В основе причин «Николаевского инцидента» у наших историков присутствуют две точки зрения. По одной, японский гарнизон Николаевска-на-Амуре, в нарушение условий мирного договора, вероломно напал на партизан. Согласно другой - анархист Я. Тряпицын спровоцировал японский гарнизон на выступление. Инцидент возник по вине партизан, потребовавших в ультимативной форме разоружения японского гарнизона, что было смерти подобно и у бедных сынов Микадо просто не было выбора.

 

Как вспоминал красный партизанский командир С. С. Стрельцов-Курбатов, штаб запросил у японского командования для Хабаровского фронта «винтовок 300 или 500 и патронов к ним тысяч пять, несколько пулеметов. Японцы отказались. Тогда Наумов оставил им заготовленную бумагу от штаба, чтобы они ответили на просьбу к 12 часам 12 марта».

 

Как видим, ни о каком полном разоружении самураев разговора нет, есть просьба поделиться излишками оружия, в частности от разоружённого белогвардейского отряда полковника Медведева.

 

В японской историографии «Николаевский инцидент», естественно, трактуется с другой стороны - во всём виноваты партизаны, а японский гарнизон невинная «жертва большевиков». Как же всё происходило на самом деле? Для того, чтобы понять весь дальнейший ход событий, необходимо разобраться во взаимоотношениях партизан с японским гарнизоном города накануне съезда Советов.

 

Из гарнизонной газеты «Голос Родины» вышедшей в начале марта 1920 года мы узнаём о том, что в Николаевске создан временный исполнительный комитет, избран городской совет. На центральной улице в двухэтажном особняке в доме управляющего филиалом фирмы «Небель и Ко», разместился штаб. И внимание! С ним по соседству расположен квартал, занимаемый японцами и рыбообработчиками, поварами, прачками, служащими промышленника Симады, который приезжал в город лишь на время рыбной ловли.

 

Далее говорится, что на японской половине жизнь не замирает ни на день. Функционируют парикмахерские, прачечные, торговые точки, бойко работает обслуга «весёлого квартала. Согласитесь, если бы отношения между партизанами и японцами были бы, мягко говоря натянутыми, то располагать штаб рядом с вероятным противником верх глупости.

 

Вот что писал в своих воспоминаниях один из активных участников тех событий Д.С. Бузин (Бич):

 

«Мы поражались дружбой, любознательностью и предупредительностью японцев, все больше и больше убеждались в хорошем расположении их к красным партизанам. Красные банты на костюмах и шинелях японских офицеров и солдат говорили об успехах нашей агитации. Начались даже срывания погон со словами: «Наша тоже большевика». Открыто говорили, что, когда Тряпицын пойдет к Хабаровску с красными войсками, то японцы пойдут вместе с ними... Посещая штаб, я всегда видел там японцев, как солдат, так и офицеров. Особенным завсегдатаем нашего штаба сделался поручик Цукамото, после обильной пирушки он оставался ночевать в штабе и спал в комнате начальника штаба Наумова. Цукамото подкупал меня своей искренностью и невольно внушал особенное доверие к себе».

 

Ему вторит другой: «Японцы свободно ходили по городу вооружёнными. Отношения были самыми дружескими. Все просьбы со стороны японцев о каких-либо льготах для них по доставке им продуктов и прочее охотно выполнялись. Японцы держались также очень любезно, заверяли в своей искренней дружбе. Их офицеры часто бывали в штабе красной армии и помимо деловых разговоров вели дружеские беседы. Офицеры заявляли о своих симпатиях советской власти, называли себя большевиками. Надевали красные банты. Прошло 2 недели со дня занятия города и, казалось, что установился прочный мир и спокойствие. Жизнь вошла в свою колею»

 

Получается, что больше недели японцы разыгрывали театр кабуки под названием: «Русский с японцем - братья навек» с целью - усыпить бдительность партизан и использовать фактор внезапности. Им это удалось.

 

Почти каждый день, по поводу и без него, японские офицеры посещали партизанский штаб, клялись в верности заключенному с партизанами мирному договору. Они настойчиво убеждали партизан в своих симпатиях к ним, льстили, превознося полководческий талант и личную храбрость Тряпицына, а сами зорко следили своими раскосыми глазами за всем происходящим, отмечая каждый нюанс.

 

Как видим, со стороны японцев сплошь дружественные жесты, на которые упоенные победой партизаны отвечают тем же. По свидетельству участников тех событий, братание шло не только по линии командного состава партизанской армии и японского экспедиционного отряда, но и среди рядового состава.

 

Тост «Кампай», что в переводе с японского «Пьём до дна!» - слышится не только на банкетах в штабе, но и в партизанских казармах. Японские солдаты разгуливали по городу с красными бантами на груди, свободно передвигаясь за пределами отведенной им территории базирования.

 

Сам Я. Тряпицын, по долгу службы общается с командиром японского гарнизона в Николаевске майором Исикава. Он в ту пору хорошо о нём отзывается, называя его «великолепным человеком», но не без японской хитрости. Всё указывает, на то, что согласно подписанному 28 февраля договору, до открытия навигации на реке Амур, когда можно будет покинуть город, японский контингент и партизанская Красная Армия могут мирно уживаться в Николаевске-на-Амуре.

 

Ничто не предвещало трагедии, поэтому один из самых боеспособных отрядов партизан под командованием Анатолия Михайловича Фомина (Востокова) по приказу штаба партизанского движения перешел на Северный Сахалин в помощь Александровскому ревкому. Здесь Фомин А.М. постановлением Первого съезда Советов был избран командующим войсками Северного Сахалина.

