 |
| |
Полина Осипенко
Я знала ее только понаслышке. В газетах печатались ее портреты. Летчики часто и с удовольствием рассказывали о ее высотных полетах. Однажды вечером, вернувшись с работы, я застаю у себя дома инженера из Научно-исследовательского института военно-воздушных сил. Он заводит со мной примерно такой разговор:
- Как бы вы отнеслись к тому, чтобы совершить дальний полет в экипаже с летчиком-девушкой?
- С кем? - спрашиваю.
- Не все ли вам равно с кем? Вы скажите: согласны или нет?
- Согласна, - отвечаю, - но смотря с какой девушкой. Ведь я ей должна доверить свою жизнь, а жизнь мне дорога как память.
Посмеялись. Через минуту инженер сказал:
- Ну, если для вас не безразлично, то извольте: Полина Осипенко предлагает вам лететь с ней. Она ищет девушку-штурмана, и Управление военно-воздушных сил посоветовало обратиться к вам.
- С Полиной Осипенко согласна.
- А что же вы не спрашиваете, куда лететь? - засмеялся инженер.
- Не все ли мне равно? Летчик она хороший. Раз я ей доверяю, так уж безразлично, куда лететь. Но если знаете, скажите.
- Полина собирается лететь на гидросамолете над сушей - из Черного моря в Белое. Нравится?
- Очень!
Идея в самом деле была замечательная. Я еще не слышала, чтобы кто-нибудь покрывал такие расстояния на гидросамолете над сушей.
- Завтра утром, - сказал мне на прощанье инженер, - приходите в Управление, там в вестибюле встретитесь с Полиной Осипенко.
- А как я ее узнаю?
- Думаю, что девушек-летчиков там будет не так уж много.
На следующее утро я отправилась в Управление военно-воздушных сил. В вестибюле, встретила довольно много летчиков, но девушки-летчика не было видно,
Я уже собиралась уходить, как вдруг ко мне подходит летчик я женским голосом говорит:
- Вы - Марина Раскова?
- Полина, а я вас не отличила от мужчин! Действительно, отличить ее было трудно: коротко подстриженная, в брюках, в пилотке, ода ничем не выделялась среди летчиков.
Мы вышли, уселись на скамейке на Гоголевском бульваре и долго обсуждали наш будущий перелет. Полина интересовалась трудностями такого перелета с штурманской точки зрения. Я в свою очередь хотела знать, на какой машине полетим. Расстались вполне удовлетворенные предварительным разговором. Лететь в этом году было уже поздно, стоял август. Условились готовиться к перелету на весну.
Полина в тот же день уехала в свою часть. Я принялась за подготовку. Обзавелась картами Европейской части Союза, от самых южных границ до Белого моря. Что важнее всего в таком перелете? Как можно меньше терять расстояние, которое нам зачтется по прямой, и вместе с тем выбрать такой маршрут, при котором удалось бы использовать попутные реки в случае вынужденной посадки. Ведь мы на лодке будем лететь через сушу.
Все получалось хорошо. Только большой кусок пути от Николаева до Киева проходил над голой сушей. Это значило, что свыше двух часов мы не встретим никакой воды. Как решит Полина? Огибать ли эту степную полосу по Днепру или пересекать ее напрямик? Правда, Полина - высотница. Она может летать на больших высотах. А чем больше высота, тем дальше в случае надобности самолет сможет спланировать к реке. Но при всем том на маршруте еще оставалось около трехсот километров сплошной суши. Здесь спланировать будет некуда. Подготовив все расчеты и обдумав несколько вариантов маршрута, я стала поджидать приезда Полины.
