 |
| Красный Партизан (Николаевский) маяк. Фото Сергея Балбашова. |
| |
Клостер-кампское сидение
В 1890-х годах совместными усилиями морским министерством и гражданскими властями на мысе Клостер-Камп появляется белый, трехсекционный, с башней высотой 16 метров, Клостер-Кампский маяк. Ему присуждён порядковый номер - ARLHS ASR- 050; Admiralty M7678; NGA 15760.
Охраняла маяк немногочисленная специальная команда под началом офицера.
В описываемое нами время смотрителем маяка являлся Оводов Николай Николаевич, кстати, сын заведующего Кронштадской водолазной школы Николая Михайловича Оводова.
Вот, что пишет справочник: «Род. 30.03.1875, православный. Образование: Морской кадетский корпус (1896), морская учебно-стрелковая команда (1899). На службе с 1893 г., 25.09.1896 произведен в мичманы с назначением в Черноморский флот и зачислением в 28-й ФЭ. В 1901 г. совершил заграничное плавание на МКЛ «Кубанец». 01.04.1901 произведен в лейтенанты. 12.05.1903 предназначен к поступлению в артиллерийский офицерский класс. Экзамены не сдал. 02.08.1904 вновь предназначен к поступлению в артиллерийский офицерский класс. 25.10.1904 назначен слушателем в АОК с переводом в Балтийский флот и зачислением в 4-й ФЭ. 10.01.1905 отчислен от АОК; не закончил. 24.04.1906 переведен в Сибирский ФЭ.11.06.1907 произведен в старшие лейтенанты.
14.01.1908 по конфирмованному комендантом Владивостокской крепости приговору Приморского военно-окружного суда за преступные деяния, предусмотренные 142, 7 п. 144 и 145 ст. Военно-Морского Устава о Наказаниях, исключен из службы, с лишением чинов, дворянства и всех особенных прав и преимуществ, и отдан в исправительное арестантское отделение на три года. 10.12.1909 г возвращены утраченные по суду дворянство, чины и все особенные права и преимущества с тем, чтобы считать его уволенным от службы в дисциплинарном порядке. 10.10.1912 определен в службу (ст. 07.03.1912) с зачислением в Сибирский ФЭ и береговой состав флота. 10.04.1916 произведен в капитаны 2-го ранга. В 1919-1920 гг. смотритель Клостер-Кампского берегового маяка в бухте де-Кастри. 11.03.1920 взят в плен красными и замучен до смерти 14.03.1920».
А вот о чём молчит справочник - 07.02.1906 лейт-т Оводов в помещении 5-го ФЭ (Кронштадт) стрелял себе в грудь из браунинга, доставлен госпиталь. Послужной список, мягко говоря, не блестящий.
Судьба отряд полковника Вица сложилась трагически.
До марта эти люди находились на территории Клостер-Кампского берегового маяка в бухте Де-Кастри, блокированные партизанами. Отрезанные от внешнего мира, они сами себя загнали в западню и в конечном итоге, были обречены на голодную смерть.
Своим безрассудными действиями Виц, если уместно так выразиться, «подставил» не только находившихся в его подчинении офицеров и солдат, но и ни в чём не повинных гражданских служащих и их семьи, примкнувших к его отряду.
Штат маяка состоял из шести членов маячной команды, возглавлял которую капитан 1-го ранга Оводов Николай Николаевич. Впоследствии четверо человек из команды перешли на сторону партизан. События тех дней скрупулезно описывал в своем личном дневнике сам Иван Николаевич Виц.
Дневник чудом сохранился, впрочем, как и предсмертные письма полковника (прим. про это чудо я тоже напишу).
После отступления в бухту Де-Кастри полковник записывает в своё дневнике:
«В 11 часов 11 января на маяк прибыл Николаевский экспедиционный отряд в следующем составе:
1. Полковник Иван Николаевич Виц, начальник отряда.
2. Василий Данилович Печонкин, адъютант.
3. Поручик Александр Артамонович Степанов, старший офицер.
