец связи российской компартии с КПСС.

Членом ЦК КПР мы, по совету старших товарищей, избрали подающего надежды, местного марксиста В.А. Лихобабина. Он вроде отличился в идеологических спорах с хабаровскими «демократами» Тогда это был сравнительно молодой, учёный человек, преподаватель ВШИ, рекомендованный секретарём крайкома КПСС Г.И. Гончаровой «укреплять, защищать и развивать» партию. Хоть КПСС, хоть КПРФ. Не укрепил, не защитил, не развил...

Потом он был успешный ректор Хабаровской Академии экономики и права, один из активных деятелей «горячо любимой» народом партии - «Единая Россия». В последнее время глубоко изучил труды доктора экономических наук, видного теоретика построения капитализма в отдельно взятом Хабаровском крае, доктора экономических наук, академика РАН В.И. Ишаева. И вот уже более 15 лет успешно несёт его «бессмертное» творчество в массы студенческой молодёжи...

Но вернёмся назад, ведь мы ещё не открыли XXVIII съезд КПСС, не избрали руководящие органы партии и, главное, не определились в вечных вопросах русской интеллигенции: «Кто виноват? и Что делать?»

Между двумя съездами был недельный перерыв. Для осмысливания увиденного и услышанного. Болтаться по надоевшей столице не хотелось. И я улетел в Одессу, воздух и море которой позволили на несколько дней выкинуть из головы партийные глупости.

Второго июля 1990 года вместе с пятью тысячами делегатов я проголосовал за открытие последнего съезда партии. По накалу страстей он был похож на предыдущий, только к политическим «нерешонкам» добавились национальные.

Армяне, сидевшие в правой стороне зала, задирались с азербайджанцами, занимавшие его левую половину. В середине, в президиуме, царил Михаил Сергеевич, к которому, то одни, то другие апеллировали. Но что мог сделать человек, из-за действий которого всё и разгорелось? Уже были события в Баку, Сумгаит, Тбилиси, Нагорный Карабах. Там пролилась кровь. И всякий раз, чтобы самому что-нибудь не сказать лишнее, Горбачев искал в зале Собчака. Выглядело это комично и напоминало, известное по фильмам, сталинское: «А что нам скажет маршал Жуков?». Но, то были фильмы, они допускали вымысел. Здесь же был съезд, он требовал умственных напряжений, неординарных решений от первого лица государства. Он требовал, то, что Михаил Сергеевич по своей природе, по интеллекту, не мог дать.

С Собчаком, палочкой-выручалочкой Горбачёва, решил познакомиться в одном из перерывов А. Соколов. А чтобы чего не вышло или просто для кампании, затащил на эту, не предусмотренную регламентом встречу, мою персону. Уж не помню, чего от ленинградского Мэра хотел Саша, что его интересовало. Запомнился взгляд этого «умника» - он смотрел мимо нас. Его правый глас косил и мы, со своими вопросами, ещё не задав их, сразу надоели этому господину. На том и расстались. Собчак двинулся по направлению к прессе, а мы - в буфет, где нас ждали фирменные кремлёвские жульены, настоящие мясные сосиски, «Боржоми» и официанты, жалующиеся, на то, что многие делегаты, умышленно забывают о том, что здесь не ресторан гостиницы «Россия», и что надо хоть изредка платить за эту вкусноту...

Двенадцатого июля, за день до голосования по членам ЦК КПСС, Хабаровская делегация собралась в холле гостиницы, чтобы определиться - кто будет представлять партийную организацию а высшем органе партии. Краевая партийная конференция, сломав копья, предложила решить его, нам, делегатам съезда. Дескать, там, в ходе съезда разберетесь. Это был хитрый ход Н. Данилюка: на конференции его одиозная фигура не прошла, но шанс оставался. Тем более, после всего, что произошло на съездах, нам, функционерам от партии, было всё равно. Привычка и дисциплина, выработанная годами, делали своё дело.

Хабаровские делегаты молча, собрались вкруг и второй секретарь крайкома партии. В. Богданов, правда, не совсем легитимный, (коммунисты не избрали его на альтернативном голосовании делегатом съезда), взял слово. И подарил мысль, блещущую своей новизной: «Предлагаю вам вернуться к конференции и ещё раз посмотреть на кандидатуру Николая Николаевича Данилюка». Он долго рассказывал его трудовую биографию, о том, как он поднимал массы на борьбу за тепло, свет и воду и прочие предметы народного потребления народного депутата СССР каковым он уже был недавно избран в нашем отдельно взятом Дальневосточном регионе. Данилюк стоял и сгорая от личной скромности ждал.