Она вернулась в Москву только в марте 1938 года. Оказывается, и она в свою очередь основательно готовилась к нашему перелету. Полина представила мне третьего члена нашего экипажа - Веру Ломако. Все мы, трое, единодушно согласились, что лететь будем на Киев, напрямик, через сушу. Особенно на этом настаивала Полина. Остальные отрезки пути не вызывали сомнений. Оставалось только установить, сколько и каких продуктов мы возьмем с собой, сколько горючего, во что оденемся. С подробным планом перелета мы отправились на доклад к начальнику военно-воздушных сил.
Выслушав нас, начальник ВВС дал точные указания начальнику штаба, как обеспечить перелет: какими снабдить приборами, радиостанцией, полетным обмундированием. Он предложил нам взять с собой в Севастополь полное снаряжение, чтобы все было заранее приготовлено.
Полина первая отправилась в Севастополь, чтобы перегнать нашу лодку из Севастополя на завод. Требовались кое-какие доделки в машине. Полина хотела добиться, чтобы завод уменьшил полетный вес самолета. Я провожала Полину на вокзал. Рядом с ее чемоданом в купе вагона разместились ящики с приборами. Полина слегка ворчала, что ей приходится везти с собой так много груза, но ничего поделать не могла. Она знала, что свои приборы я не доверю везти никому, кроме членов экипажа.
Вера Ломако поехала в Архангельск. Здесь нужно было осмотреть озеро, на которое мы будем садиться, запастись картами более крупного масштаба, ознакомиться на месте с последними отрезками нашего маршрута.
Я осталась в Москве. Срочно принялась заполнять пробелы в моем штурманском образовании - стала овладевать искусством радиста. Каждый день по два часа упражнялась в приеме и передаче. Преподаватель
Академии Артеменко садился за стол напротив меня и передавал телеграфным ключом текст и цифры. Я принимала и записывала. С каждым разом Артеменко все убыстрял и убыстрял темп передачи. Отставать от него было нельзя. Артеменко тренировал меня настойчиво. Если случалось, что по неопытности я пропускала несколько знаков, он заставлял повторять прием до тех пор, пока я не исправляла ошибку. Довольно быстро я научилась передавать девяносто знаков в минуту и столько же принимать. Тогда мы перешли на радиостанцию.
...Сижу со своей станцией в подвале. Артеменко - на третьем этаже. Он передает, я принимаю. Так же, как за столом, Артеменко ускоряет темп передачи, я стараюсь не отставать и ничего не пропускать. Он заставляет меня быстро переключаться с приема на передачу. Переключаюсь. Обмениваемся радиограммами, разговариваем по телефону. Малейшее замедление, - и половина радиограммы потеряна безвозвратно. Что, если так будет в полете? Не годится! Тренироваться, и еще раз тренироваться!
После того как он увидел, что я уже довольно точно записываю радиограммы, быстро отвечаю, правильно переключаюсь с одной волны на другую и усвоила радиосигналы, он объявил:
- Ну, что же, Раскова, можете лететь, справитесь! Я вижу, вам так понравилась работ радиста, что вы, наверное, больше не захотите быть штурманом.
Я собралась ехать в Севастополь. Сдала тщательно упакованную радиостанцию в багаж, а с собой в вагон взяла множество ящиков с приборами.
Вера Ломако уже ожидала меня в Севастополе. Полина еще была на заводе. Каждый день мы с Верой приезжали на морской аэродром. Она училась летать на . морской машине. Потом на кагоре возвращались в город, в гостиницу. Вечера проходили за занятиями. Вера продолжала изучать материальную часть, я садилась за карты. Ложились спать пораньше, чтобы утром отправиться на аэродром.
Полина задерживалась. Это начинало нас беспокоить. Неужели что-нибудь серьезное случилось с машиной на заводе?
Однажды вечером в выходной день мы с Верой гуляли по севастопольским улицам. Было уже не очень холодно, и шли мы в летних кожанках. Вдруг видим, навстречу идет фигура в тяжелом кожаном пальто на меху, в руках - рыба. Мы удивились, что человек идет так тепло одетый, и даже пожалели его. Смотрим - да ведь это наша Полина! Она широко улыбалась, хвастливо помахивая своей рыбой.