4. Поручик Яков Григорьевич Цуканов.
5. Владимир Густовович Гарф.
6. Пётр Григорьевич Залхотаев.
7. Александр Николаевич Королевич.
8. Дмитрий Петрович Пустовалов.
9. Филипп Петрович Григоренко.
10. Владимир Антонович Дзеконский.
11. Врач Лаукс Альфредович.
12. Чины Нижне-Тамбовской почтово-телеграфной конторы, прикомандированные к отряду: Анусевич Витольд Станиславович.
13. Жолудь Емельян Осипович.
14. Лохов Иван Евстегнеевич.
15. Абраменко Максим Алексеевич.
16. Юнкер Пётр Пашкевич.
17. Старший унтер-офицер Фёдор Носов.
18. Младший унтер-офицер Миронович Эдмунд.
19. Ефрейторы: Иван Смирнов,
20. Андриан Паркуль.
21. Павел Григоренко.
22. Фельдшер Тихон Цуканов.
23. Рядовые: Евдоким Булгаков,
24. Григорий Гагаров,
25. Владимир Крупицкий.
26. Василий Политов.
27. Василий Титкин,
28. Хаим Капцан,
29. Моисей Езерский.
30. Иван Мамотин.
31. Николай Мозгунов.
32. Андрей Подкапаев.
33. Григорий Зануда.
34. Саламон Авшалумов.
35. Абрам Люри.
36. Владимир Журавин.
37. Сергей Наумов.
38. Соломон Шлеймович.
39. Исар Палатников.
40. Павел Рябченко.
41. Порфирий Мягин.
42. Наум Стружин.
43. Исаак Видеров.
44. Абрам Питель.
45. Владимир Крельштейн.
46. Михаил Весин.
47. Павел Миллер.
48. Фёдор Ерёмкин.
49. Михаил Степанов.
Офицеры разместились в комнате смотрителя, а солдаты в комнате служащих маяка. Кладовая, склады, баня - в окнах устроили бойницы. На маяк прибыл управляющий Де- кастринской таможенной заставой коллежский секретарь Василий Яковлевич Карташов с женой Лидией Августовной и сыном Василием и размещены у смотрителя.
С заставы приведены 4 лошади, корова и телёнок. С лоцманского домика и кладовой сняты печати. Взято 45 пудов муки, 1 куль соли и посуда. Из метеобудки сняты все приборы. Сами сожгли (случайно - прим. автора) лоцманский домик. Ветром перебросило огонь на склад, который и сгорел дотла с имуществом и припасами. Прекращено отопление здания...»
А вот начало Клостер-Кампской эпопеи, описанные глазами участника противоборствующей стороны, партизана Богдана Ходжера:
«На следующий день мы позвонили на береговую перед маяком станцию и спросили, есть ли там белые или нет? Оттуда ответили, что белые все ушли на маяк и что на станции ни одного белого нет.
Мы собрались и пошли на станцию. Отсюда хорошо виден маяк, расстояние всего восемь километров. На станции был телеграф, телефон, кроме того, старая казарма и здание, где раньше помещались офицеры. Мы, нанайцы, расположились в этом здании, а русские - в почтовой конторе.
Нас всего было семьдесят человек, из них тридцать нанайцев. В тот вечер начался буран, до полуночи мы кое-как прокараулили, а потом стало невозможно не только караулить, но даже выходить на улицу. Тогда мы не стали караулить. Буран продолжался целых трое суток. Потом понемногу ветер стал стихать.
Как только ветер утих, в тот же вечер, часов в девять мы пошли в разведку, двадцать человек. Мы все оделись в белые халаты, чтобы незаметно подойти. Пришли к белым часов в двенадцать ночи. Остановились в кустарнике, примерно в шагах в двадцати от маяка. Немножко постояли, смотрим, из дому вышли четверо, на трех лошадях отправились за сеном. Они нас не заметили и проехали мимо.