 

Удивительно, но факт, Тряпицын так поверил в дружбу с японцами, что разрешил им пользоваться радиостанцией крепости Чныррах. Если первое время японцы говорили с Хабаровском только на русском языке, то 9 марта несколько телеграмм были зашифрованы (в архиве г. Томска эти телеграммы есть).

 

К сожалению, они не расшифрованы, но именно в них, на мой взгляд, японское командование из Хабаровска санкционировало «Николаевский инцидент».

 

Чрезмерная открытость партизанского штаба не могла не сыграть свою отрицательную роль в дальнейшем.

 

Японцы прекрасно знали о том, что накануне конференции среди руководящих работников возникли серьёзные разногласия. Иначе и быть не могло: в рядах армии Тряпицына воевали люди разных политических взглядов и убеждений.

 

Как известно, сколько людей - столько мнений. Но все они на данном этапе устанавливали власть Советов. Например, депутат Днепровский, Будрин, комендант города Комаров, а также начштаба Наумов-Медведь придерживались коммунистических взглядов, Тряпицын и Оцевилли были анархистами, Лебедева - эсеркой-максималисткой, ну и так далее. До определённого момента важным считалось не то, к какой ты партии принадлежишь, а то как ты относишься к буржуям, эксплуататорам, белогвардейцам и интервентам.

 

Однако пришло другое время: Советская власть на Нижнем Амуре восстановлена, теперь нужно обустраивать новую жизнь, заниматься созидательной партийной работой, поэтому партизанский штаб, возглавляемый Наумовым, тщательно готовился к предстоящему областному съезду Советов.

 

Кто принял решение атаковать партизан: сам командир японского гарнизона майор Исикава (капитуляция японского гарнизона, договор с партизанами были его личным позором перед императором и разгромом партизан или своей смертью он как бы реабилитировал себя в глазах командования японским экспедиционным корпусом и сохранял бы, таким образом, честь самурая) по согласию с японским консулом в Николаевске-на-Амуре или инициатива исходила от японского главнокомандования на Дальнем Востоке? Может, даже это было коллегиальное решение японцев?

 

Остаётся только гадать. Командир 13-й японской дивизии генерал Нисикава в своей книге заявил, что в марте 1920 г. японский штаб отдал приказ о подготовке повсеместно к нападению на революционные русские войска.

 

Если это правда, то очевидно, что выступление в Николаевске-на-Амуре - одно из звеньев большого плана, и если здесь случилась досадная осечка, то в Хабаровске, Владивостоке, Шкотово и др. местах он в последствии был успешно реализован. Сути это не меняет - японцы первыми напали и этим спровоцировали Николаевский инцидент, со всеми его последствиями.

 

План майора Исикава разгромить партизан в Николаевске-на-Амуре был одобрен, вероятно, 9 марта в радиотелеграфном разговоре со своим командованием в Хабаровске.

 

Судя по имеющимся документам, японцы готовились к такому же нападению на революционные войска и в самом Хабаровске, но что-то у них пошло не так. Зато в Николаевске джапы тщательно замаскировали налет на штаб красных и догадаться мог только провидец. Наверное, это явилось причиной некоторой успокоенности командного состава Красной Армии.

 

Десятого марта по предложению японских офицеров в штабе был устроен банкет. На него пригласили командира японского гарнизона, консула, переводчика и еще нескольких офицеров. Улыбки, взаимные тосты, сопровождали затянувшееся чуть не до утра застолье. Днепровский-Власов в своих воспоминаниях пытается в угоду советской номенклатуре нарисовать неприглядную картину банкета.

 

С его слов Тряпицына окружали его доверенные - Оцевилли, Сасов, Лапта, другие командиры-анархисты. Из коммунистов он был один! Значит Сасов, Железин, Наумов уже не коммунисты? Ах, да - они доверенные, не даром двоих шлёпнули вместе с диктатором-командиром в Керби. Все остальные, конечно, сплошь махновцы и только он - невинный агнец, случайно затесался в стадо козлищ. А как же пословица: «С волками жить - по-волчьи выть!?»

 

Далее, не найдя какого-либо значимого компромата, следует рассказ о том, как: «Оцевилли, поигрывая узким ремешком, в черной рубахе, в модных в то время широких галифе, заправленных в унты, в подражание Тряпицыну, бахвалился, как допрашивал священника - учителя Закона Божия из реального училища. Он выпускал пулю за пулей над его головой, и тот через неделю встретил его сумасшедшими выкриками».

 

12 марта в Николаевске должен был состояться съезд Советов Сахалинской области, что знаменовало восстановление Советской власти во всей области. Потому что к этому времени, Советская власть утвердилась от Охотского моря до Забайкалья, так как в Амурской области она была восстановлена ещё 5 февраля.

 

В Приморье она также была восстановлена за исключением Владивостока и Никольска-Уссурийского. Временный ревком решил, так же, в этот день провести торжественные похороны жертв белого террора, включая сюда и парламентёров, замученных японцами.

 

«11 марта после обеда Тряпицын уехал в крепость Чныррах и возвратился оттуда в 10 часов вечера... В это время в штабе все уже поужинали, и он ужинать не захотел, а попил со мною только чаю. Около 12 часов ночи мы разошлись по своим комнатам».

 

Так писал министру иностранных дел ДВР инвалид Михаил Науменко-Наумов, бывший председатель следственной комиссии в Керби, т.е. человек непосредственно готовящий обвинительный материал для суда над Тряпицыным и другими арестованными, тем не менее в отличии от других участников тех событий он беспристрастен.

 

Как видно из его рассказа никакого разгульного банкета, о котором пишут многие авторы, не было, а лично Тряпицын вообще решал какие-то насущные вопросы. Да и право - нелепо устраивать пьянку накануне важных мероприятий, к тому же, сам Тряпицын к алкоголю относился отрицательно.

