"За методологию диалектического материализма в истории доклассового общества
(По поводу книги: М. Герасимов, Мальта. Палеолитическая стоянка. (Предварительные данные.) Результат работ 1928 - 1929 гг. Иркутск, 1931 г. Издание краевого музея, стр. 34, 21 таблица. Тираж 750).
Появление названной работы в печати факт отрадный не только для специалиста, но и для массовика-краеведа, просвещенца, активиста, антирелигиозника, для самых широких кругов советской общественности, живо интересующейся достижениями советской науки.
Прежде всего заслуживает внимания то обстоятельство, что открытие Мальтинской стоянки выпало на долю крестьянина-общественника, а дальнейшая работа краевого музея по исследованию стоянки протекала при непрерывном внимании советской общественности и была увязана с массовой культурно-просветительной деятельностью музея среди широких масс населения. Редакция данного издания правильно отмечает это как доказательство успеха культурной революции в деревне и как факт несомненного поворота столь «академической» дисциплины, как археология, к массам — к широкому обслуживанию культурных запросов трудящихся.
 |
| писатель Сысоев и археолог Окладников в тайге - 1967 год |
|
|
Исследователем в работе дано подробное и тщательное изложение условий, при которых сделаны находки, а также и детальные описания последних. Результаты полевых исследований, производившихся при участии ряда специалистов (археологов, геологов и палеонтологов), описаны с необходимой ясностью и полнотой, иллюстрированы таблицами, схемами и рисунками в тексте.
При ознакомлении с материалами т. М. Герасимова обращает на себя внимание прежде всего наличие единого культурного слоя Мальтинской стоянки. Культурные остатки распределены в нем неравномерно. Распределение крупных скоплений костей животных, прикрытых сверху плитами камня параллельно краю террасы, наличие вероятных следов жилищ, представленных скоплениями плит в виде четыреугольников, местонахождение костяных статуэток обнаженных женщин в пределах таких скоплений представляют большой научный интерес и с бытовой стороны напоминают, повидимому, некоторые верхнепалеолитические стоянки Восточной Европы. Фауна представлена большим количеством костей северного оленя, мамонта, волосатого носорога, пещерного льва, быка, лошади, песца и других животных.
В каменной индустрии автор различает: отбойники, топорообразные орудия («сильно выродившиеся формы» ручного ударника), нуклеусы, пластины, скребки, скребла, резцы и т. д. Отмечается присутствие архаических форм («выродившийся» ручной ударник), ориньякская ретушь.
Костяная индустрия представлена изделиями из бивня мамонта, рога северного оленя и трубчатой кости последнего: шилья, иглы, ножи, долота, пасты для растирания красок, гладильники, острия, предметы неопределенного назначения, подвески, бусы, пуговицы, пряжки. Отмечено сходство техники изготовления костяных изделий с техникой работы по камню, отсутствие шлифования кости. Наибольший интерес представляют образцы круглой скульптуры: 10 изображений обнаженных женских фигурок, 6 изображений летящих птиц с длинными вытянутыми шеями. Среди образцов «гравюры» выделяется изображение мамонта в профиль, нанесено тонкими штрихами на пластинке из бивня мамонта.
Самой выдающейся находкой в Мальте является детское погребение, датированное как и стоянка ранней стадии ориньяка. Погребение ребенка имеет своеобразное надмогильное сооружение из торцовых племен одной лежачей. Констатирована окраска костяка кровавиком. Найден при погребении сравнительно обильный погребальный инвентарь: остатки «диадемы» в виде обруча из мамонтовой кости, ожерелье из 120 бусинок и 7 подвесок, пуговица с зигзагообразным орнаментом, скульптурные изображения летящих птиц, браслет костяной, колющее орудие из мамонтовой кости и ориньякский кремневый нож с выемкой и другие изделия.
На основании анализа остеологического материала стоянка отнесена к «ранней поре конца ледникового периода», климат той поры определяется влажно-холодным, а фауна по составу таежно-северной. В конце работы помещена схема периодизации палеолитических культур, на основе схемы, приведенной в работе Н. К., Ауэрбаха, а также известной работы В. И. Громова и Мирченка. (Н.К. Ауэрбах, Палеолитическая стоянка Афонтова II. Трубы общества изучения Сибири и ее производительных сил. Вып. № 7 Н.-Сиб., 1930 г. См. также В.И. Громов, К вопросу о возрасте сибирского палеолита и др. работы).
Опираясь на старую французскую классификацию, автор работы отмечает, что понимает «западноевропейские подразделения как условие обозначения последовательных стадий человеческой культуры», учитывая своеобразие сибирских комплексов и отличие их от классических культур Западной Европы.
Однако самый поверхностных обзор работы убеждает в полном соответствии ее установок с археологическими традициями старой школы археологов-вещеведов. Основная, поставленная автором публикации фактического вещевого материала и условий находок выполнена достаточно тщательно. Нельзя не отметить, однако, и здесь некоторых пробелов. Не помешало бы, даже и в пределах «предварительного сообщения», более полное изложение хода работ по раскрытию культурного слоя на основе дневника работ (не ограничиваясь кратким комментарием к табл. II). Более подробная характеристика расположения отдельных скоплений и характера находок, связанных с ними, позволила бы глубже уяснить бытовой облик стоянки и дала бы ряд ценных штрихов к выявлению хозяйственно-бытового разреза данной культуры.
Не выходя за пределы традиционных вещественных археологических публикаций, работа т. М. Герасимова - грешит условной схематичностью рубрик своей описательной схемы. Рубрики: «костяная индустрия», «круглая скульптура» и «гравюра», например, выделены условно. Термин «костяная индустрия» несомненно объединяет все, что приготовлено из кости вплоть до статуэток из мамонтовой кости и изображения мамонта, так как критерием здесь служит не техника, а материал. В полном противоречии с первой установкой на материал («кость, камень») находится введение второй, параллельной схемы, базирующейся уже только на технике (рубрики «гравюра», «круглая скульптура», которые объединяют те же костяные изделия мальтинцев, но уже по техническому признаку).