- Откуда такая огромная рыбища, Полина, зачем она тебе?
- В Азовском море поймала, - хвасталась Полина.- Привезла сестре... пусть изжарит.
Наутро мы отправились на свой гидроаэродром. Казалось бы, что еще нужно? Машина снаряжена, люди на ней летали - садись и лети по своему маршруту. Но не тут-то было. Морская авиация имеет свои законы. Сухопутному летчику не так-то легко сразу сесть и полететь на гидросамолете. Даже отрыв от воды ничего общего не имеет с отрывом от земли.
Полина вылетела в самостоятельный полет. Потом то же самое сделала Вера Ломако. Я летала с каждой из них по очереди. Полина летала очень хорошо. Машина под ее управлением свободно и плавно отрывалась от воды и так же мягко и неслышно садилась на воду. Собиравшиеся на берегу командиры хвалили взлеты и посадки Полины. А для летчика правильно взлететь и правильно посадить машину - это больше половины дела. Командиры говорили про Полину:
- Ну, она совсем «оморячилась».
Тренировка подходила к концу. Мы уже взлетали с воды с большой нагрузкой. Полина упорно осваивала машину. Несколько раз она поднималась в воздух, и с каждым разом - на все более нагруженной машине. Наконец, был назначен полет с таким весом, какой машина должна иметь в перелете. В самолет сел инженер. Он должен был наблюдать, как оторвется от воды самолет с полным весом и как поведет себя на взлете.
Но взлететь было не так легко. Несколько дней подряд мы выходили в открытое море и на полном газу гоняли нашу машину по волнам. Выбирали ветер посильнее, чтобы он помог нам оторваться от воды. Волны переливались через поплавки, заливали мою кабину. Я хлебала соленую морскую воду и только старалась подолом кожаного пальто закрыть радиостанцию. Сильный морской накат швырял самолет, но ветра не было. Полина приостанавливала взлет, и мы возвращались в бухту. Но мы не сомневались, что в конце концов дождемся дня, когда волна будет поменьше, а встречный ветер посильнее, - и тогда мы уж наверняка взлетим. Ждать пришлось долго. Однако наступил конец и безветрию. Машина оторвалась от воды и взлетела.
Но это еще не был полет по нашему маршруту. До того, как отправиться в далекий путь на Архангельск, нам надо было проверить, как ведет себя машина в воздухе над морем. С этой целью мы решили вылетывать горючее по маршруту Севастополь - Очаков и обратно. Сделаем три-четыре таких тура и вернемся в бухту.
Только набрали высоту над Севастопольской бухтой, как все море под нами заволокло густым туманом. И разрыве тумана крохотным синим клочком виднелась бухта. Вера Ломако говорит:
- Надо садиться Полина обращается ко мне:
- Ты можешь провести самолет на Очаков над туманом?
- Могу.
Мы полетели на Очаков. Прошло больше часа, а мы еще летим над туманом. По расчетам, через несколько минут должен быть Очаков. Но под нами ничего нет, только туман, белый, как облако. Мы задались целью - пролететь над Очаковом, снизившись до 50 метров. Какова же была радость, когда оборвался туман и мы увидели под собой город. Сначала блеснула полоса синей воды, потом показался кусочек берега, а на берегу, прямо по пути нашего самолета, Очаков. Полина скомандовала: «Дать ракету!» и протянула мне записку: «Здорово, Маринка».
Мы выпустили ракету, снова набрали высоту и полетели на Севастополь. У Херсонесского маяка опять спустились до 50 метров. На маяке люди отмечали наш пролет. Они махали нам руками и шапками.