 

В 3 часа ночи город проснулся от грома разрывающихся гранат и частой ружейной и пулеметной стрельбы. Штаб, располагался в деревянном здании. Он сразу же оказался окруженным тремя цепями. Часовые были убиты.

 

Японские войска открыли пулеметный огонь, начали бросать в окна ручные гранаты и подожгли здание. Одновременно были обстреляны и подожжены другие помещения, занятые партизанскими частями. Вот тут-то и сказалась пагубная близость к японскому кварталу.

 

Почти все подданные страны Восходящего Солнца также были вооружены и вели огонь из окон своих домов. План японского командования состоял в том, чтобы внезапным ударом уничтожить весь командный состав партизанских частей и тем самым внести хаос в ряды партизан.

 

К чести застигнутого врасплох командования партизан, оно быстро сориентировалось. Если бы они были пьяны, то их просто перебили как куропаток. А так, разбуженные стрельбой члены штаба, несмотря на неожиданность нападения и значительные потери, не растерялись и вступили в бой. Уже впервые минуты боя начальник штаба Т.И. Наумов-Медведь был тяжело ранен. Он выпрыгнул со второго этажа здания и погиб. Окна со всех сторон простреливались.

 

Стоило кому-нибудь в них показаться, как по нему тут же открывался яростный пулемётно-ружейный огонь. Несколько человек были ранены, в том числе главнокомандующий Красной Армией Тряпицын. Быстро распространяться пожар. От дыма стало тяжело дышать. От безысходности секретарь штаба Покровский-Чёрный застрелился. Всего из тех, кто находился в здании штаба, погибло 11 человек.

 

Вот как описывается эта провокация в материалах, представленных делегацией ДВР на Вашингтонскую конференцию, которая проходила с 12 ноября 1921 года по 6 февраля 1922 года:

 

«В 3 часа ночи, 12 марта, отряд японских солдат, квартировавших в городе, вопреки условиям мирного договора, заключенного с партизанами, внезапно окружил и осадил штаб партизанской армии...и одновременно открыли огонь против всех пунктов. Главный удар был направлен против штаба, по которому японцы открыли ураганный огонь, от разрыва бомб здание штаба загорелось со всех сторон. В штабе в это время находились: Тряпицын - командир партизанской армии, Наумов - начальник штаба и другие служащие со своими детьми. Они были застигнуты врасплох.

 

Командиру удалось связаться по телефону с Чныррахской крепостью и центральной военной телефонной станцией, после этого провода были перерезаны. Невозможно было бежать из горящего здания, окруженного японцами, которые ни на минуту не прекращали стрельбы, и люди, находящиеся в здании, начали задыхаться в дыму.

 

Многие были убиты, ранены, в том числе и начштаба Наумов-Медведь. Оставаться в здании было невозможно. Начальник штаба Наумов выпрыгнул со второго этажа горящего здания и был убит. Решено было покинуть здание и попытаться быстро перебежать в соседний дом. Так и сделали. Во время перебежки многие были убиты».

 

О серьёзности создавшегося положения свидетельствует факт, что в начале боя партизаны были подавлены внезапным нападением японцев и даже Я.И. Тряпицын после второго ранения в одну и ту же ногу, просил товарищей его пристрелить.

 

Позже, после этого двойного ранения в ногу, он получит кличку «хромой царёк», а верные соратники обвинят его во всех расстрелах и экзекуциях мирного населения Николаевска, приамурских и приамгуньских сел.

 

Его спас Стрельцов-Курбатов, перетащив под обстрелом на простыне из горящего штаба в укрытие, в соседний дом. Это был дом, доверенного фирмы Небеля и К г.Эккерта. Там раненому Тряпицину оказала первую медицинскую помощь жена хозяина дома. Тряпицын оказался изолированным от основной массы партизан.

 

Части партизан, находившихся в штабе, под огнём неприятеля удалось перебежать во второе каменное здание, где комендант гарнизона А.Комаров организовал отпор нападавшим.

 

Маскируясь улыбками, показным дружелюбием, японцы хорошо подготовились к нападению. Они сумели вооружить своих соотечественников мужского пола в квартале Симады, и их силы значительно возросли.

 

По всему городу шла стрельба, за оружие взялись и затаившиеся белогвардейцы. Партизан в городе было около 500 человек, главные силы располагались в окрестных селах. В первое время японцы имели успех, заняв западную и центральную части города. Партизаны были оттеснены к его окраинам. Лишенные руководства, партизаны по собственной инициативе объединялись в небольшие группы и действовали по своему усмотрению, оказывая яростное сопротивление.

 

Растерянность, вызванная внезапным нападением, прошла, руководство боем возглавили партизанские командиры А.Комаров, П. Лехов и др. Переломным моментом было прибытие в Николаевск Первого Амгуно-Кербинского горного партизанского полка под командованием И. А. Будрина. Этот полк был сформирован на Кербинских приисках и насчитывал более 300 человек, разделенных на 4 роты, которые возглавляли Андрей Петров, Алексей Князев, Георгий Уртаев и Яков Кононов.

 

26 февраля полк выступил из Керби в Николаевск-на-Амуре, а утром 12 марта со стороны пригорода Личи вступил в бой с японцами. Развернулись уличные бои, носившие крайне ожесточённый и беспощадный характер.

 

Никто не предполагал и не допускал мысли, что со стороны «миролюбиво настроенных японцев» можно ожидать такого коварства. Этот факт придавал особый эмоциональный окрас происходящему - теперь им вдвойне припомнили все старые обиды, добавив к ним новые. Ярость застилала партизанам глаза.