Антинаучный характер старой описательной схемы, имевшей дело с «мертвыми» вещами, вне их назначения и применения в действительной жизни наглядно иллюстрируется беспомощностью археолога, вынужденного занести в одну из своих рубрик («каменная индустрия») каменное изделие с сохранившейся костяной рукояткой и отдельно рассматривать в главе о костяной индустрии с утраченными каменными частями.
Общая схема работы: геологический разрез, фауна, каменная индустрия, костяные изделия, круглая скульптура, гравюра, краски и их применение, погребение, датировка находок (главы брошюры) — отличается академической сдержанностью по части выводов и тем более выводов историко-культурного характера, не говоря уже о социологическом анализе материала.
Внешним оправданием такой сдержанности служит подзаголовок «предварительное сообщение», но историко-культурное значение опубликованного материала, если учесть при том скромное количество данных по палеолиту Сибири и даже СССР, известных до открытия Мальтинской стоянки, не оправдывает такой сдержанности по отношению к результатам исследования богатейшей палеолитической стоянки в Советском Союзе. Общий облик «культур» Мальтинской стоянки определился уже в достаточно четких чертах, а автор намеренно избегает даже беглого замечания о быте ее насельников, об общественном строе, о хозяйственном укладе и т.п., избегает сравнения своих находок в этой области с результатами исследования палеолита в СССР и других стран.
Узко-вещеведная линия работы идет в разрез с задачами марксистской истории доклассового общества, руководящейся методом диалектического материализма,
для которой изучение вещественных остатков не самоцель, а средство для изучения исчезнувших общественно-экономических формаций. С этой точки зрения, даже и предварительный отчет не может быть описанием-каталогом найденных вещей, так как последний должен представлять результаты исследования стоянки, т. е. не группы вещей, а бытового комплекса остатков от деятельности и трудовой жизни обитавших на ней некогда людей, в той или иной мере отражающего исчезнувший бытовой уклад и являющегося следствием определенных социально-экономических отношении в рамках исчезнувшей общественно-экономической формации. Впрочем, сам автор не понимает настолько узко термин «предварительные данные», чтобы ограничиться формальным описанием находок. По различным страницам работы разбросаны весьма ответственные замечания методологического значения, поучительные во многих отношениях. Во-первых, они доказывают неизбежность, даже и с точки зрения т. М. Герасимова, методологических обобщении, а, во-вторых, бьют узко-эмпирический подход автора к теме исследования, так как наглядно иллюстрируют его методологическую беспомощность и вскрывают неутешительную склонность следовать в методе и выводах за аббатом Обермайером, Брейлем, в лучшем случае Осборном и т. д.
«Современное положение загнало археологический материал в отгороженные непроницаемыми полками ящики, снабженные этикетами с указанием этноса, культуры и даты...
«Почти никаких попыток к стадиальному прослеживанию меняющихся форм, почти полное отсутствие изменчивых условий жизни и труда, форм хозяйственной деятельности, различия потребностей обособляющихся слоев населения… Памятник материальной культуры продолжает быть самодовлеющим». (И.И. Мещанинов, Палеонтология и Homo Sapiens, Известия ГАИМК, т. VI, вып. 7, Л., 1930, стр. 35).
По отношению к работе о Мальтинской стоянки нет никакой возможности оспаривать столь неутешительную оценку состояния археологической науки, данную И.И. Мещаниновым в приведенных строках. Работа М. Герасимова выразительный пример и того, как «отрыв от комплексного изучения и неизбежной постановки генетического вопроса, дает свободу полету фантазии, с легкой руки тех же Обермайеров, Менгинов, Вильке, Осборнов и доморощенных археологов типа Титова и Толмачева. (Е. И. Титов и В. Я. Толмачев, Остатки неолитической культуры близ Хайлара).
Описывая пряжку с изображением змей, т. М. Герасимов не смог уйти от соблазнительного миража доисторических передвижений. «Человек, живший на стоянке Мальта, навряд ли видел таких змей подле себя», которые походили бы на кобр: следовательно, заключает исследователь, родина мальтинцев на юге, там, где теперь обитают кобры. Талантливый обитатель Мальтинской стоянки, оказывается, не успел во время стремительного «передвижения» из Индии в Иркутский округ позабыть своих прежних соседей, своих земляков — кобр. Мысль «о месте зарождения этой своеобразной культуры палеолита» везде, где угодно, но только не в хмурой Сибири, обделенной экзотическими свойствами, настолько основательно преследует т. Герасимова, что он не смог усмотреть возможности утрированной (при стилизации змеи) передачи самых основных обычных ее частей — головы — луковицей, туловища — зигзагом и спиралью, что часто имеет место в примитивном искусстве. Дело здесь, собственно говоря, не в кобрах и не в их благословенной «прародине», а в теоретических измышлениях буржуазных археологов Запада и Америки, для которых не представляют чрезмерной трудности самые рискованные передвижения беззащитного первобытного человечества из края в край, от моря и до моря, под испытанным покровом густого тумана «доистории» — вот влияние буржуазных ученых на молодого советского археолога.
По «случаю» описания орнаментированных вещей и украшений излагаются самые разнообразные замечания искусствоведческого характера. Первое, что останавливает наше внимание постоянная готовность - восхищаться искусством мальтинцев — изяществом и «вкусом первобытных мастеров», которая дает представление не столько о мальтинских находках, сколько о личном эстетическом «credo» исследователя. Его непрерывная восторженность связана, впрочем, с выводами о «совершенной обособленности» Мальтинской культуры от палеолитических культ, ранее раскопанных на территории Восточной Сибири. Тов. М. Герасимов сочувственно цитирует утверждение проф. Петри по адресу иных «палеолитических культур» (не Мальты — тогда еще не известной), что «палеолитические насельники Сибири, в противоположность своим европейским собратьям, были людьми лишенными художественной одаренности».