Почти все уже были согласны довериться Богданову и доверить Данилюку продолжать свою трудную борьбу за счастье тружеников Приамурья в новом качестве. Приготовились формально поднять руку и мы, страждущие, но Вадим Алексеевич по своей демократической привычке спросил: «Может у кого-то есть другие предложения?» И сделал паузу. И здесь бухнуло. К неприятности Богданова и Данилюка слово, неожиданно, посмел взять известный сталевар из Комсомольска на Амуре.

Обращаясь к кандидату, он спросил: «Товарищ Данилюк! Сколько у вас должностей и связанных с ними обязанностей?» И сам перечислил некоторые из них: «Депутат Верховного Совета СССР, Председатель краевого Совета, член бюро крайкома партии. Теперь вот членом ЦК станете.... Не многовато для одного? Ну, зачем вам столько власти? А где же молодым развернуться?» В общем, он оглядел делегатов, я предлагаю... Михальцова. И привёл доводы.

В холле наступила мёртвая тишина, которую прервал пришедший в себя товарищ Данилюк. Он, заревел, как медведь, и сообщил примерно следующее: «Ну... не хотите Данилюка, не надо! Я снимаю свою кандидатуру и предлагаю товарища Богданова!». Кто-то напомнил ему, что В. Богданов даже не избран делегатом. Спасать положение бросился Борис Корсунский: «Я предлагаю рекомендовать Яганцеву!» Алла Лепешева, бывшая в комсомольском девичестве Яганцевой, испуганно попросила не впутывать её в «очередную историю». «Тогда Громову!» не сдавался Корсунский. Но и от неё поступил мгновенный самоотвод.

Назревала сенсация, весьма неприятная для Данилюка и его окружения. И тогда обвешанный титулами Николай Николаевич, судорожно вынул последний козырь: «Соколов будет самым достойным! Предлагаю его кандидатуру». Саша Соколов, стоявший рядом со мной, нервно задёргался, но промолчал. Посчитали присутствующих, послали за, как всегда отсутствующими Крейсом, Губкиным, Лобкисом. С разницей в один голос победил Соколов. У Данилюка отлегло от сердца...

После успешных выборов, вечером, победители праздновали в номере Данилюка. Соколова не было всю ночь (мы жили с ним в одном номере). Рано утром несколько раз звонил работник ЦК: «Где Соколов? Напомните, пленум в 9-00!» К восьми, в номере появился победитель, которого я тут же засунул в ванную. Увы, контрастный душ не помог, и организационный Пленум ЦК, на котором избирали Генерального и остальных, в соответствии с регламентом, прошел без участия Александра Николаевича, бывшего в то тревожное время самым первым секретарём Хабаровского городского комитета КПСС.

Дальше всё пошло по ране накатанной колее, Горбачёв, по каждому поводу, долго и бестолково призывал «углублять перестройку и расширять демократические процессы в партии». Партийной элите страны откровенно предлагалось занять страусиную позицию. Всё хорошо, всё нормально, всё по плану, никаких резких движений. Пережили голод, переживём изобилие. В сочетании с ранее полученными впечатлениями об умственных и организаторских способностях, ораторском искусстве, порядочности наших вождей пришло осознание печальной истины, что мне на протяжении длительного периода времени откровенно вешали спагетти на уши, а я верил. В партии буйствовала двойная, тройная мораль. В партии, по крайней мере, в высших её эшелонах, стал нормой закон: говорить одно, делать другое, думать третье. Я понял, надо что-то менять и прежде всего в себе.

Можно было становиться таким же лгуном. Или уходить. Тем боле, вернувшись после съезда, в Индустриальном райкоме, я увидел ту же картину. Оправившаяся от былых неудач внутренняя оппозиция решилась на атаку. Двух дней хватило, чтобы разобраться обстановкой, почитать проекты подготовленных документов. Эти заумные бумаги, являли собой образец бюрократии тех, кто много лет полировал начальствующие кресла задницами, инкриминировал «организационную бездеятельность и политическую близорукость, приведшую к развалу партийной организации». Евгений Иллиодорович Зарубин, Людмила Александровна Перкулимова, Александр Андреевич Петров и примкнувший к ним Валерий Павлович Казаченко решили дать бой на предстоящем пленуме райкома. Кстати, забегая далеко вперёд... Те, кто обвинял меня в предательстве интересов рабочего класса, сегодня активные проводники линии другой партии - «Единой России».

Но прежде мы потеряли вновь избранного члена ЦК, твёрдого ленинца, первого секретаря Хабаровского горкома КПСС Александра Николаевича Соколова. Неожиданно осиротев, шествуя по дороге «к социализму с демократическим лицом», городская партийная организация объявила о выборах очередного секретаря хабаровских коммунистов. Было решено собрать городскую партконференцию.

Собрали бюро. Претендентом быстро согласился стать А. Тишутин уже работавший вторым горкома. Больше кандидатур не было. Рекомендовали к избранию. Но кто в альтернативах? Без этого нельзя. Составить кампанию Сан Санычу уговаривали всех по очереди. У каждого была своя веская причина для отказа. Наконец потеряв надежду на какое-нибудь решение, взялись за мою персону.