 

Как говорилось выше, в Николаевске-на-Амуре находилось китайская флотилия, был и китайский консул Чжан Вэньхуан. Пока в городе шли бои он предусмотрительно перебрался из посольского представительства на флагман и коротал время в кают-компании вместе с адмиралом Шиином и старшими офицерами. И надо сказать, не зря - на территорию консульства, то и дело залетали шальные пули и осколки.

 

Официально китайцы соблюдали нейтралитет, однако, во время Николаевского инцидента, фактически китайские матросы приняли участие в уличных боях на стороне партизан. Что интересно - обе стороны (и белые, и красные) кивают на китайцев, что мол, те дали орудия с кораблей противной стороне.

 

Суть такова - японцы говорили, что китайцы дали партизанам 76 мм орудие с «Цзянхэн» и 5-ствольную митральезу с «Личуань», и к ним 6 снарядов и 3 ящика патронов для обстрела японцев. Потом, когда японцы не выдержали огня партизан и бросились на лед Амура, постреляли от 40 до 60 японских солдат из пулемета. Н. Лебедева наоборот, уверяла, что китайцы дали 2 орудия белым для обороны Николаевска.

 

Сам командующий эскадрой адмирал Чэнь Шиин уверял, что никому ничего не давал, потому что партизанам, после взятия Чнырраха, никаких пушек больше не надо было. Дескать, ими и так были захвачены крепостные орудия Виккерса с большим запасом снарядов и митральезы с канонерок уже «погоды не делали». Вопрос спорный - зачем в условиях уличных боев лупить крепостными пушками, когда можно использовать лёгкие мобильные картечницы залпового огня?

 

Японцы впоследствии неоднократно предоставляли претензии по этому поводу китайскому правительству. Те, в свою очередь, отвергали все обвинения в свой адрес. Но в конечном итоге, признали их правоту, а может просто устали от японских притязаний и пошли на попятный. Виноватым сделали адмирала Чэнь Шиина. Для проформы сняли его с должности командира китайского отряда канонерок, однако тут же восстановили, сменив ему имя на Чэнь Цзилян. В общем, восточный политес - концов не найти.

 

Боевые действия в городе проходили с большим ожесточением. Японцы раненых в плен не брали. Партизаны тоже не щадили никого. Во время уличных боев 12 марта группа партизан под руководством Якова Рогозина-Лапты сумела пробиться к зданию городской тюрьмы и арестантского дома при милиции.

 

Там находилось около 40 арестованных, в том числе бывшие белые офицеры николаевского гарнизона, а также местные жители из числа буржуазии и городского чиновничества и даже несколько партизан. Некоторые местные жители были арестованы по доносам для сведения личных счётов, несколько партизан содержались временно в тюрьме из-за отсутствия гауптвахты за пьянство, нарушения дисциплины.

 

По иронии судьбы к этому времени следственная комиссия ревтрибунала практически закончила свою работу по проверке дел арестованных, и те из них, которые были призваны невиновными, должны были быть освобождены днём 12 марта в честь открытия съезда Советов. Состав караула, охранявшего тюрьму, должен был быть сменён утром 12 марта, но из-за начавшегося боя с японцами остался на месте.

 

После полудня в тюрьме появился Я. Лапта с несколькими партизанами и потребовал от начальника караула Дорохова немедленно расстрелять всех офицеров и лиц, находившихся в тюрьме. Дорохов, не имея приказа из штаба, отказался выполнять этот приказ. Лапта - человек горячий, просто взбеленился.

 

Дело чуть не дошло до стрельбы, но начальника караула поддержали партизаны из караула, заявив, что если японцы подойдут к тюрьме, то они сами их расстреляют. Поматерившись, Лапта послал куда-то одного из своих партизан, и тот спустя какое-то время принёс бумагу. Размахивая ею Лапта произнёс: «Вот приказ, разрешающий ликвидировать арестованных». После этого никто приказа не видел.

 

Здесь возникло, если можно так выразиться, техническое затруднение.

 

Выстрелы могли привлечь внимание японцев и было решено умерщвление произвести холодным оружием. А был ли приказ вообще?

 

Некоторые авторы, например Фуфыгин, указывают, что распоряжение по ликвидации заключённых отдавал лично Тряпицын и в оправдание этого распоряжения он якобы сказал: «Пусть умирают так, как наш товарищ Орлов умирал».

 

Далее Фуфыгин указывает, что для исполнения этой цели было выделено два взвода лыжников под командованием Лапты и взвод 4-ой роты 1 полка во главе с ротным Федотовым. (См. выше - Лапта прибыл с несколькими партизанами)

 

Возникает вопрос - кем выделено?

 

Штаб, как известно разгромлен, оставшиеся в живых держат оборону в окружённых зданиях. Каждый боец на счету. Тряпицын, вообще изолирован от общей группы.

 

Думаю, что после бессонной ночи, дважды раненный и потерявший много крови, он должен находиться в отключке, а не приказы раздавать направо и налево. Недаром командование взяли на себя другие партизанские командиры.

 

А, тут, что получается - к нему, как минимум дважды, сначала сам Лапта, а потом его посыльный пробиваются через японские кордоны на приём, даже письменный приказ, подписанный не дрогнувшей рукой, командира получают! Что из этого следует?

 

Естественно, не было никакого приказа. Скорее всего Лапта, (может, конечно, ему и кто другой подсказал) оказавшись в районе гауптвахты, вспомнил о находившихся там арестантах и опасаясь, что здание смогут захватить японцы и их освободить, принял решение заключённых уничтожить.