Впрочем, как не восхищаться талантливыми мальтийцами и не подчеркивать их изолированности от других, не одаренных столь щедро природой соотечественников по Сибири, если «сам Осборн говорит о представителях европеоидной кроманьонской расы —«палеолитических греках», что «художественная наблюдательность, фантазия, верное понимание пропорций и чувство красоты являлись врожденным их качеством», причем искусство это вдохновлялось, в качестве единственной движущей силы, «пониманием красоты форм и реалистическим их изображением». (Г. Осборн, Человек древнего каменного века, изд. «Путь к знанию», Л., 1924 г., стр. 244).
«Надежные» руководители завели т. М. Герасимова не только в дебри расовой теории, но и заставили принять логическое противоречие утверждений своих учителей об исключительной изолированности Мальтийской культуры с собственной утвердительной постановкой вопроса о преемственности палеолитических культур в Сибири, выраженной в заключительной схеме (стр. 31). На деле же следовало, помимо указании на неразработанность вопроса, отсутствие фактических данных, четко отметить, что на смену натуралистическому искусству выдвигается в диалектическом процессе развития общественно-экономических форм новое искусство, впоследствии бурно проявляющее себя в неолите, вне прямой зависимости от биологической «одаренности» кроманьонцев Осборна, и вдобавок представленное схематическим орнаментом тех же мальтинских находок. 3адача вскрытия подлинной специфичности искусства Мальты осталась непонятой; закономерности, питающие последние, не вскрытыми.
Самостоятельно продолжая искусствоведческий анализ находок по следам Осборна и прочих буржуазных ученых, автор нечаянно натыкается на мысль об исключительно реалистической трактовке изображений обнаженных женщин. В последних он видит «портретное изображение некогда живших женщин». Не пытаясь анализировать подробно доводов автора, мы не можем, однако, согласиться с ними, как и с утверждением, что статуэтки изображают «пожилых, видимо много рожавших женщин». Попытка рассматривать палеолитических художников по аналогии с современными мастерами-реалистами встречает серьезные возражения хотя бы в том, что ни у одной из фигур нет не только индивидуальных черт какой-либо определенной личности, но даже отсутствует, например, четкая моделировка лица, данного только, в схеме. Татуировка (точнее — рубцевание), головной убор в ту эпоху, несомненно, не носили столь выраженного тяготения к своеобразию и отпечатку личного вкуса, как в наше время. Устойчивые племенные и родовые черты в татуировке, головных уборах современных отсталых народов достаточно известны. Последние могут служить аналогией мальтинцам. По разнообразию форм статуэтки Западной Европы, пожалуй, не уступают мальтинским, но даже Брейль не пошел дальше попытки установить собирательное родство их с произведениями из Северной Африки, а совсем не изолированность, не «индивидуальную изменчивость».
Не оправдано и снято хотя бы находкой отдельной женской головки, прекрасно оформленной, утверждение о стадиально более раннем происхождении мальтинских статуэток, чем западноевропейских. Мнение т. М. Герасимова, что «портретность» (реалиям) служит доказательством более раннего происхождения «мальтийских Венер» по сравнению с вилендорфской, с Венерой из Брассампуи и другими, основано, повидимому, на недоразумении, поводом к которому послужило смешение позднейшей стилизации (ср. мадленские реалистические фрески и позднейшие азильские находки) со схематичностью, свойственной произведениям ранних стадий изобразительного искусства палеолита, представленных раннеориньякскими находками в пещере Фон-де-Гом в Дордони
и др. Расцвет «портретизма», а также круглой скульптуры, по существу, начитается в позднем ориньяке, к которому, следовательно, и ближе Мальта. «Портретизм» искусства Мальты является следствием длительного развития искусства в палеолите, результатом накопления производственных навыков и уменья на базе усложнения и развертывания производственно-экономических отношений в обществе верхнепалеолитической эпохи, причем реалистический облик мамонта на пластинке из мамонтовой кости аналогичен реалистическим по трактовке фигурам женщин. Действительно, мамонты и женщины даны в одной реалистической манере, хотя и не представляют произведений «портретного жанра», место которому в иной среде и в другое время.
Коренная ошибка т. М. Герасимова при исследовании образцов палеолитического искусства – его психологический подход, причем психология древнего художника конструируется в зависимости от собственных творческих переживаний автора, и древний мастер в итоге начинает походить на современного «свободного художника»-реалиста. По существу же вопроса необходимо тщательное изучение техники производства художественных произведений того времени, тщательный анализ по существу, обязателен учет сравнительных этнографических данных, анализ общественной среды, идеология, в том числе и магико-религиозных элементов последней. Вопрос о влиянии второстепенных, чисто технических на первый взгляд обстоятельств свойства материала, индивидуального мастерства, стремления использовать естественные формы предмета-объекта обработки («тонкая» Венера из оленьего рога) для изучения столь древнего искусства необычайно важен, хотя решающую роль должна играть социальная направленность творчества. Наивный субъективизм искусствоведческих оценок исключительно выпукло отразился в характеристике одной из костяных фигурок сначала как селезня, а затем в качестве «забавного произведения», у которого «сходство с птицей чрезвычайно отдаленно» (ровно тремя строками ниже слова «селезень»). Этого вполне, пожалуй, достаточно для доказательства полной ненадежности субъективного эстетического подхода к изучению искусства мальтинцев и абсолютной необходимости усвоения автором метода диалектического материализма в интересах подлинно-научного исследования палеолита Сибири.