Мы пошли за ними следом, прошли примерно около десяти километров. Уже светало. Увидя нас, они бросили лошадей и побежали в лес, но мы догнали их, так как снег был очень глубок и они не смогли бежать, а мы же все были на лыжах. У одного из захваченных отобрали винтовку, наган и бомбу. Потом пошли в наш лагерь, ведя пленных: он был от нас недалеко, всего километра три. На следующий день пулеметчика расстреляли: у него брат офицер скрывался на маяке. Остальных отпустили».
Партизаны блокировали доступ к маяку со стороны «материка», по началу, для острастки, изредка постреливали, но убедившись, что винтовочные пули не могут пробить каменную стену в полтора аршина толщиной, успокоились. Осаждённые на стрельбу старались не отвечать - берегли силы и патроны.
Далее потянулись, похожие друг на друга, монотонные дни осады.
Партизаны почти каждую ночь ходили в разведку, иногда подбрасывали агитационные листовки и брошюры, но ничего действенного поделать не могли, так как белые на улицу не выходили, отсиживались, а красные на рожон не лезли, справедливо полагая, что голод и холод сделают своё дело.
Командиры партизан каждый день звонили на маяк, оттуда, по настроению, иногда отвечали, иногда нет. Белым традиционно предлагали сдаться, те, в свою очередь, так же традиционно, отказывались.
Занятно, но телефонная связь с почтово-телеграфной конторой в Де-Кастри и маяком поддерживалась постоянно, и ее не пытались прервать, ни белые, ни красные - такие вот реалии гражданской войны.
Партизаны, зная, что деваться белым некуда, не предпринимали никаких попыток штурма - действовали измором. Обстановка для осажденных с каждым днём всё ухудшалась.
Виц, запоздало осознав, что загнал свой отряд в ловушку, решает отправить связных в Николаевск, к полковнику Медведеву, чтобы сообщить свое место расположения и запросить помощи. Для решения задачи была сформирована группа из трех коренных жителей-ульчей. Они вышли в начале февраля, но были перехвачены партизанами.
Для острастки им всыпали розог и отпустили на все четыре стороны. 12 февраля Виц снова посылает трех человек, но теперь уже из своего отряда. Они также были перехвачены. Получили расстрел. 23 февраля, полковник вновь посылается уже пять человек, на сей раз под руководством поручика Гарфа. Тем временем незаметно прошла зима. Наступил март. Сумевшая проскользнуть сквозь кордоны партизан группа Гарфа была перехвачена 8 марта в районе мыса Лазарева.
Тем временем партизанские войска заняли крепость Чныррах и вступили в Николаевск. И поскольку для полного триумфа очень не хватало маяка, Тряпицын посылает из Чнырраха своего сподвижника Стрельцова-Курбатова с отрядом из 50 человек и 57-мм орудием. Стрельцов прибыл и для начала решил позвонить по телефону Вицу с предложением сдаться в плен.
При этом Стрельцов сообщил, что Николаевск и Хабаровск уже в руках красных. «Если не верите, - продолжал командир, - отправим ваших посланцев в Николаевск, тогда вы поймете, что сопротивление бессмысленно».
Виц тряпицынскому посланнику не поверил и сдаться отказался. И тогда Стрельцов видя, что мирно решить вопрос не удаётся, начал штурм маяка - точнее выкатил орудие на прямую наводку. Пушка сделала всего два выстрела. После этого осаждённые пошли на переговоры и направили парламентеров - поручика Владимира Печонкина (адьютанта Вица), прапорщика Дмитрия Пустовалов и рядового Владимира Крельштейна.
Белые настояли на том, что им надо лично убедиться в том, что город находится в руках партизан и если это так, то они готовы сложить оружие. В результате было решено, что Пустовалов возвращается на маяк, а двое других при соответствующей охране и гарантии безопасности поедут со Стрельцовым в Николаевск.
По прибытии в город парламентёры должны отправить Вицу телеграмму с неким условным содержанием, после чего будет принято решение о сдаче или не - сдаче оружия.