 

О том, что а городской тюрьме, кроме местных жителей, находились и другие арестованные, свидетельствует партизан из села Керби Латышев: «Я вступил в отряд Будрина, и мне поручили конвоировать в Николаевск арестованных в Керби охранников, хозяйчиков-золотопромышленников, торговцев и прочую колчаковкую сволочь. Наш конвой шёл за основными силами и пришёл в город, когда там уже шли бои и наш основной отряд уже воевал. Мы сдали арестованных в тюрьму, где начальником был Сопляков, и вступили в бой».

 

Свидетель этих событий, молодой партизан, так описывает эти события:

 

«Проснулся я от резкого толчка в бок. Надо мной стоял Костин, местный рыбак и грузчик, - пьяница и драчун, вечно ходивший оборванным и пьяным. Он велел мне выходить на улицу, где в темноте стояла группа людей. Он сказал, что получен приказ Тряпицына о ликвидации находившихся в тюрьме всех белых «гадов».

 

Костин пояснил, что бои с японцами неизвестно когда кончаться и на всякий случай всех «гадов» нужно перебить, но тихо и без шума. Сейчас всех партизан, находящихся поблизости от тюрьмы, приказано собрать и направить в тюрьму для ликвидации арестованных.

 

Я стал отказываться, но Костин пригрозил, что меня тут же самого расстреляют, Вдоль дороги возле тюремного забора на снегу лежали тела убитых людей. Чернели лужи крови. На мой вопрос, что это за люди и когда их побили, Костин со злостью ответил: Начали гадов коцать, вот они и валяются. Нам с тобой ещё хватит, начали недавно.

 

На пустыре слышен храп лошадей, скрип полозьев саней, негромкие голоса возбуждённых людей. Мы подошли поближе, и, подойдя поближе к копошившимся у саней людей, я увидел, что они подбирали тела убитых и грузили их на подходившие сани. Костин и я занялись этим делом. Тела убитых были ещё теплыми, как неприятно было брать мёртвого человека и бросать на сани.

 

Иногда мне казалось, что кто-то из них стонал. Грузили в зловещей тишине, слышалось лишь тяжёлое дыхание уставших людей.

 

Вот ушла последняя подвода, и наша группа около 7-8 человек пошла к воротам тюрьмы, от многих пахло водкой. Не дойдя до ворот, мы увидели идущую нам на встречу группу людей со связанными руками, которых сопровождал конвой из нескольких партизан без всякого оружия.

 

Люди шли тихо, беспокойно оглядываясь по сторонам и что-то спрашивая у конвоиров. Конвоиры молчали. Мимо меня проследовало не менее 50 человек. И вдруг впереди послышался громкий крик, кто-то заматерился, люди остановились, и тут на высокой ноте послышался нечеловеческий крик.

 

И тут начался такой ужас, который я не забуду до конца своей жизни. Конвоиры, высоко взмахивая руками, стали бить конвоируемых какими-то не видимыми мне в темноте предметами. Раздались вопли ужаса, и люди стали валиться на снег, падая под ударами озверевших конвойных. А конвоиры всё били и били беззащитных людей. Вдруг один из них вырвался из группы и побежал в сторону дороги, и я услышал его крики: «Товарищи, что вы делаете? Мы же свои, партизаны!» Высокий партизан с карабином побежал за ним, хлопнули два выстрела, и крики оборвались.

 

Вдоль дороги ещё стонали и хрипели недобитые арестанты, к ним, матерясь, подбегали конвоиры и добивали их. Через несколько минут всё было кончено. А в городе слышались выстрелы, там продолжался ожесточённый бой. Так закончился мой первый день участия в бою и день моего рождения».

 

По свидетельству очевидцев, убитых вывозили на подводах к замёрзшему фарватеру Амура и там либо сбрасывали на лёд, либо опускали в проруби.

 

Трупы японцев топили и приговаривали: «Отправляем в Японию». Потом пошли разговоры, что несколько человек, которые были недобиты, очнулись и сумели добраться до окраины города, где их укрыли местные жители. Их якобы разыскали и расстреляли.

 

Чудом уцелевший в этой бойне Казачков Николай оставил свои воспоминания: «Я работал помощником машиниста на катере «Ола» и был арестован партизанами как пособник японцев за то, что по их приказу поставил на мысе Кошка прожектор. Во время выступления японцев меня с группой арестованных небольшой конвой повёл к Амуру. В районе лесопильного завода, возле вытащенных на берег кунгасов конвоиры стали внезапно бить арестованных, у которых были связаны руки, по головам молча и быстро металлическими прутьями и ломиками. Я упал и потерял сознание. Очнулся от холода, выбрался из-под груды тел, приполз в караульное помещение рядом с берегом, рассказал о случившемся и остался до утра. Утром меня отвезли в госпиталь, и там я оставался до весны. Весной сходил на место бойни и увидел оттаявшие трупы, которые в ледоход унесло в Татарский пролив».

 

Следует отметить, что подобную расправу над заключёнными в ходе боя с японцами, исход которого нельзя было предсказать, в какой-то степени и с большой оговоркой можно понять - с какой стати оставлять у себя в тылу потенциальных врагов, которых в любой момент могут освободить, и они примкнут к противнику или же держать здесь охрану, когда каждый боец на счету?

 

Тем временем под натиском партизан, к которым прибыло подкрепление и подтянулись отряды из пригородов, противник начал терять один опорный пункт за другим.

 

Партизаны штурмом брали не только улицы, но и частные дома японских резидентов. Уже в первый день японцы были разобщены на отдельные очаги сопротивления, а к исходу дня они сгруппировались в четырех местах: в каменных казармах, в гарнизонном собрании, магазинах квартала Симады и в здании японского консульства.

 

На второй день боя стало очевидным, что японская провокация обречена на поражение. Майор Исикава с большой группой солдат и офицеров укрепился в квартале Симады, в деревянном здании магазина.