Есть неверные места в работе и там, где т. М. Герасимов высказывается по вопросам религии и культа. Говоря о статуэтках обнаженных женщин, «не представляют ли они изображений культового характера», т. М. Герасимов формулирует крайне расплывчато свою мысль, позволяя сравнивать ее со взглядами буржуазных ученых о культовом характере палеолитических «Венер» в роли богинь плодородия, о «культе женщины» и т.п. (Допущением божественности «птиц» и «баб» т. М. Герасимов развязывает руки Обермайеру и Ко. См. стр. 25).
Не отличается четкостью формулировки или, по крайней мере, осторожностью работа о Мальте и там, где «культовый» характер приписывается фигуркам птиц. По. словам т. М. Герасимова, «этнография дает нам неисчислимые примеры обоготворения птиц, начиная с низших культов шаманства, кончая развитыми религиями христианской, буддийской и т. д.». Термине «обоготворение» совершенно неудачен и может ввести заблуждение по вопросу о наличии в палеолите подлинного обоготворения птиц, как одной из форм зоолатрии. Простое сравнение ничего не объясняет, а только запутывает суть дела. Еще Плеханов указал на различие понятий «бог» и «дух», возникающих в разной среде и в разное время. Обоготворение птиц и других животных по существу не имеет места и в тотемистическом обществе, где наблюдаются иные формы отношений к тотемному существу, чем культовое обоготворение, имеющее место в связи с зоолатрическими религиозными представлениями.
Анализ возможного религиозно-магического значения изображения птиц, а также женщин, мамонта и пр., требует не формального, механического сопоставления найденных в Мальте вещей со случайно подобранными этнографическими данными, а изучения стадиального развития культуры в рамках определенных социально-экономических формаций прошлого, тщательного изучения развития древнейших форм культовой практики и религиозно-магических представлений, с привлечением данных не только этнографии и археологии, но и материалистической лингвистики. Яфетическая теория, являющаяся одним этапов на пути к созданию подлинно марксистской лингвистики, дает уже сейчас на основе изучения палеонтологии языка в высшей степени ценные данные к пониманию палеолитических «культур» в стадиальном разрезе и, следовательно отдельных элементов птицы — «небесята», о которых говорит Н. Я. Марр как носителях понятия «неба» в сознании древнего человека, ближе к мальтинским птицам, чем голубь — «святой дух» православных и католиков.
Категорическое утверждение, что схороненные с мальтинским ребенком, при погребении его, орудия и украшения положили в могилу его земляки палеолитики-мальтинцы «с надеждой и верой в загробный мир или просто из уважения к смерти и к умершему», также вызывает значительные сомнения. Характер мальтинского погребения, находки в Западной Европе палеолитических погребений не только ориньякских, но и мустьерских по их возрасту, убеждают нас в существовании тогда определенного погребального ритуала. «Надежда и вера в загробный мир», однако, слова чересчур близкие к некоторым настроениям нашего времени и религиозной среды, близкой к нам. «Уважение к смерти» ближе мистически настроенному интеллигенту современности, чем палеолитикам, и мало напоминает даже культ мертвых, о котором говорил И. Степанов по поводу мустьерских погребений, а ближе, скорее, к «страху смерти» М.Н. Покровского. Несмотря на неудачную формулировку, следует думать, что в данном случае автор одинаково допускает возможность доанимистического «культа мертвых» или развитого анимизма для ориньякской стадии верхнего палеолита («или — или»). Такая готовность допустить и то и другое по выбору далека от подлинного критического анализа имеющихся материалов этнографических, археологических и других, с целью выявить действительное своеобразие религиозной идеологии людей верхнего палеолита, на основе исследования социально-экономического базиса той поры. (См. хотя бы у Осборна, ук. соч., стр. 244-254, 304-305. А также А. А. Миллер, Первобытное искусство. «История искусств всех времен и народов», кн. I, 1929 г.).
Большой заслугой т. М. Герасимова является попытка свести целостную схему данные о стадиальной последовательности развития отдельных этапов палеолита Сибири (он опирается на геологическую схему В. И. Громова и Мирченка). Однако стремление выявить специфические особенности культуры мальтинцев и «значительные отличия» сибирских комплексов от западноевропейских, к сожалению, опирается на сравнительный анализ материала и сравнительно-этнографические данные. Между тем, изумительно своеобразные по стилю фигурки мальтийских летящих птиц крайне далеки, например, от изображения птиц с известной Мезинской стоянки, (Мiзин. Всеукраiнская Академiя Наук, Киiв, 1931) но очень напоминают «гагар» с тунгусских, хотя бы шаманских костюмов не столь отдаленного прошлого.
Тщательное изучение пережитков религиозных представлений соответствующих групп современного населения Сибири, включая пережитки тотемизма и анализ искусства, связанного с ними, нужно думать, позволят ближе подойти и к пониманию своеобразия палеолита Восточной Сибири, чем неопределенные ссылки на неповторяемость типов мальтинской индустрии.
При просмотре работы поражает в ее архитектонике наличие ряда смелых выводов об искусстве, религии и т. д. независимо от изучения хозяйства производственных отношений социального строя палеолитической эпохи. Обойдясь без единого указания даже на охоту, как преимущественное занятие мальтинцев, автор очертя голову бросается в сложные переплеты расовой теории, углубляется в анализ искусства и религии, хотя и прикрывает свои рискованные опыты аншлагом «предварительных данных». Иначе, как сознательным отказом от подлинного марксистского анализа мальтинских находок, этого назвать нельзя. У автора имеются, правда помимо аншлага, для этого более «веские основания» — методологическая невооруженность. Идеалистические вывихи, неопределенные влияния «корифеев буржуазной археологии», субъективистские кустарные тенденции — основные пороки работы.
По словам Энгельса, «исторические взгляды Маркса наносят философии (идеалистической) смертельный удар в области истории, точно так же, как диалектический взгляд на природу делает ненужной и невозможной всякую натурфилософию. Теперь задача заключается не а том, чтобы придумывать связь, существующую между явлениями, а в том, чтобы открывать ее в самих явлениях». Таковы наиболее общие задачи любого отдела исторической науки. Автор работы о Мальте молодой, талантливый археолог-энтузиаст.