Без каких-либо эксцессов посланцы Вица вместе со Стрельцовым добрались до Николаевска. В штабе Красной Армии они получили заверение, что дела блокированного на маяке отряда будут рассмотрены скрупулезно и невинные ни в коем случае не пострадают. 11 марта посланцы получают телеграмму - запрос от Вица (прим.этот текст вошел в историю): «Не качает ли киса, здоров ли Ванюша?».
То бишь, не заливает ли Стрельцов, что Николаевск взят. Посланцы оттелеграфировали в ответ: «Киса не качает, Ванюша здоров». Значит всё - город взят. Виц осознает, что помощи ждать неоткуда. Надеяться на открытие навигации и приход японцев тоже бессмысленно - продукты на исходе.
Положение людей на маяке оказалось безвыходным. Полковник судорожно мечется не зная, как поступить. Он пишет к родным во Владивосток:
«Это письмо, может быть, последнее в моей жизни. Обращаюсь к вам, мои дорогие, из осаждённого маяка под Де-Кастри.
Здесь я с остатками отряда в числе 10 офицеров и 35 солдат и нескольких чиновников сидим, осаждённые красными, едим очень и очень мало: полтора фунта хлеба чёрного, пьём воду вместо чая. И только вот 9 марта (по новому стилю) узнал и поверил, что Николаевск взят красными, и даже японцы не смогли ничего сделать.
Вся власть перешла в советскую. Мы должны сдаться, причём нам обещали гарантировать жизнь, но не знаю, выполнят ли своё обещание красные.. .Через два-три дня нас арестованными пошлют из Де-Кастри в Николаевск. Что будет дальше - не знаю».
В продолжение своего письма Виц сетует на массовое разложение отряда и дезертирство низших чинов, отмечая при этом, что офицеры и некоторые солдаты «совершенно недисциплинированные и берегущие главным образом свою шкуру и мечтающие только о своих семьях и благосостояниях в Николаевске, склонились на сдачу красным».
Он соглашался и не соглашался с подчинёнными, но для себя сдачу и предательство веры и убеждений считал неприемлемыми, предпочитая смерть. О своем мучительном выборе он писал: «Я ещё размышляю: где покончить с собой? Здесь, на маяке, или испытав все мытарства у красных и, если Бог увидит и услышит правду, то тогда, освободясь, поеду во Владивосток».
Два дня спустя Виц сообщает всем оставшимся в живых из своего отряда о том, что придется сдать маяк и сложить оружие. Для себя он принял другое, окончательное решение. В своем последнем письме, адресованном смотрителю маяка, он пишет:
«Милостивый государь Николай Николаевич! Обращаюсь к вам как к старому русскому офицеру, прося быть, так сказать, моим душеприказчиком. Передайте господам офицерам и солдатам Николаевского батальона моё последнее прощай. Пусть знают и не смеют искажать причину моей смерти. Я умираю не из-за трудности или за какую-нибудь провинность, нет, я чист и прав перед вами, твёрд и крепок духом, но не могу больше видеть и чувствовать гибель нашей Родины Святой Руси.
Доведите до сведения гражданина Тряпицына, что довольно ему и красным морочить измученный русский народ, который они ведут по пути гибели. Тряпицын! Напоминаю вам, что вы при встрече с нами в Мариинске, вероятно, случайно открыли свои карты и высказались так: «Я - анархист, сейчас иду против существующей власти, а потом - против Советской власти». С кем вы пойдёте? Конечно же, не с японцами, а с теми вами обманутыми русскими людьми, приучая русского человека жить не честным своим трудом, а грабежами и насилием...
Прошу вас, Николай Николаевич, моё огнестрельное оружие с остатками боевых патронов передать Тряпицыну как эмблему смерти.Оканчивая это письмо, прошу простить меня за причинённый общий беспорядок на маяке. Помолитесь за меня.
Полковник Иван Виц.
27 февраля 1920 года старого стиля, Клостеркампский маяк у Де-Кастри».