Так мы трижды летали на Очаков и обратно. Когда в третий раз возвращались из Очакова, внезапно остановился мотор. Кончилось горючее в расходных баках, а Вера Ломако, на обязанности которой лежало переключить краны на другие баки, не успела это сделать. Самолет начал стремительно терять высоту. Под нами туман, не видно даже воды, куда бы можно было снизиться. Я стала сматывать антенну и задраивать антенный люк, чтобы при посадке вода не проникла в лодку.
Лицо Полины стало серьезным и напряженным. Она вызывает Веру Ломако. Наконец, Вера переключила на последние баки. Мотор слова заработал, опасность миновала. Полипа протягивает мне записку:
«Правда, Маринка, испортится мотор - ведь и не сядешь в таком тумане. И как это только нам удалось перехитрить командование, что в такой день нам разрешили лететь!»
Мы снова набираем высоту. Летим на Севастополь. Держу связь с Севастополем по радио. Там внимательно следят за нашим перелетом. Когда подходим к Севастополю, в баках еще остается горючее на небольшой маршрут. Тогда решаем лететь на Евпаторию. Долетели, взяли курс обратно на Севастополь. Вера, Ломако забила тревогу: кончается масло. Делать ничего не оставалось, пришлось итти на посадку в Севастопольскую бухту. Мы были в полете девять с половиной часов. Когда приводнились, нас поздравили с установлением международного женского рекорда дальности полета на гидросамолете по ломаной линии. Мы пролетели 1 750 километров, немногим меньше нашего основного маршрута Севастополь - Архангельск.
Но Полина была недовольна и собой и нами. Она ворчала, что слишком много ушло бензина, слишком много израсходовано масла, почему Ломако не вовремя перекрыла баки. Хорошо еще, что к штурману никаких особых претензий командир не имел. Говорила она с нами строгим и недовольным тоном.
Тренировочные полеты на расход горючего продолжались. В один из таких полетов мы проходили вдоль берега Азовского моря. Я взглянула на Полину, лицо ее было очень мягким и добрым. Она внимательно смотрела вниз, на землю. Под нами был поселок. Что, думаю, она там ищет? Полина продолжала пристально смотреть вниз. Потом передает мне записку: «Это Новоспасовка, мое родное село». Привязала к карандашу записочку и бросила вниз: «Привет односельчанам! Полина Осипенко».
Материальная часть и люди в полной готовности. Последние полеты между Севастополем и Очаковом мы совершали на высоте 4 500 метров. Летали по 6 и по 9 часов без кислородных приборов. Итак, наша готовность уже не вызывает сомнения даже у самых требовательных организаторов дальних перелетов.
Самолет подняли на берег, еще раз проверили мотор, зачехлили и запломбировали. Так наша летающая лодка будет ожидать подходящей погоды.
Потянулись томительные дни. Каждое утро отправлялись на метеорологическую станцию и внимательно разглядывали карты погоды. Специально для нашего экипажа Москва ежедневно передавала прогнозы погоды по маршруту Севастополь - Архангельск. Каждый день мы видели вдоль нашего будущего пути то облачные фронты, то грозы, то ливни. И как могло быть иначе? Ведь наш путь пролегал в совершенно различных воздушных массах: мы вылетали из теплого тропического воздуха, затем попадали в континентальную среду, после этого - в массы полярного и, наконец, арктического воздуха у Белого моря. Четыре различные массы воздуха, разная температура, разное направление ветров, различная влажность. При соприкосновении этих воздушных масс неминуемо на каких-то участках маршрута возникнут ливни с грозами и шквалами. Разве дождешься на таком продолжительном и различном по климату маршруте однородной погоды? Между тем командование перелета придерживалось твердого мнения, что нас можно выпустить лишь в тем случае, если хотя бы на двух третях маршрута будет хорошая погода.
Мрачные и злые, мы возвращались в свою гостиницу. Старались пораньше лечь спать, чтобы меньше разговаривать. Полина, дисциплинированный военный летчик, считала, что раз командование ставит такие условия, - значит делать нечего: жди и подчиняйся.