 

После длительного боя, дом был подожжён партизанами, чтобы не сгореть или задохнуться от дыма оставшиеся в живых японцы выскочили из него, и с криком «Банзай!» с винтовками на перевес бросились в атаку на окруживших их партизан.

 

В этой отчаянной попытке они все были перебиты, в числе последних был ранен майор Исикава, которого солдаты тщательно оберегали, под час жертвуя собой. Командир отряда Будрин подошёл к поверженному противнику и лично застрелил тяжело раненного Исикаву. После чего забрал себе в качестве трофеев его револьвер и саблю.

 

Участники этих боёв А. Абрамов и П. Бахарев так вспоминали в 1938 году об этом эпизоде боя: «Сильный бой шёл у магазина Симадо. Взять японцев было трудно, наступающие несли огромные потери. Тогда партизаны подвезли пожарную машину, из неё облили здание керосином и зажгли его. Японцы не сдавались, с криком «Банзай» они выскакивали из пламени и тут же падали, скошенные пулями, многие сгорели».

 

Не ожидая окончания боя, стали собирать трупы убитых в городе. Трупы убитых японцев вывозились на лёд Амура напротив мыса Кошка, где сваливались в кучи, и трупов было огромное количество. Возле трупов ходила масса людей, одни искали своих близких и родных, другие под шум боя обыскивали японцев и выбивали у них золотые зубы.

 

Активизировались преступный элемент, мародёры и различные личности падкие на наживу. Охраны не было никакой, и поэтому мародёрство ни кем не пресекалось. Многие из жителей, прячась от пуль в подвалах домов, бросали имущество на произвол судьбы.

 

Появившиеся хунхузы и русские уголовники, которых в Николаевске-на-Амуре было предостаточно, начали грабить покинутые дома, а в японских кварталах, под видом партизан, вырезали даже семьи.

 

Преступные банды, прикрываясь именем новой власти и Тряпицына, чинили произвол.

 

Д. Бузин (Бич) вспоминает: «Я был свидетелем жуткой картины: два красных партизана (китаец и русский) вели троих японских детей в приют. Эту группу догнали несколько китайцев (видимо тоже партизан), отняли детей, и один из китайцев со словами «Вырастет, все равно будет сволочь» выстрелил из «Смита» в старшую девочку. Но, увидев меня, спешившего к ним с угрозами, китайцы быстро скрылись. Поймать преступников, к сожалению, не удалось».

 

В конце 7-й улицы (сейчас это ул. Луначарского) располагался квартал примерно из 10 домов, где проживали японские гейши - женщины, оказывающие мужчинам интимные услуги. Все эти женщины, около 80 человек, были безжалостно убиты и ограблены, их дома сожжены.

 

В этих зверствах, пока в городе шли ожесточённые бои партизан с японцами, участвовал всяческий сброд, прежде всего бывшие каторжники, так называемая «сахала», но потом всё спишут на Тряпицына, как и сейчас, чуть что где- то случится в мире - Россия виновата!

 

К утру 13 марта осталось два очага сопротивления японцев при консульстве и в каменных казармах. Осадой консульства командовал Я. Лапта, а штурмом каменных казарм - Г. Мизин. Общее руководство осуществлял А. Комаров.

 

Труднее всего пришлось партизанам, которые вели бой в районе японского консульства.

 

Все понимали, что последствия «Николаевского инцидента» будут иметь серьёзное международное значение, поэтому Тряпицын дал указание взять японского вице-консула Торамацу Исида живым.

 

Стянув силы, партизаны кольцом окружили консульство и почти не отвечали на пулеметную и оружейную стрельбу. Несколько раз они отправляли парламентера с предложением прекратить бессмысленное сопротивление, но каждый раз японцы встречали его оружейной стрельбой, не давая приблизиться к зданию.

 

На территории японского консульства искали спасения и русские жители Николаевска. Среди прочих была семья служащего гидрографического отдела Ивана Коркина. Когда ситуация стала критической, жена консула, госпожа Исида, уговорила соседей бежать.

 

Она взяла своё пальто и укутала им ребёнка Коркиной: «Если вам удастся спастись, расскажите японцам о нашей последней встрече».

 

Семья Коркиных благополучно выбралась из консульства. Само пальто они скрыли от партизан, зашив его в постель. Впоследствии Коркины выполнили обещание: вернувшись в сентябре 1920 года в Николаевск, они передали реликвию японцам с просьбой «отправить пальто сироте - старшей дочери консула Ёсико, отправленной в Японию до николаевских событий, как единственную вещь, оставшуюся от ея любимой матери».

 

Кстати говоря, уже в том же году японцами была выпущена патриотическая серия открыток с рисунками Ёсико и её стихотворением «Бейте врага», этакая самурайский предтеча, позаимствованная Ильёй Эренбургом.

 

Ночью японцы совершили отчаянную вылазку и сожгли здание, находившееся против консульства, через улицу. В отместку утром 14 марта, в качестве демонстрации силы, было решено произвести несколько выстрелов из 57-миллиметрового орудия по зданию консульства. Лапта отдал приказ произвести несколько залпов из пушки. Это возымело своё действие - на несколько минут стрельба прекратилась, а затем, то ли вследствие попадания снарядов или по каким-то другим причинам, одновременно заполыхали все три дома, принадлежащие консульству.

 

Все находившиеся там японские солдаты вместе с консулом сгорели заживо. Они по самурайски предпочли плену смерть в огне. Спасти никого не удалось.

 

По японским сведениям в консульстве находилось 117 мужчин и 11 женщин. Случайно спасшейся слуга консула Исида утверждал что, последний после начавшегося пожара убил свою жену и младшую дочь, а затем сам застрелился.