Предсмертное письмо вместе с золотыми часами полковник передал смотрителю маяка Николаю Николаевичу Оводову (впоследствии эти часы партизаны Стародубов, Артамонов, Гора и Зорин отобрали и разыграли между собой; часы достались Стародубову (Чурину)). Сам Виц, сетующий в письме о гибели Святой Руси, выбрал удел слабых и поступил не по-христиански - взял на себя грех самоубийства. Далее посмертная история Ивана Николаевича Вица как-то путается.
По одним источникам, тело русского офицера усилиями сторожей маяка было предано земле возле моря, согласно его завещания. Сослуживцы возвели над его могилой крест.
Пришедшие на маяк партизаны тело выкопали и, пригрозив сторожам расправой, оставили полковника на песчаной косе. Наутро тело исчезло. И до сих пор место захоронения полковника Вица неизвестно.
По другой версии полковника также похоронили сторожа маяка, однако, партизаны вырыли его и сбросили с утеса на берег, запретив кому-либо близко подходить к телу. Пришедшие из леса хищные звери разорвали труп в клочья.
Позже, в июле 1920 года, останки полковника Вица были найдены командой парохода «Эривань». Их положили в ящик и зарыли в землю. Над могилой моряки поставили крест с надписью: «Так закончил свою жизнь один из многих русских офицеров, погибших при исполнении своего долга».
Как закончил? Глупый текст какой-то.
После самоубийства полковника офицерский состав принял решение сложить оружие. В соответствии с достигнутым соглашением, белым после сдачи гарантировалась жизнь. Отряд, точнее, то, что от него осталось, стал сдаваться. Выходили по два человека, складывали оружие и отходили в сторону.
После этого пятеро пленных под контролем партизан стали взрывать заложенные вокруг маяка фугасы, дабы в дальнейшем к маяку можно было бы подходить без риска нарваться на опасный сюрприз. Затем всех вольным порядком завели в помещение маяка, где и подвергли аресту.
Пленных стерегли весьма специфичным образом - устроили гулянку. Из рассказа партизана Громова (который на самом деле Галактионов Иван из села Ново-Ильинка):
«После убийства Вица мы заняли маяк. Оказалось, что у белых на маяке было очень много разной музыки: скрипки, мандолины, гитары и гармоника. Мы заставляли одного из белых играть без отдыха на гармошке, а сами плясали до пота».
Спустя некоторое время началась сортировка пленных. 4 почтово-телеграфных служащих Нижне-Тамбовской конторы Жолудь, Лохов, Абраменко во главе с начальником конторы Анусевичем и несколько добровольцев из зажиточных николаевцев - начальник таможни Карташев, банкир из Николаевска Люри и доктор Лаукс были уведены в Мариинск, где после ухода Тряпицына, располагался небольшой гарнизон партизан, целью которого являлся контроль и наведение порядка не только в данном населённом пункте, но и в соседних сёлах и стойбищах.
Начальником гарнизона был близкий к Тряпицыну человек - Иван Федорович Плевако (Суторизин). Они познакомились в отряде Холодова, базировавшимся в Князе-Волконке. Де - Кастри, де-факто, попадал в его юрисдикцию, поэтому он и взял на себя решение судеб гражданских добровольцев.
Напомним, командованием партизан неприкосновенность была обещена именно военнопленным, т.е. солдатам и офицерам, о гражданских речь не шла. Плевако не страдал сентиментализмом - с врагами Советской власти у него разговор был короткий: или мы их или они нас. После нескольких допросов все привезённые пленные были расстреляны.
Как видим, Плевако была дана установка из штаба разобраться с пленными - он и разобрался. На лицо личная инициатива товарища. В то время ни Тряпицын, не ревштаб тотальным террором не занимались. Это потом на суде в Керби всё на них спишут.
Пока на Клостеркампском маяке разбирались с отрядом Вица, в Николаевске случилось ЧП. Японцы нарушили ранее заключенный договор о перемирии и напали на штаб Тряпицына. В городе завязались бои. Исход никому не известен. Разбираться некогда - дорог каждый лишний боец.