После двух часов бесполезных разговоров, я, который решил для себя принять предложение Ерохина и перейти на работу заместителем председателя Хабаровского телерадиокомитета, дал себя уговорить. Но с одним условием - без партийной грязи. Совсем недавно «помытый товарищами» на XIII краевой партийной конференции я поставил условие - я спасаю лицо городской партийной организации, вы не поливаете моё...

Получив клятвенные заверения руководящих товарищей в абсолютной лояльности, я вышел к барьеру. И, конечно, получил полный ушат грязи. Команда Тишутина была хорошо отмобилизована. Им было всё равно кого пинать. Главное, чтобы не дать выступить его оппонентам. Злость, копившееся в этих людях выливалась справа и слева. Записные демократы и твердолобые марксисты-ленинцы казалось, объединились в одном: пнуть посильнее. Руководители заводов критиковали за то, что я, не думая о «базисе», всё внимание уделяю «надстройке». «Надстройка» говорила обратное.

И за разваленное коммунальное хозяйство. И за пустые прилавки магазинов. Досталось мне и за Горбачёва и за Лигачёва. И за то, что я развалил партию. Наконец, избиение закончилось. Я подошёл к сияющему Тишутину и спросил: «И не стыдно тебе, Саша? Он, пожав плечами, ответил: «А что я мог сделать? Ну, извини, ну так уж вышло. Перестарались ребята». И пошёл принимать поздравления. Спектакль окончился.

Потом был пленум райкома. Имея на руках «секретные» документы райкомовских грамотеев я решил их опередить. И сделал заявление о своем добровольном уходе с должности первого секретаря Индустриального райкома КПСС. Что тут началось! Выкрики типа: «предатель!» были наиболее выдержанными. Не водворившись вволю, заговорщики были обескуражены Их было не больше 10-15-ти человек. Они-то думали «за развал партийной работы освободить Михальцова В.Г. от занимаемой должности...». Показательная порка не состоялась. А для того, чтобы для многих коммунистов был понятен мой шаг, я зачитал «Проект постановления» подготовленный горе заговорщиками. И прямо сказал, что в  обстановке, где расцвела двойная мораль, работать не буду. В таком виде  мне с этими товарищами не по пути.

Пройдя в течении трёх месяцев два съезда, две конференции и три пленума в том числе и этот, я был везде свидетелем откровенной, не гнушающейся никакими средствами борьбу разных и течений за постановку на определённую должность своего человека. Был свидетелем постыдного проигрывания сценариев дележки должностей с розыгрышем: кто, когда и в какой момент какой компромат должен сбросить. Стал очевидцем того, что вопреки развитию логики событий, вопреки здравому смыслу, вопреки идущим в партии революционным (или контрреволюционным?) процессам, было откровенно предложено, занять страусинную позицию. Для меня рухнули все авторитеты. Отныне и до веку во мне сидит, и твёрдо будет сидеть убеждение, что все смертные в той или иной мере и   конъюнктурны, никто не застрахован от ошибок, в том числе и самые   великие, из чего я сделал вывод, что ко всему следует относиться предельно критически. То, что ещё совсем недавно, что казалось мне с определённых позиций большим, чистым, передовым, при ближайшем рассмотрении оказалось ничтожным и жалким.

Нахлынули давно мучавшие сомнения, припомнились недавние жаркие споры о личности и заслугах М.С. Горбачёва. Тогда в ответ на доводы оппонентов относительно поразительной прогрессивности последнего генсека я задавал один, не лишённый ехидства вопрос: «Можно ли было во  времена 18-ти летнего, весьма специфического правления Л.И. Брежнева, стать секретарем ЦК КПСС, не испачкав рыла в пуху?» Оппоненты  реагировали мгновенно, и в ста процентах случаев из 100 кричали: «Нет!» Я подытоживал: «Так о чём мы тогда спорим?» Всё это одна когорта.

XXVIII съезд подвёл в моей жизни (смею утверждать, что не только моей) какую-то очень важную черту, которую ещё предстояло осмыслить и разобраться. Это мучительно непросто при всей кажущейся очевидности факта, но важно. Не переступив эту тяжкую ступеньку, не поняв, что произошло со страной и с нами, невозможно было двигаться дальше.

Почему стала возможной деградация руководителей, а за ними всего народа? Почему нормой жизни стала двойная мораль? Как могли обеспеченные самой высокий властью люди  бессовестным образом лгать? Почему мы - российский народ, одолев врага в величайшей из войн, щедро оплатив победу кровью, жизнью, здоровьем наших людей, оказаться за чертой бедности?

Вячеслав Михальцов,

Хабаровск