 

Лапта был вынужден впоследствии оправдываться перед Тряпицыным за гибель консула и его семьи.

 

После гибели Наумова-Медведя, должность начальника штаба, если можно так выразиться, стала вакантной. Когда чаша весов уже склонилась на сторону партизан, начальником штаба стала Нина Лебедева. Это было совершенно осознанное и грамотное решение со стороны командующего. Идёт бой. Каждый командир на счету и непосредственно занят боевыми действиями, а Тряпицын немного отошёл от последствия ранений и остро нуждался в достоверных сведениях о происходящем. Лучшей кандидатуры на должность начштаба просто не сыскать.

 

В данный момент нужен не грамотный военспец, а как сказали бы сейчас «специалист по связям с общественностью». Лебедева, девушка грамотная и очень активная, язык подвешен, отлично знает канцелярскую штабную работу. Находясь на руководящих должностях поднаторела, к тому же послать её куда подальше не получиться.

 

Во-первых, она женщина и большинство уважающих себя мужчин, хамить не будет. Во-вторых, все знают, что она любовница Тряпицына, а с ним шутки плохи. И в третьих, ей в помощь Тряпицын негласно поставил Рогозина-Лапту, его он назначил выполнять обязанности командующего на время своего восстановления от ранений. И хотя отношения между ними были далеки от идеальных, Яков Иванович знал, что делает.

 

Однажды партизан Ф.П. Лоскутников услыхал адресованные Тряпицыну слова Лебедевой о Якове Лапте: «Яков, усмири ты этого мародера». Тряпицын ответил: «Он мне нужен, и я во многом ему обязан».

 

Что же это за таинственная и противоречивая фигура? Яков Рогозин-Лапта трудился докером в порту Хабаровска. Член революционного подполья, был арестован калмыковской контрразведкой.

 

После его ареста, революционное подполье оказалось разгромлено, а сам он вскоре оказался на свободе. Тряпицин и Рагозин встретились ещё в начале Амурского похода, так сказать «в начале славных дел». Рагозин не стал юлить и оправдываться.

 

На вопрос молодого командира: «Правду ли говорят, что это ты сдал хабаровское подполье?» Ответил не таясь: «Прости, Яков Иванович, замордовали сволочи. А потом... Хочешь, грохни меня, гниду. Веришь, свет не мил».

 

Тряпицын посмотрел на него. Тот не отвёл глаз. В них тоска и пустота. Помолчали. «Ступай. Знаю, как бывает. Скажешь, чтобы на довольствие поставили. Вместе будем бить врагов трудового народа и устанавливать Советскую власть. А шлёпнуть, я тебя всегда успею».

 

Так Я.И. Тряпицын обрёл верного сторонника, готового ради него на всё. Умом и военными тонкостями Рогозин не обладал, зато с лихвой компенсировал это исполнительностью и мужицким нахрапом.

 

Лапта сопровождал командира в знаменитом переходе, когда они в семером совершили рейд в село Богородское. Потом были и другие дела и Рогозин-Лапта из простого бойца, несмотря на прошлое, (кто старое помянет - тому глаз вон!) превратился в командира. Надо сказать, своему командующему, несмотря на ушаты грязи вылитые на него, он остался верен до конца.

 

К 12 часам дня была восстановлена телеграфная связь с Хабаровском.

 

Лебедева, как начальник штаба, говорила по прямому проводу с представителем Хабаровского военно-революционного штаба Гейцманом, который сообщил, что японское командование в Хабаровске знает о конфликте в Николаевске. Это лишнее подтверждение того, что японцы с самого начала были в курсе происходящего, так как сами инициировали выступление батальона майора Исикавы.

 

Далее, Гейцман просил информировать Хабаровск о всех подробностях и немедленно прекратить военные действия. Лебедева заверила, что они согласны в любое время прекратить кровопролитие, если японцы пойдут на мирные переговоры. Боевые действия, тем не менее, продолжались.

 

К вечеру 14 марта японцы были разбиты, но ещё существовал их последний очаг сопротивления в районе каменных казарм. Этим же вечером состоялся еще один разговор с Хабаровском. На этот раз Н. Лебедева говорила с членом Хабаровского военно-революционного штаба, со своим старым знакомым, Холодиловым. Приведу часть разговора.

 

«Хабаровск: Как велики жертвы с нашей стороны и есть ли убитые женщины и дети. Как держались, и вообще поведение консульств иностранных государств при выступлении японцев. Из-за чего начался конфликт, причины и повод к выступлению японцев. Точно и определенно отвечайте.

 

Николаевск: Никакого повода к выступлению не было, и инцидента никакого не произошло. Выступление для нас было совершенно неожиданным, иначе мы не были бы в штабе захвачены. Ведь мы спаслись только чудом, едва не задохнувшись в дыму, перебегая под ураганным огнем японцев. Заключенный нами с японцами мирный договор, казалось нам, гарантировал нас от каких бы то ни было выступлений японцев, наши отношения с ними были дружественные. Они не только шли нам навстречу, но даже предупреждали наши желания, и что побудило их к выступлению, нам совершенно неизвестно. Что касается потерь, то очень велики, так как японский гарнизон, находящийся в Николаевске, уничтожен весь, поэтому потери их нужно исчислять не менее 700. Наши потери: убито 40, ранено около 100».

 

В виду того, что на улицах города еще шли бои, Нина Лебедева не располагала точными сведениями и невольно занизила потери партизан. Получив информацию из Николаевска-на-Амуре, представители Хабаровского временного исполкома сумели добиться от японского командования в Хабаровске приказа остаткам японского гарнизона в Николаевске прекратить ненужное сопротивление.