Всё это кардинально изменило обстановку и повлияло на дальнейшую судьбу сдавшихся в плен: из Николаевска поступает распоряжение об экстренном расстреле всех задержанных. Группа сдавшихся, а в ней оставалось 34 человека, была разделена на две. Одна из 13 (по другим данным - 12) человек была расстреляна на льду недалеко от маяка. Трупы были спущены в прорубь.
Вторая группа пленных в 21 человек, была расстреляна у берегов Северной речки. Их трупы были оставлены под утесом. Среди расстреливаемых солдат находился некий Григорий Запуда. Перед расстрелом он истерил, уговаривал и кричал: «Напрасно, товарищи, напрасно меня бьете! Я спасал комиссаров!».
Наутро после расстрела, в Николаевске кто-то вспомнил об этом и в Де-Кастри получили телеграмму: Запуду оставить в живых и освободить из-под ареста. Сэ Ля Ви...
26 марта на маяк из Мариинска на нартах прибыли двое партизан Поляков и Василевский. Упомянутый выше Плевако-Суторизин распорядился доставить в Мариинск смотрителя маяка, Оводова. Смотритель был арестован и посажен на нарты, но по неизвестным причинам до населённого пункта его не довезли. Он также был расстрелян у Северной речки. Уже после прихода японцев, в начале апреля его труп нашли оставшиеся в живых служащие маяка - Димчин и Небылица - и супруга смотрителя, Оводова Лидия Августовна. Тело Николая Николаевича предали земле...
Так закончилась эпопея белого отряда на Клостер-Кампском маяке. Она стала известна благодаря публикации дневников и прощального письма полковника Вица, обнаруженных на разорённом маяке, спустя несколько месяцев (фантастика!) неким Уильямом Эчъ (по-старому) или Эч - он же Василий Александрович Чиликин, который как выяснилось, по совместительству журналист, писатель и редактор в одном флаконе.
Родился 29 октября 1892 года в Рязанской губернии. Начинал журналистскую карьеру в Москве, был сотрудником ряда московских газет - «Утро России», «Русские ведомости». В 1918 году, как и многие журналисты, и литераторы, не выдержал накала страстей и сбежал из столицы, спасаясь от большевиков. Сбежал, на первое время, на ДВ, во Владивосток.
Во Владивостоке примкнул к бывшему редактору-издателю «Коммерческого телеграфа» А.Я. Гутману (псевдоним - Анатолий Ган), который основал здесь газету «Русский экономист». Кроме этого, сотрудничал с «Голосом Приморья», «Далекой окраиной», «Волей». 13 июля 1920 г Эч прибыл из Владивостока в Николаевск, где на основе собственных впечатлений, рассказов очевидцев, писем и дневника Вица, написал ту самую нашумевшую книгу «Исчезнувший город. Трагедия Николаевска-на-Амуре».
Далее он почивает на лаврах единственного русскоязычного писателя, который правдиво описал жестокости партизан на Дальнем Востоке, но не долго.
В 1921 году иммигрирует в китайский Харбин, где активно трудится на поприще журналистики, попутно работая на американские издания. В 20-х годах издавал и редактировал харбинскую еженедельную газету «Коммерческий телеграф», посвященную вопросам торговли, промышленности и транспорту, а также ежедневную газету «Копейка» (закрыта в 1925 году), дешевую и распространяемую в полосе отчуждения КВЖД.
Позже, там же в Харбине основал типографию, имел переплетную и штемпельную мастерские. Сотрудничал с журналом «Русское обозрение». В сентябре 1926 года переехал в Шанхай, где основал типографию «Asia Press» и в 1927-28 годах работал редактором в газете «Утро», в дальнейшем переименованной в «Эхо».
В 28-ом, в июле газету удачно продал некоему Лембичу, а сам с неясными и непонятными целями совершил вояж в Харбин, затем вернулся в Шанхай, внезапно став секретарем отдела Младороссов и одним из ближайших сотрудников архиепископа Виктора. В 1930 году основывает типографию «Standard Press», чуть позже - в 1933 - подключается к созданию газеты «Копейка» (реинкарнация, ага), которую позже переименовали в «Новости дня» («Russian Daily News») и прикрепили в качестве приложения к изданию «Мой журнал» («My Journal»).