Исследование Мальтинской стоянки фактически только начато. Работы 1930 г., в результате которых число одних только статуэток обнаженных женщин дошло до 19 (в СССР известно было до раскопок Мальты только 6), показывают всю исключительность этого культурно-исторического памятника.
Значение мальтинских находок для науки, для постановки и выяснения ряда общих научных проблем, для массовой политико-просветительной и в частности антирелигиозной работы не требует пояснений.
Изучение Мальтинской стоянки требует внимания целого коллектива исследователей, поддержки всей советской общественности края и страны. Мальта ждет не только марксистского исследования, но и грамотной популяризации, которая сделала бы ценнейшие научные приобретения достоянием масс, оружием культурной революции и антирелигиозной пропаганды в частности.
Первым условием для достижения той цели является решительное размежевание с реакционными течениями в археологии, преодоление влияния буржуазной науки и критическая переработка старого наследства для краеведческой исследовательской работы в условиях Восточной Сибири это задача тем более актуальная, что и послеоктябрьский период в археологии характеризуется безраздельным господством идеалистических взглядов, породивших большое количество антимарксистский работ. Работы проф. Петри о сибирском палеолите и неолите, «откровения» Е. И. Титова о восточном происхождении европейских культур, труды Г. В. Ксенофонтова об азиатах-носителях пракультуры для Европы, последние выступлениях Ф. Дебеца с «палеонтологическими этюдами» из области «Философии этнологии», данная брошюра о Мальтинской стоянке, - все вырастают на восточносибирской краеведческой почве и одинаково отражают грустное состояние археологии в буржуазном тупике.
Здесь, в условиях окраины и провинции, работа изолированной группы энтузиастов-археологов-краеведов иркутского «очага» особенно отчетливо показала, как исследователи, игнорирующие философию, далекие от овладения методом диалектического материализма, «оказываются в плену у философии, но, к сожалению, по большей частью самой скверной… становятся рабами самых скверных вульгаризованных остатков самых скверных философских систем». (Энгельс).
Пересмотр старого наследия должен двинуть вперед дело археологического исследования края и в первую очередь восточносибирского палеолита; представленного уже сейчас классическими находками в Мальте. Деятельность восточносибирских археологов и в частности их работа над дальнейшим исследованием Мальтийской палеолитической стоянки должна полностью отразить революционный сдвиг внутренний перелом в развитии советской науки о доклассовом обществе. Из достояния буржуазии, из идейного оружия идеалистической философии и просто поповщины этот отдел науки должен быть превращен в отдел подлинно материалистической науки о развитии общественно-экономических формаций, ведущем к коммунизму, в боевое оружие пролетариата в его борьбе за революционную перестройку мира".
А. Окладников,
«Сообщения Государственной академии истории материальной культуры», № 1, 1931 г., январь (ежемесячный журнал по вопросам истории материальной культуры, истории техники, археологии, этнографии и музейного дела)
---------
См. "Одеревеневшая" "окладниковщина";
.
-----------
Архив:
Человек, воссоздавший прошлое
 |
| М.М. Герасимов за работой |
|
|
Жгучий интерес к тому, как жили и выглядели наши предки, определил круг его занятий. Мальчику было 11 лет, когда он вместе с профессором Петроградского университета Б.Э. Петри участвовал в раскопках Верхоленской Горы (Восточная Сибирь). В 14 лет он самостоятельно и на должном по тем временам уровне вскрыл неолитическое погребение в Иркутске, а в семнадцать лет – еще одно. В 18 лет он опубликовал свою первую научную статью о раскопках палеолитического местонахождения у переселенческого пункта в Иркутске.
Не ослабевал интерес и к естественным наукам. В 13 лет Михаил впервые переступил порог анатомического музея при Иркутском университете, где под руководством судебного медика профессора А.Д. Григорьева и анатома А.И. Казанцева занимался анатомией. Природная наблюдательность, зрительная память способствовали накоплению знаний о взаимосвязях мягких тканей лица и костей черепа.
В 1922 г., еще школьником, Михаил начинает работать в Иркутском краеведческом музее. Как археолог он формировался в среде так называемой иркутской школы археологии, главой и душой которой был Б.Э. Петри, человек высокоэрудированный, талантливый, хороший организатор. «Кружок народоведения» проводил в жизнь передовые методы научного исследования, комплексный подход к оценке археологических памятников, учитывающий археологические, геологические и палеозоологические данные. Отсюда естествен и интерес к человеку, оставившему эти памятники: древние стоянки охотников, орудия из камня и кости, украшения...
Идея восстановления внешнего облика человека по костным останкам принадлежит не М.М. Герасимову. Она овладела умами антропологов и анатомов со второй половины XIX в. после блестящих работ французского ученого Ж.Кювье и его учеников. В основе идеи лежало представление о существовании закономерных связей между строением черепа и скелета и покрывающими их мягкими тканями. Однако к первой трети нашего столетия у многих ученых сформировалось негативное отношение к данной проблеме.
Именно к этому времени относятся первые попытки Михаила Михайловича реконструировать облик ископаемого человека. В 1927 г. для Иркутского краеведческого музея он сделал бюсты питекантропа и неандертальца.
 |
| Кроманьонец, отлитый по восковой модели Герасимова |
|
|
Изучение стоянки Мальта стало судьбоносным как для самого исследователя, так и для сибирской археологии в целом. Именно здесь была создана методика послойного вскрытия древнего поселения широкой площадью с полной расчисткой обнаруженных комплексов.
Сенсацией явились открытия женских статуэток, вырезанных из кости (ранее подобные изображения находили только в Европе), фигурок летящих птиц, гравюр на кости. Они сохранены для науки тщательностью раскопок и мастерством Герасимова-реставратора.