Но до каких пор ждать? До осени, когда вообще отпадет всякая возможность лететь далеко? Чего ждать? Какой-то особенной «девичьей» погоды? Но кто приготовит для нас такую специальную погоду, чтобы ни дождик не полил, ни ветерок не задул?
Мы наседали на Полину. Почему не лететь? Она командир, пусть сама примет решение и действует. Полина слушала-слушала, наконец, видим - встает, одевается.
- Пойду звонить в Москву, товарищу Ворошилову.
С прямого провода она вернулась возбужденная, но по-прежнему мрачная. Нарком обещал, что разберется и поможет, однако разрешит ли он перелет - еще неизвестно.
Политуправление Черноморского флота, желая нас развлечь, часто приглашало нас в театр. Но и там ми думали и разговаривали только о погоде и о том, что же, наконец, будет с нашим перелетом. Однажды, когда мы вернулись из театра, нам подали телеграмму. Мы развернули бланк и прочитали: «Вылет разрешаю. Еще раз тщательно проверьте материальную часть. Желаю полного успеха. Ворошилов».
Три взрослые женщины запрыгали по комнате, как малыши. Мы обнимались, целовались, хлопали в ладоши, поздравляли друг дружку, как будто перелет уже закончен и все трудности остались позади. Повалили Полину на кровать и, крепко уминая ей бока, приговаривали:
- Вот это командир! Вот это командир!
На следующий день, торжествующие, мы явились на аэродром. В штабе морской части, снаряжавшей перелет, уже знали причину нашего торжества: здесь была получена копия ворошиловской телеграммы. По нарком позаботился о нас еще больше. Он прислал специально из Москвы людей - еще раз проверить готовность к перелету.
Теперь началась настоящая подготовка. Со дня нашего приезда в Севастополь прошло уже около трех месяцев. Хотя нам и удалось в это время поставить одни «рекордик», как мы нежно называли свой перелет по замкнутой кривой, но ведь это был, так сказать, внеплановый перелет, не входивший в первоначальные расчеты. Мы считали большую часть времени потерянной напрасно. Правда, все эти три месяца шла непрерывная тренировка. Каждый день прибавлял знания и опыт. Но уж такова, надо полагать, природа молодости. Мы рвались поскорее на свой маршрут.
Власть над тремя летчиками перешла в руки врача. С военно-морскими врачами шутки плохи. Каждый день нас укладывали спать в шесть часов вечера. Окна наглухо закрывались ставнями. Приказали никого в нам не пускать. Но как заснуть с шести часов вечера? Еще несколько дней тому назад, озлобленные злополучными картами погоды, которые связывали нас по рукам и ногам, мы старались как можно скорее заснуть, чтобы меньше разговаривать. А вот теперь не спалось. Прорвалось наружу то скрытое возбуждение, которое не находило выхода в дни вынужденного молчания. Можно ли передать разговоры трех летчиков, увидевших, наконец, что вот-вот исполнится их мечта и они пролетят по маршруту, по которому еще никто не летал? Мы прекращали свои долгие беседы лишь тогда, когда строгая и дисциплинированная Полина напоминала, что через несколько часов нас поднимут на ноги.
В час ночи мы вставали и после некоторых, обычных перед всяким дальним полетом медицинских процедур отправлялись на пристань. Здесь нас поджидал катер. Море дышало тихо и спокойно. Катер вез нас в темноте через бухту в море на гидроаэродром. Мы плыли и взволнованно смотрели: есть ли ветер, достаточно сильный для отрыва от воды тяжело нагруженной машины? Нет ли в бухте наката волны, который может помешать нам взлететь?
На аэродроме съедали приготовленный для нас завтрак. Потом в темноте спускали машину на воду, и катер буксировал нас в открытое море.
Но напрасны были все усилия: машина отказывалась взлететь. Ее интересы и возможности явно расходились с нашими устремлениями. Мы желаем подняться в воздух, а машина упорно бежит по воде и, проклятая, не отрывается. То ей слишком мал ветер, то слишком сильна волна.