И тут - о, внезапный поворот судьбы! - господин Чиликин меняет «ориентацию».
В 1936 году газета «Новости дня» становится просоветской. Такими же становятся газеты «Моя библиотека» («My Library») и «Семь дней» («The Seven Days»), также принадлежавшие Василию Александровичу.
Выясняется, что к тому времени господин Чиликин уже стал советским гражданином и занялся активной советской пропагандой.
Например, писал о том, как хреново быть русским эмигрантом где-нибудь в Китае или на Филиппинах, и желательно, конечно, вернуться на родину и припасть к белоствольным березкам. 9 апреля 1943 года в том же Шанхае он женился на Людмиле Михайловне Чичаровой.
Спустя некоторое время, где-то в 50-х вернулся в Москву(!) и возглавил типографию(!).
Интересно, за какие заслуги? К чему это я.
А вам не кажется, что слишком уж гибкий был человек?
Сначала, в книге «Гибель Николаевска-на-Амуре» усердно обличает партизан, творящих мракобесие в Николаевске, а потом незаметно и ловко становится советским гражданином (между прочим, в 1936 году, аккурат в закат наркома Г. Ягоды).
В общем, доказательств, ясное дело, нет, но, я считаю Василия Александровича, кстати говоря - талантливого публициста, личностью исключительно продажной.
В первом случае - продажной в пользу белых. Во втором - в пользу советской пропаганды. Не оцениваю, хорошо это или плохо - Бог ему судья, но его «самая правдивая» книга о николаевских событиях и «чудом найденные дневник и письма Вица» вызывают у меня ой-какие сомнения.
Участник партизанского отряда, блокировавшего маяк, уже цитируемый выше, Богдан Ходжер, по-другому описывает события сдачи отряда Вица:
«Командир в Николаевск отправил телеграмму, чтобы нам выслали срочно пушку. В ответной телеграмме сообщалось, что небольшая пушка и полтораста снарядов нам выслали. Вскоре позвонили со станции Кизи и сообщили, что пушку привезли на четырех нартах десять ульчей. Командир позвонил белым и сказал, что получена сегодня телеграмма из Николаевска, от их посланцев и что они уговаривают белых сдаться. Белые почему-то не поверили.
Тогда наш командир сказал, что больше разговаривать не будет, а начнет штурмовать маяк. Пушку поставили около палатки, у караула. С маяка это видели. Было решено атаковать в двенадцать часов ночи. Каждый боец сделал для себя деревянную лопатку, чтобы можно было окапываться при наступлении. Настал вечер, мы поужинали, затем оделись и стали ждать сигнала.
Вот уже одиннадцать часов ночи, через час должны идти в атаку, вдруг бежит к нам командир и говорит, что мы не будем наступать - завтра белые начнут сдаваться, они сейчас звонили об этом. Все белые сдались. Только один главный офицер остался в доме дольше всех. Когда мы вошли туда, то увидели его на полу. Офицер застрелился».
Как видно из этого рассказа никто из пушки не стрелял, оказалось достаточно одной её демонстрации. Что касается полковника Вица, то он, предпочтя смерть плену, застрелился в последний момент и вся красочная история гибели доблестного офицера, принадлежит лишь перу талантливого журналиста.
Сами сослуживцы хоронить тело самоубийцы не стали, видимо так ценили своего командира, а оставили всё как есть.
Таким образом, труп никто не выкапывал. Как можно выкопать не погребённое тело? По всей видимости, останки несчастного Вица партизаны или кто-то по их приказу (сторожа, пленные?), то ли отнесли на песчаную косу, то ли просто сбросили с утёса.
Сергей Тимофеев,
Санкт-Петербург.
(Продолжение «Нижнеамурская голгофа. Поиски истины» следует)