 

Этот приказ подтверждённый генералом Ямада немедленно передали в Николаевск, где еще продолжались уличные бои в районе каменных казарм. Как только партизаны получили по телеграфу приказ гарнизону от генерала Ямада о прекращении сопротивления, то они тут же отправили к японцам, вместе с переводчиком поручиком Кавамуру, парламентера с большим белым полотнищем в руках.

 

Джапы вначале открыли по парламентерам огонь, но когда узнали Кавамуру, стрельба прекратилась. Только таким путем удалось начать переговоры с японским отрядом, засевшим в каменных казармах.

 

Командовавший этим последним подразделением самураев поручик (лейтенант) Кавамото, ознакомившись с приказом генерала Ямада, согласился сложить оружие.

 

15 марта в 12 часов последняя группа японцев, находившаяся в казарме, вывесила белый флаг и сдала оружие. Всего же пленных японцев было 132 мужчины и 4 женщины, т.е. 136 человек (по другим сведениям - 117 мужчин и 11 женщин из числа обслуживания и увеселительных заведений).

 

Итог Николаевского инцидента для японцев оказался плачевен.

 

В результате боев с 12 по 14 февраля в Николаевске батальон майора Исикава оказался полностью разгромлен. Большая его часть погибла в бою. Была, так же, уничтожена и японская колония. Потери партизан: в городском саду похоронили 124 человека, 17 гробов были отданы родственникам. Это официально. А не официально? Количество раненых и обмороженных составило 250 человек. Сколько погибло мирных жителей, доподлинно не известно. Одно лишь китайское консульство указывает, около 100 погибших сограждан. Плюс уничтоженные на гауптвахте люди, плюс те, кто взялся за оружие помогая японцам и, конечно случайные жертвы.

 

Цифры для небольшого, по современным меркам населённого пункта, получаются, скажем совсем не маленькие. Город тоже очень сильно пострадал. В результате боёв и пожаров одна треть Николаевска сгорела, а с ней и тела погибших. Очевидец: «Спасая детей, выхватывая их из огненных лап, многие родители погибли. Так же, много погорело продовольствия, боеприпасов, амуниции, кормов для коней. Люди ютятся в сараях, амбарах. Роют землянки на берегу».

 

Японцами опубликованы следующие сведения о боевых действиях в Николаевске и их последствиях:

 

«В течении времени с 12 марта до мая месяца с.г. в Николаевске-на- Амуре местными большевиками были самым жестоким образов убиты японский охранный отряд. чины консульства и японские жители, всего до 700 человек обоего пола и разных возрастов. Положение этого превышает пределы всякой жестокости и зверства. Ради сохранения достоинства государства императорское правительство принуждено принять к тому необходимые меры... Ввиду изложенного впредь до организации законного правительства и благоприятного разрешения вопроса, будут заняты в Сахалинской области те местности, кои признаются необходимыми».

 

Вот так, не много, ни мало. Сожжение ими самими ряда деревень, разорение и убийства почти такого же количества стариков, женщин и детей они не считали «пределом всякой жестокости и зверства», зато здесь сразу воспользовались моментом, как предлогом для оккупации русских земель, пафасно-цинично заявив «ради сохранения достоинства государства». Ко всему прочему - они ещё и земли хотели выбирать только те, которые сочтут нужными. Обалдеть!

 

Принимая во внимание важность происшедшего конфликта, для расследования обстоятельств выступления японцев было создано две комиссии. Одна из них международная, в которую вошли от русского населения 6 человек, а также представители Китая, Кореи, Польши.

 

Другую комиссию составили только представители от русского населения, в нее вошли: И. Харитонов, П. Лехов, Д. Бузин (Бич), Г. Судаков, Ф. Железин и П. Губанов. Хотя обе комиссии работали независимо, вывод, к которому они пришли, был идентичен - японские войска первыми напали на партизан.

 

Вот как об этом сказано в материалах международной комиссии:

 

«4. Устанавливается целым рядом показаний граждан города, переводчика Кавамура и других пленных-японцев, что японский гарнизон, без всяких предупреждений, неожиданно для всех русских, в ночь с 11 на 12 марта, напал на русские силы и учреждения во многих пунктах города, открыл усиленный ружейный и пулеметный огонь, забрасывал город гранатами, и к утру 12 марта Николаевск почти весь был в руках японцев...

 

7. Устанавливается, что японское командование, в целях сокрытия причин выступления, приказало, в случае неудачи, уничтожить все секретные документы, дабы таковые не попали в руки русских и не были опубликованы, разоблачая подлинную японскую политику на Дальнем Востоке (показания пленных японцев-офицеров)».

 

В конце марта 1920 года в Николаевск-на-Амуре приехала специальная комиссия из Хабаровска для расследования обстоятельств столкновения.

 

Первоначально планировалось, что в эту комиссию войдут представители от японского командования штаба генерала Ямада, но последние отказались участвовать в этой комиссии. Причина абсолютно понятна. Японцы и без комиссии знали, кто совершил нападение. Ставить свою подпись под официальным признанием этого факта не входило в японский план.

 

В результате изучения документов, опроса очевидцев событий и пленных японцев комиссия установила, что «...японский гарнизон без всяких предупреждений, неожиданно для всех напал на русские силы, во многих местах города открыв ураганный огонь. с точки зрения международного права, русские власти в Николаевске были настолько уверены в своей правоте, что немедленно же после боя приняли меры к созыву международной следственной комиссии для расследования «Николаевской трагедии».

 

Несмотря на то, что документы со всей очевидностью свидетельствовали, что «Николаевская трагедия» является ни чем иным, как заранее спланированной акцией, правящие круги Японии во всем обвинили партизан.

 

Сергей Тимофеев,

Санкт-Петербург.

(Продолжение «Нижнеамурская голгофа. Поиски истины» следует)