Что делать? Мы возвращались обратно в гостиницу. На, следующий день все повторялось сызнова. Три дня подряд мы приезжали на аэродром, в полной готовности, и уезжали в город ни с чем.
Севастопольские метеорологи, заинтересованные не менее нас самих в том, чтобы наш перелет состоялся (мы им уже порядочно надоели), сообщили, наконец, радостную весть. Завтра на рассвете ветер будет с материка, приблизительно 5 метров в секунду. Ура! На 1 июля был назначен старт.
Но и на этот раз нам не удалось взлететь.
На следующий день, 2 июля, мы сделали еще одну попытку. Нас провожали два катера. Один буксировал самолет, на другом шел начальник политуправления флота. Сжатый воздух для запуска мотора подвезли к самолету па шлюпке, в которой находились трое - инженер Кольчинский, техник Соломатов и моторист Попёречнюк. Вот буксировочный катер оставляет нас в море и отходит в сторону. Люди в шлюпке готовятся к запуску мотора. Я не спускаю глаз с флажка, который держу в руках, и с удовольствием вижу, что он здорово треплется,- значит ветер есть. Ветер дует с полуострова,- это как раз то, что требуется. Очень близко от самолета проходит катер. Нас приветствует начальник политуправления и от имени Военного Совета желает счастливого пути. Техник Соломатов, желая облегчить труд, Ломано, перелезает в самолет и начинает готовить запуск мотора. На шлюпке остаются двое. Им трудно держать шлюпку плотно прижатой к борту самолета. Я протягиваю инженеру Кольчинскому руку, чтобы помочь. Кольчинский отказывается: - У вас еще большая работа впереди. Не утомляйтесь!
Он говорит это ласковым голосом, и мне кажется, что у него в глазах слезы.
Вот заработал мотор. Шлюпка бежит рядом с нами. Люди на ней изо всех сил держатся за борт самолета. Но сил, очевидно, не хватает. Внезапно между бортом шлюпки и самолетом образуется щель. Вода, поднятая стремительным бегом машины, бьет фонтаном через эту щель и молниеносно наполняет шлюпку. Шлюпка еще держится, она наполнена водой только наполовину. В этот момент техник Соломатов отъединяет трубку баллона и прыгает с самолета в шлюпку. Шлюпка тонет. Мы видим за хвостом самолета три головы на поверхности воды, по которой наша лодка провела длинную бурную борозду. Три человека плывут далеко от берега, в открытом море!
Наш мотор греется. Нужно взлетать, но мы не взлетаем. Вылезаю из кабины и красным флажком подаю катерам сигналы о бедствии. Полина отводит машину подальше, в сторону от тонущих людей, чтобы бурун, поднимаемый нашей лодкой, не потопил их. О взлете никто и не думает. Наши взоры устремлены на трех людей, которые в одежде плывут в открытом море, на расстоянии нескольких миль от берега. Радостный крик вырывается у меня из груди, когда катера замечают мои сигналы и полным ходом устремляются спасать тонущих. Мы видим - им подают помощь с катеров. Полина заруливает на взлет и дает полный газ.
(Продолжение следует)
Рис. В. Высоцкого.
*Вера Фёдоровна Ломако (1913-1984) - советская лётчица, мировая рекордсменка, участница Великой Отечественной войны. 2 июля 1938 года вместе с М. М. Расковой и П. Д. Осипенко участвовала в осуществлении первого в истории авиации дальнего беспосадочного перелёта женского экипажа на гидросамолёте МП-1 из Севастополя в Архангельск (аэродром Лахта). За этот перелёт Марина Михайловна Раскова, Полина Денисовна Осипенко и Вера Фёдоровна Ломако были награждены орденами Ленина (15 июля 1938 г.).
Комментарий и перевод в электронный вид В. Буря.