Тогда же Михаил Михайлович провел эксперимент по обработке бивня мамонта, трубчатых костей и оленьего рога. Результат – статья, единственная в своем роде до настоящего времени. В связи с предстоящим Международным четвертичным конгрессом (1932 г.) его пригласили в Ленинград, где занятия археологией он сочетал с работой, а затем заведованием реставрационными мастерскими Эрмитажа. Непосредственное общение с высококвалифицированными искусствоведами сыграло большую роль в формировании его как ученого и художника. Однако, даже перебравшись на берега Невы, он постоянно ездил на раскопки в Приангарье.
Говоря о Мальте, надо объединить два периода изучения этого памятника Герасимовым – 1930-е и 1950-е гг. Сейчас, оглядываясь назад, можно утверждать, что роль этой стоянки в сибирской археологии переросла значение ее как уникального памятника древности. Когда Михаил Михайлович начал там работать, он был совсем молодым исследователем, и его вывод о том, что тут обнаружен палеолитический памятник, да еще и «европейского облика», вызывал скептические улыбки у некоторых старших коллег.
 |
| «Палеолитические Венеры», найденные в Мальте |
|
|
Герасимовская интерпретация поселения началась с реконструкции его как охотничьего лагеря с круглыми чумообразными жилищами. В 1932–1934 гг. по распоряжению Государственной академии истории материальной культуры (позже Институт истории материальной культуры РАН) мальтийские раскопки инспектировали С.Н. Замятнин и Г.П. Сосновский.
Именно в эти годы под их влиянием Герасимов принял гипотезу о существовании монументальных длинных жилищ в Мальте, демонстрирующую принципиальную культурную идентичность европейского и сибирского палеолита.
Но вот в 1957 г. он обнаруживает непотревоженное круглое жилище, а в 1958 г. оказывается, что валообразные «стены» «монументальных жилищ полуземляночного типа» – остатки зырянского лёсса3. Михаил Михайлович решается на пересмотр навязанной ему концепции и осуществляет его как новый этап исследования. Мы останавливаемся так подробно на этом эпизоде потому, что он ярко иллюстрирует высокую степень честности ученого. Отказаться от привычной, удобной, принятой всеми исследователями мира интерпретации – на это нужны и смелость, и принципиальность.
Обнаружив хорошо сохранившееся жилище, ученый решил создать его точный макет. В нем он передал буквально все детали (плиты, кости, оленьи рога), которые воспроизведены из восковой твердой мастики. Макет поражает своей достоверностью (его много лет экспонировали в Государственном Историческом музее в Москве, а снимок опубликован в школьном учебнике истории). Герасимов мечтал дать полную картину хозяйственной жизни поселения. Некоторые сведения, наблюдения и выводы в этом плане содержатся в его статьях, но работа в целом, к сожалению, осталась незавершенной.
Как ни увлечен был Михаил Михайлович археологией, в нем жила и зрела другая страсть: восстановление внешнего облика некогда живших людей, наших предков. Стремление узнать степень приближения к подлинности в создаваемых портретах побудило его поставить ряд проверочных работ, имея в виду реконструкцию лица современного человека, прижизненное изображение которого сохранилось.
 |
| Реконструкция профиля по черепу. Этапы работы |
|
|
Первый такой массовый эксперимент он провел в конце 1940 и начале 1941 г. на базе Лефортовского морга в Москве, откуда в распоряжение Герасимова поступали пронумерованные в соответствии с протоколами черепа. По окончании реконструкции их демонстрировали на специальных заседаниях кафедры судебной медицины 3-го Московского медицинского института. Контрольным материалом служили фотографии, сделанные представителями уголовного розыска и хранящиеся в Лефортовском морге протоколы. Естественно, что Михаил Михайлович не видел эти документы до показа реконструкций. Всего было сделано 12 контрольных опытов по черепам, принадлежавшим русским, украинцам, поляку и китайцу. Полученные результаты превзошли ожидания: во всех 12 случаях констатировано очевидное портретное сходство.
Разработанные ученым методические приемы не претендуют на абсолютную точность, и дело здесь не только в том, что наука еще не овладела знанием корреляций, связывающих человеческий организм в единое целое, но и в том, что сама природа организма не может обойтись без некоторой доли независимости вариаций. Однако Герасимов, по словам своего старшего коллеги, известного антрополога Я.Я. Рогинского, добивался максимального соответствия между черепом и лицом и далеко обогнал в этом отношении своих предшественников.
За годы кропотливого труда Михаил Михайлович собрал богатый материал, усовершенствовал приемы исследования. Он обнаружил, что взаимосвязь форм лицевого скелета и элементов внешности гораздо сильнее, чем было принято считать. Изучая ее, ученый применял различные методические приемы: препарирование и наколы закопченной иглой, поперечные и продольные распилы, рентгенографию. Последняя дала значительную информацию о вариациях формы и толщины мягких тканей, позволила изучить половые различия и возрастную динамику, разработать шкалу толстот.
С помощью препарирования удалось расширить представления об асимметрии мягких покровов, тесно связанной с асимметрией черепа, что при воспроизведении лица в значительной мере обусловливает его индивидуальность. Метод предусматривает обязательный учет мест прикрепления, направления, протяженности и формы отдельных мышц и их вариабельности в соответствии с изменчивостью костной основы. Восстановление отдельных деталей лица – носа, рта, глаз и ушей – определяется величиной, формой и особенностями строения носовых косточек, формой грушевидного отверстия, шириной зубной дуги, формой и величиной зубов, прикусом, особенностями строения нижней челюсти, формой глазницы, ее глубиной, строением ее краев и т.д. и т.п.
Указанные работы вызвали большой интерес у криминалистов, которые все чаще стали обращаться к Герасимову за помощью. Каждое «дело» ученый рассматривал как продолжение контрольных опытов, позволяющих выявить возможности метода и учесть ошибки. И хотя исследования шли успешно, многие продолжали смотреть на эту его деятельность, как на своего рода хобби. Веру в значимость и важность поиска, несмотря на материальные и другие трудности, всегда поддерживала его друг и жена Т.С. Вандербеллен.
Многое ему приходилось делать в одиночку, долгое время без поддержки коллег-антропологов. Между тем, за довоенные годы Михаил Михайлович создал по меньшей мере семнадцать портретных реконструкций ископаемых людей, а также реконструкции князей Ярослава Мудрого (ок. 978–1054) и Андрея Боголюбского (ок. 1111–1174). Основное направление использования метода он связывал с проблемами расо- и этногенеза, отводя ему роль еще одного (наряду с традиционными) приема антропологической диагностики.
Забегая несколько вперед, скажем, что Герасимов принимал самое непосредственное участие во всех крупнейших событиях советской палеоантропологии. Прежде всего, это реставрация детского черепа неандертальца из грота Тешик-Таш в Узбекистане. Само изучение этой уникальной находки стало возможным благодаря тщательному и кропотливому труду ученого, который склеил череп из 170 фрагментов. Он работал в комиссии по исследованию детского погребения в пещерной стоянке позднемустьерского4 времени в Староселье близ Бахчисарая и реставрировал череп ребенка. Извлек из земли и реставрировал черепа верхнепалеолитического возраста из погребений на стоянках Костенки-II и Маркина Гора под Воронежем, Сунгиря под Владимиром, по которым затем сделал реконструкции. По просьбе французских коллег-антропологов он реставрировал череп неандертальца из ЛяКина.
Великая Отечественная война застала ученого в Самарканде, где в составе экспедиции, предпринятой по ходатайству АН Узбекской ССР, он участвовал во вскрытии усыпальницы Тимура (Тамерлана) и Тимуридов (династия, правившая в 1370–1507 гг.) в мавзолее Гур-Эмир. Одной из задач экспедиции было установление подлинности его могилы (наличие посвятительной надписи на надгробье не всегда решает этот вопрос положительно).
Народы Востока сохранили до наших дней сотни сказаний о величайшем завоевателе XIV в. Перед именем «железного хромца» трепетала не только Средняя Азия, но и Закавказье, и Индия, а слава о его могуществе и сказочных богатствах доходила до Европы. К сожалению, биографы оставили мало сведений о внешности полководца. Имеющиеся данные противоречили друг другу, а сохранившиеся миниатюры, датируемые более поздним временем, не похожи одна на другую. Есть сведения, что Тимур был сухорук и хром на правую ногу.
Обнаруженный при раскопках в Гур-Эмире скелет, антропологическое описание которого было сделано старейшим среднеазиатским антропологом профессором Л.В. Ошаниным, принадлежал сильному мужчине среднего роста со следами патологических изменений на костях.
Кости правой руки срослись в локтевом суставе, что могло породить легенду о сухорукости Тимура. Правая бедренная кость утончена по сравнению с левой, коленная чашечка срослась с нижним эпифизом бедренной кости так, что нога находилась всегда в полусогнутом положении. Особенности строения черепа прекрасно увязывались со сведениями из письменных источников, свидетельствующих о происхождении Тимура из рода барласов (отюреченный монгольский род).
Сохранность праха позволила документально воспроизвести облик Тимура с длинными свисающими усами и небольшой клиновидной бородой. Костюм и головной убор были воссозданы на основании изучения миниатюр и подлинных вещей эпохи Тимуридов. К сожалению, объем статьи не позволяет подробнее остановиться на реконструкции портретов других представителей одной из самых значительных династий Средней Азии.
Несмотря на трудности военного времени, Герасимов продолжал развивать свой метод, не оставляя занятий археологией. Он обследовал несколько курганов на трассе Североташкентского канала, вместе с археологами В.Ф. Гайдукевичем и М.З. Паничкиной участвовал в раскопках Ширинсайского могильника. По извлеченным оттуда черепам Михаил Михайлович сделал несколько реконструкций, демонстрирующих процесс формирования антропологического типа современных узбеков.
В 1944 г. он с семьей переехал в Москву. Работая в Институте истории материальной культуры, продолжал в одиночку заниматься проблемой восстановления лица по черепу. В 1949 г. в газете «Известия» появилась статья «Поддержать ученого-новатора», подписанная видным археологом А.Я. Брюсовым и рядом других деятелей науки, где говорилось о научном значении исследований М.М. Герасимова и необходимости создания условий для его работы. В том же году М.М. Герасимову была присуждена Сталинская (Государственная) премия III степени за книгу «Основы восстановления лица по черепу». В 1950 г. при Институте этнографии АН СССР, который возглавлял член-корреспондент АН С.П. Толстов, была создана лаборатория пластической реконструкции под руководством Герасимова, что означало признание его метода и дало возможность развернуть дальнейшие исследования.
При создании лаборатории ее сотрудниками стали Т.С. Сурнина, Н.Н. Мамонова и Г.В. Лебединская. Михаил Михайлович с удивительной теплотой и любовью относился к своим коллегам, гордился их успехами и радовался им значительно больше, чем собственным.
Небольшой, но очень дружный коллектив лаборатории занялся массовой реставрацией палеоантропологического материала в связи с основной проблематикой Института – вопросами расо- и этногенеза древнего и современного населения, выполнял скульптурные реконструкции по ископаемым черепам и по заданию следственных органов. А в 1955 г. вышла в свет новая книга Михаила Михайловича «Восстановление лица по черепу (ископаемый и современный человек)».
Лабораторией ученый руководил 20 лет, и все это время ее коллектив представлял собой сплоченную группу, четким принципом которой была коллегиальность. Михаил Михайлович умел не подавлять собеседника своим авторитетом – идеи, советы ученого, новый взгляд на проблему помогли многим его ученикам найти себя. Несмотря на тяжелую болезнь, он не утратил жизнерадостность, юмор, доброжелательность к людям, страсть к работе.
В этот период были созданы портретные реконструкции родоначальника поэзии фарси Рудаки (ок. 860–941), немецкого поэта и драматурга Иоганна Фридриха Шиллера (1759–1805), одного из руководителей освободительной борьбы кавказских горцев Хаджи-Мурата (конец 1790-х гг. – 1852 г.). Была расширена галерея портретов ископаемых предков человека и древних представителей современного вида, продолжены археологические работы.
Итогом исследований в области антропогенеза стала книга «Люди каменного века» (1964), иллюстрированная самим автором. По существу, это краткая энциклопедия по археологии, антропологии и предыстории человеческого общества. Здесь ученый выступает не только как систематизатор сведений в указанных областях знания, он дает их на фоне разработанной им схемы периодизации, отражающей динамику развития человеческого общества: сосуществование нижнепалеолитических и верхнепалеолитических индустрий, человека разумного и примитивного, развивает свои воззрения на стадиальную эволюцию гоминид, происхождение некоторых их локальных форм, а также на прародину человека. И сегодня многие положения книги не утратили значения, а некоторые получили подтверждение в результате новых находок и расширения фактологической базы.
На Международном конгрессе Ассоциации по изучению четвертичного периода (INQWA) в 1969 г., состоявшемся в Париже, была устроена выставка работ М.М. Герасимова, где демонстрировалось 20 скульптурных реконструкций внешнего облика первобытных людей.
Надо сказать, что, желая избежать сенсаций, Михаил Михайлович никогда не брался за восстановление облика исторических лиц по собственной инициативе. Обычно такую работу он выполнял по предложениям различных административных или общественных организаций. Однако изучение костных останков и раскопки Герасимов стремился проводить всегда сам, чтобы не упустить ни одной «мелочи», способной подтвердить или опровергнуть принадлежность черепа тому, кому его приписывали.
Герасимов задумал книгу о деятелях прошлого, над образами которых работал, но осуществить этот замысел не успел. Ярким примером того, насколько она могла быть интересной, является его монография «Опыт воспроизведения документального портрета по скелету из Панджруда (предполагаемый портрет Рудаки)», изданная в 1958 г. в Душанбе. На этот раз он выступал как литературовед, археолог, антрополог и скульптор.
В 1961 г. Академия наук ГДР пригласила Герасимова в Веймар, чтобы с помощью метода пластической реконструкции идентифицировать череп Шиллера. Дело в том, что поэт был похоронен в общем склепе, и только через 20 лет после его смерти прах был перенесен в мавзолей курфюрста Саксонии. Через 53 года после смерти Шиллера анатом Г.Велькер решил проверить подлинность его черепа, сравнив с гипсовой посмертной маской. Пересказывать все события, связанные со 135-летним спором по этому вопросу, нет возможности, скажем только, что Михаил Михайлович успешно справился с поставленной задачей и сделал прекрасный портрет поэта, лежащего на смертном одре, позже переведенный в мрамор.
Одной из последних значительных работ Герасимова была реконструкция облика Ивана IV (1530–1584). Его личность издавна привлекала внимание историков, писателей, художников, не хватало лишь документального портрета, поскольку достоверные иконографические материалы отсутствовали.
Рамки статьи не позволяют нам описать процесс вскрытия гробниц (1964–1965). При восстановлении образа Ивана IV (Грозного) в распоряжении ученого оказался не только череп, но и скелет. «Я весьма тщательно изучал особенности скелета, смонтировал верхнюю часть торса и в процессе этой работы, – писал Михаил Михайлович, – обнаружил ряд таких индивидуальных особенностей, которые дали возможность воспроизвести его характерное, привычное положение головы и плеч». Иван IV предстал атлетически сложенным дородным мужчиной зрелого возраста, с энергичным и слегка брюзгливым выражением лица.
Деятельность Герасимова-археолога всегда оставалась в тени популярности Герасимова- антрополога и скульптора. Однако как археолог он также был фигурой многоплановой и неординарной, работал во многих районах СССР. Он автор ряда усовершенствований и разработок в методике полевого исследования, многих интерпретаций археологического материала различных памятников и разных эпох.
И, наконец, очень важный момент в оценке значимости Герасимова-ученого – его школа. Михаил Михайлович воспитал и полевых исследователей, и археологов теоретического плана. Его основные принципы заключались в доброжелательности и взаимной доверительности, встречном интересе и удивительной увлеченности. Не руководить, а советовать – это самый трудный, но и самый верный, благородный, гуманный принцип обучения.
Раскопки у Герасимова проводились «бригадным» методом, причем каждый участник должен был уметь делать все. Всякая личная инициатива поощрялась. Михаил Михайлович, помня школу Б.Э. Петри, смело выводил на самостоятельные работы своих юных помощников, щедро даря идеи. И, конечно же, он постоянно рассказывал об учителях, коллегах, просто интересных встречах с людьми, оригинальных приемах исследований, о многих археологических курьезах. То были беседы-коллоквиумы необычайно полезного содержания, не только научного, но и морально-этического плана.
Притягательная сила личности Герасимова-ученого, захватив раз человека, уже не оставляла никогда. В Иркутске до сих пор трудятся его ученики, подготовившие и направившие в вузы, музеи, научно-исследовательские институты Сибири более 85 высококвалифицированных археологов, – и это прямой результат деятельности Герасимова-археолога.
М.М. Герасимова, канд. ист. наук,
Ин-т этнологии и антропологии РАН.
Г.И. Медведев, докт. ист. наук,
Иркутский гос. ун-т
----------------
1 Мезолит – средний каменный век (около 8–7 тыс. до н.э.).
2 Китойское время – 6 тыс. лет до н.э.
3 Однородная тонкозернистая осадочная горная порода – след зырянского покровного оледенения (70–10 тыс. лет назад).
4 Культура среднего палеолита (около 40 тыс. лет назад).
